«Неприкосновенность семьи? Нет у нас такой традиции»

Статистика бытового насилия в России неутешительна — по этому показателю наша страна уже многие годы находится в мировых лидерах. Одна из причин — механизмы защиты жертв на сегодня фактически отсутствуют, а их внедрение происходит крайне медленно и с большим сопротивлением.

В первую очередь речь идет о законе о домашнем насилии. Сложно даже сказать, сколько раз похожие законопроекты вносились в Госдуму — счет попыток ведется уже на десятки, — однако ни один из них не доходил даже до первого чтения.

Судя по всему, на этот раз все-таки «лед тронулся». Спикер Совета Федерации Валентина Матвиенко недавно сказала, что в нынешнюю осеннюю сессию тема борьбы с домашним насилием будет для сенаторов в приоритете. А сегодня в верхней палате парламента объявили, что работа над законопроектом должна быть завершена уже к 1 декабря. Между тем 21 октября в Госдуме состоятся парламентские слушания, посвященные этой проблеме.

Многие правозащитники надеются, что в итоге пострадавшие наконец получат право на защиту от агрессора. Однако немало и тех, кто свято уверен, что данный шаг есть ни что иное как атака на главную ячейку общества — семью.

О том, почему этот закон вызывает столь ожесточенные споры, к каким результатам приведет его принятие в интервью «Росбалту» рассказала доцент Института общественных наук РАНХиГС, сопредседатель временной рабочей группы по разработке законодательства о профилактике домашнего насилия Екатерина Шульман.

— Существует устойчивое мнение, что российское общество до сих пор остается весьма патриархальным. Хотя, казалось бы, и право голоса наши женщины получили гораздо раньше, чем во многих странах мира, и работают они наравне с мужчинами уже более ста лет. Да и вообще, как известно, у нас все «на женских плечах держится». Получается, что речь идет о стереотипе, имеющем мало общего с действительностью?

— Здесь ничего удивительного нет. Большинство стереотипов как раз крайне редко отражают реальное устройство того или иного социума. Общество редко бывает способно к рефлексии: обыденное, само собой разумеющееся просто не замечается, «слона в комнате» наше сознание не фиксирует.

Ну, а все, что касается «женской темы», сегодня настолько всех волнует, что в итоге в информационном облаке накопилось много мусора. Редко где еще мы сталкиваемся с таким объемом ни на чем не основанной статистики и каких-то фантастических утверждений, которые повторяются и перепечатываются.

Дело в том, что патриархальными зачастую называют общества, которые на самом деле просто являются бедными и имеют высокую толерантность к насилию. При этом, если присмотреться, можно обнаружить совершенно удивительные вещи.

Например, существуют данные о том, в каких странах женщины распоряжаются семейными деньгами. В верхней части списка находятся Япония, Южная Корея, Россия, Китай и Мексика — вовсе не те государства, которые ассоциируются с женским равноправием. А внизу этого перечня — скандинавские страны. Глядя на эту картину, так и хочется сказать: мужчины, поддерживайте феминистическое движение, оно вернет вам ваши деньги.

— Получается, бытовой матриархат и права женщин — далеко не одно и то же…

— Совершенно верно. Именно в странах, в которых женщина реально определяет жизнь семьи, ее права слабо защищены — но там вообще ничьи права не особенно защищены. Уровень насилия и убийств в таких обществах в целом высок.

То, что мы называем патриархальной моделью, является моделью не всевластия и счастья мужчин, а всеобщего бесправия и диффузного насилия. Это вовсе не социумы, в которых мужчины живут хорошо, а женщины плохо.

— Уровень насилия — в первую очередь бытового — в нашей стране действительно невероятно высок. Скоро в Госдуме планируется обсуждение законопроекта о домашнем насилии, который, по идее, как раз призван защитить права женщин. Интересно, что его самые ярые оппоненты — это как раз представительницы прекрасного пола. Чем объясняется такой парадокс?

— На самом деле никакого парадокса здесь нет. Любая социальная норма поддерживается и распространяется женщинами, которые воспитывают детей и рассказывают им, что хорошо, а что плохо. В обществах с высоким уровнем насилия и вообще с жестокими социальными нормами, на женщин возлагается обязанность индоктринации детей и контроля над другими женщинами посредством инструментов сплетни, травли и шейминга.

