Марина Ярдаева. Исцелиться кровью казненного

Были с приятелем в Русском музее, а после говорили о Лу Сине. Ну как-то вот так сплелось. Грустный Левитан напомнил о грустном Чехове, а Лу Синь <…> — это китайский Чехов. И знаете, что подумалось? <…> Что все это грустное с нами не только надолго, но теперь еще и будет завернуто в жутковатую китайскую обертку. Причем это будет такой душный провинциальный Китай, образца 1920 года.

Лу Синь — это вроде чеховского человека с молоточком. Только, в отличие от нашего АнтонПалыча, способного все же немного усовестить своего читателя, Лу Синю до своего китайского обывателя не достучаться вовсе. Потому что общество, где идея даже самого просвещенного и гуманистически настроенного представителя не простирается дальше правила, что рикшу бить нехорошо, но не допускающего мысли, что никаких рикш быть не должно, — оно, как бы это сказать мягче, просто на иной ступени развития. Если его можно вообще назвать обществом.

Вот у нас формируется примерно такое же общество. Если его можно, конечно, назвать… Ну вы поняли.

Самое страшное, что это даже не выглядит чем-то жутким. Ну еще на ступеньку вниз опустимся, потом еще. Постепенно. Незаметно. Еще чуть-чуть обеднеем, еще каких-нибудь лишимся прав. Потом еще. Никаких апокалипсисов, которые иные товарищи нам предрекают, не будет. Никаких стремительных пике нас не ждет. А вот именно это медленное увязание. В болоте. <…>

Не скажу, что Апокалипсис предпочтительнее, потому что буря, мол, способна, наконец, кого-то там разбудить. Буря хуже. Когда бушуют исторические стихии, никогда не просыпается никакое самосознание. Самосознание — это до или после. А в моменте народ просто звереет, расчеловечивается.

Но и застой, понятно, ничего хорошо не сулит. Занятно, что многие приветствовали эту весну в надежде, что она избавит нас от застоя, но именно в застой она нас уверенно и неизбежно ведет. И в апатию, в равнодушие. В концентрацию на себе, на своем, на быте, на выживании. Кто-то пустит рядом пузыри — ничего, сам-дурак-виноват, говорили ему крепче держаться за ветки, предупреждали, что доорется, объясняли, что, если не дергаться, вполне можно еще поболтаться. Впрочем, и хорошо, если кто-нибудь пустит рядом пузыри. Удобрит будущую почву. Будет ведь когда-нибудь почва?

Так невежественный и несчастный больной надеется спастись хлебом, пропитанным кровью казненного. И это не что-то из ряда вон, а нечто будничное. Это у Лу Синя. В 1920 году. Но теперь, по всей видимости, и у нас. В 2022-м.

Марина Ярдаева, преподаватель, журналист