Алексей Макаркин. Тоска по Аляске

Тема Аляски время от времени всплывает в российском публичном пространстве как символ мечты о возвращении «землицы», не только известной своими нефтью и золотом, но и стратегически важной в ядерную эпоху. Понятно, что Аляску не вернуть, но тоска не уходит.

Вопрос в том, когда появилась эта тоска.

При царе про Аляску говорили мало и неохотно, общественный интерес к далекой земле был слабым. Например, народникам не приходило в голову обвинять нелюбимого им Александра II в продаже Аляски, что неудивительно — крестьяне, не имевшие никакого представления о заморском российском владении, этого просто не поняли бы.

При советской власти про Аляску тоже долго не вспоминали — большевикам было не до старой истории, которую уже нельзя было переиграть. Когда у них были надежды на мировую революцию, то в «земшарную республику Советов» Аляска должна была бы войти вместе с Америкой. Потом такие надежды закончились, и Москва в немалой степени стала исходить из «реалполитик».

Тема Аляски в общественном мнении (а в СССР оно было, хотя и специфичное) возникла уже в послевоенные годы. Тогда стали активно распространяться слухи, что царь не продал Аляску, а сдал ее в аренду на 90 лет (вариант — на 99 лет, возможно, по аналогии с Гонконгом, арендованным на этот же срок Великобританией у Китая).

А дальше были целых три трактовки — на выбор. Первая гласила, что после революции 1917 года США сочли, что могут не выполнять свои обязательства и «зажали» Аляску — то есть крайними оказывались американцы. Вторая трактовка, напротив, возлагала основную ответственность на большевиков, которые аннулировали царские договора (по этой логике, включая и якобы имевший место «арендный»). Третья трактовка, самая политически актуальная на тот момент, делала крайним Хрущева — мол, он для того, чтобы понравиться американским партнерам, решил сдать исконные земли. Понятно, что она была выгодна преемникам Хрущева, заинтересованным в его дискредитации — поэтому нельзя исключать и целенаправленного вброса.

А дальше легенда о 90 (99) годах прижилась — тем более что она соответствовала общественным настроениям. Романтика «Русской Америки» соседствовала в ней с ощущением несправедливости от ее потери.

Алексей Макаркин, политолог — для Telegram-канала Bunin&Co