Поэтому если вы будете продвигать инициативу, каким-то образом меняющую социальную норму, не ждите универсальной поддержки тех, кого вы, как вам кажется, стараетесь защитить. Так что позиция, например, сенатора Елены Мизулиной или депутата Тамары Плетневой совершенно неудивительна.

— Правда, и поддерживают закон наиболее активно тоже женщины…

— Конечно, например, депутат Оксана Пушкина, председатель Совета Федерации Валентина Матвиенко, омбудсмен Татьяна Москалькова. Нетитулованные гражданские активистки, годами борющиеся за права жертв, организующие убежища, рассказывающие обществу о том, что такое домашнее насилие.

— В чем заключается основное препятствие на пути принятия закона?

— Главная проблема — инерция законодательной машины: она у нас крайне медленная. Кроме того, вокруг этой темы накручено множество мифов. Да и вообще в России боятся слова «гендерный». Почему-то считается, что оно про принудительную смену пола на восемь альтернативных. Хуже этого только проблема с пониманием смысла термина «ювенальная юстиция».

Думаю, что когда дело дойдет до обсуждения самого текста, то мы очень многих своих публичных противников обнаружим в лагере сторонников, потому что ничего из того, что они себе вообразили, в тексте проекта закона нет.

— Вы ранее отмечали, что нынешний законопроект — это компромисс. На какие уступки пришлось пойти?

— Наш вариант проекта я бы назвала минималистическим. Законопроект не ставит своей задачей искоренить домашнее насилие и инсталлировать в Российской Федерации всеобщее семейное счастье. Его цель — ввести в законодательство само понятие домашнего насилия и некоторые другие термины, которых сейчас не существует в российском правовом поле.

Например, запрет на приближение. Эта та минимальная мера, которая физически «разведет» жертву и агрессора и даст участковым и мировым судьям в руки инструмент, позволяющий реагировать на сообщение о домашнем насилии.

Сейчас мы обвиняем правоохранительные органы в том, что они «разворачивают» всех заявляющих и не принимают жалобы на семейное насилие. Но проблема в том, что у них сейчас не так много возможностей реагировать должным образом: заявления по ст. 116 УК в 75 случаях из 100 будут забраны заявителями в течение трех дней.

Закон о домашнем насилии позволит разрешить многие драмы на раннем этапе.

Кроме того, в законе вводится понятие предоставления временных убежищ для жертв. С одной стороны, это возлагает определенное финансовое бремя на региональные администрации, которые их будут обустраивать. Однако если такое понятие появится, оно даст возможность компенсировать за счет бюджетных грантов расходы социальных НКО, которые уже сейчас помогают жертвам домашнего насилия.

— В таком минимальном виде закон будет работать?

— Его принятие в любом случае станет очень большим шагом. Еще раз скажу, домашнее насилие — не то социальное явление, которое можно тотально искоренить.

Но если в правовом поле хотя бы появятся соответствующие понятия, то, во-первых, это повлияет на общественное сознание, а во-вторых, в руках правоохранительных органов окажется необходимый инструмент для реагирования на то, на что сейчас им реагировать нечем. Конечно, их нужно научить им пользоваться.

Мы надеемся, что число тяжких и особо тяжких преступлений в итоге сократится. Опыт некоторых постсоветских стран, где уже принят похожий закон, позитивен: введение охранных ордеров и запретов на приближение, создание системы временных убежищ снижает уровень преступлений против личности. Насильственные преступления вообще преимущественно происходят между знакомыми людьми, а значительный их процент — между живущими вместе. То есть часто убийцы и жертвы живут друг с другом и являются родственниками.

А пока что по количеству убийств на 100 тысяч населения мы по-прежнему занимаем первое место среди развитых стран. С этим нужно что-то делать.

— Но при этом домашние побои в нашей стране уже два года как декриминализованы. Разве одно не противоречит другому?

— Здесь не просто не будет противоречия. Декриминализация 116-й статьи как раз предполагает следующим шагом принятие закона о домашнем насилии. Иначе эта декриминализация становится бессмысленной.

Моя позиция по данному вопросу довольно сильно отличается от мнения большинства активистов и сторонников принятия закона о домашнем насилии. Частичную декриминализацию ст. 116 УК продолжаю считать верным шагом. Криминализировать ее обратно не нужно.

Необходимо другое: принять отдельный закон о криминализации домашнего насилия и исключить штрафы из числа мер наказания по ст. 116 УК. Это вообще издевательство: за насилие невозможно расплатиться деньгами. Штраф можно выписать за неправильную парковку или нарушение налоговой отчетности. Нельзя откупиться за то, что ты что-то сделал с живым человеком.

— А какое наказание тогда можно назвать самым оптимальным, когда речь идет о домашнем насилии?

— Административный арест от трех до тридцати суток. Это то же самое физическое отделение агрессора от жертвы, которое дает ему время подумать, а ей — уехать или подать на развод. Несколько суток административного ареста не десоциализируют, как два года колонии, но это достаточно неприятно, чтобы человек не захотел попадать туда еще раз.

— Но ведь после декриминализации домашних побоев количество жалоб на насилие в семье выросло. Разве это не настораживает?

— Так это хороший знак, а не плохой, как думают многие. Больше бить не стали — стали больше заявлять.

Ведь главное проклятие преступлений такого типа — латентность, скрытость. Чем больше их вылезло наружу, тем лучше.

Вот что точно было плохо в истории с декриминализацией домашних побоев — это публичное оформление этой инициативы. Слова, которые произносились, были прямо противоположны правовому смыслу меры.

В частности, активно рассуждали про некую традицию неприкосновенности семьи — да нет у нас такой традиции, нашли тоже «дом-крепость». Но главное, что к тексту закона все эти разговоры никакого отношения не имеют. И на тех людях, которые вели их в публичном пространстве, лежит огромная ответственность за то, каким образом они все представили.

— По большому счету, институт семьи — по крайней мере, на словах — многие российские политики вообще ставят выше прав личности, и даже если речь идет о безопасности…

— Люди часто говорят первое, что им приходит на ум. Да, семья — это ценность, а дети — сверхценность почти для любого общества. Исторически сложилось предположение, что в семье лучше, потому что вместе выжить легче. Справедливо ли оно? Конечно, это некая базовая мудрость, которая оправдывается совокупным опытом человечества.

Противоречие начинается, когда семья становится не защитой, а источником опасности. Но в том-то и чудовищность преступлений против близких, — ты нарушаешь базовый закон бытия и выворачиваешь реальность наизнанку. В норме человека поддерживает его семья. В ненормальной ситуации, ситуации насилия, помочь должно общество.

Если семья тебя не спасает, а убивает, то тогда нужно спасаться. И для этого должны быть законодательно оформленные меры защиты.

— Не могу не спросить: почему именно в последнее время «женская» тема все больше выходит на первый план в очень многих странах мира — хотя феминистские движения насчитывают большую историю. В чем причины такого повышенного внимания?

— Благодаря современным средствам коммуникации и более активному присутствию в социальном пространстве стали слышны те, кто всегда был безгласным.

Этим обстоятельством пользуются и женщины. Несмотря на то, что их всегда было чуть больше, чем мужчин, они были менее заметны и не имели хороших возможностей высказываться и быть услышанными. Сейчас это изменилось.

В некоторой степени, речь идет о том же самом процессе, который сломал электоральные системы во многих странах. Еще недавно были массы людей, которые формально обладали правом голоса, но не особенно им пользовались. Но благодаря интернету и социальным сетям — а также возможности не только потреблять информацию и мнения, но и производить их — этот de facto существовавший избирательный ценз рухнул, в политическую жизнь пришли люди, которых раньше там не было.

В результате мы видим множество так называемых неожиданных электоральных результатов. Кто-то говорит о популистской волне, кто-то о кризисе демократии — каждый пугается как может. Но причина именно в том, что люди, которых, казалось бы, не было, вдруг появились на социальной сцене и в публичном пространстве.

Безгласные заговорили, невидимые проявились, бесправные потребовали себе прав. Это турбулентный процесс, во многом разрушительный, но в основе своей — процесс демократизирующий и гуманистический.

Беседовала Татьяна Хрулева