Алексей Макаркин. Поколенческая проблема

Кампания против «Современника» в связи со спектаклем «Первый хлеб» имеет несколько измерений, но все они связаны с идеологическим фактором.

Первое — корпоративное. О нем говорила Лия Ахеджакова. После кончины Галины Волчек театр возглавил Виктор Рыжаков, что вызвало недовольство части труппы. Корпоративные конфликты в театрах — явление частое. Вспомним разделение МХАТа на чеховский (ефремовский) и горьковский (доронинский) или Таганки на любимовскую и губенковскую. А консерваторы до сих пор обвиняют либералов в безвременной кончине Анатолия Эфроса. Конфликты бывают не только по линии «либералы-консерваторы» — сейчас в острой полемике вокруг бывшего доронинского МХАТа участвуют разные консерваторы (условно «советские» и «несоветские»), а либералы от нее дистанцировались. Но конфликт в «Современнике» был идеологизирован еще в прошлом году, когда Сергей Гармаш перед уходом из театра обвинил Рыжакова в неуважении к памяти участников Великой Отечественной войны из-за молодежной постановки, которую он назвал кощунством и провокацией.

Второй — аппаратное. Силовики распространяют свое влияние на самые разные сферы, включая и театр (первым признаком стало дело Кирилла Серебренникова). Теперь эта тенденция продолжается, причем с важным нюансом. Если государственная власть в целом заинтересована в политической лояльности деятелей культуры (чтобы они не поддерживали оппозицию и не критиковали власть), то у силовиков есть и свои взгляды, связанные с эстетикой, которая должна соответствовать традиции, над которой посмеивались еще лучшие советские режиссеры — вспомним в «Операции Ы»: «Никакого модернизьма, никакого абстракционизьма».

Неудивительно, что претензии к постановке в «Современнике» предъявили «Офицеры России», а проверку поручил организовать председатель Следственного комитета Александр Бастрыкин. И возглавляющий общественный совет при Минкультуры потомок троюродного брата Лермонтова в истории с «Современником» ссылается не на конституционные свободы, а на только что принятую стратегию национальной безопасности, в которой зафиксированы пожелания силовиков в отношении культурной сферы (чтобы она была патриотичной и не подверженной западным влияниям). Но тут уже министр культуры Ольга Любимова напоминает о конституционной норме, запрещающей цензуру, дистанцируясь от мнения председателя совета при ее ведомстве. Так что внутриэлитного консенсуса здесь нет.

Третье — общественное. Сейчас происходит резкое снижение общественного интереса к официальной повестке (Украина, геополитика, историческая память) во всем, кроме морально-нравственных ценностей, выражающихся в культуре в широком смысле (театр, кино, ТВ, литература). Именно здесь ощущаются сильные эмоции и большой уровень вовлеченности, стремление сохранить устоявшийся канон, в том числе и посредством государственного силового вмешательства. В первую очередь, это связано с желанием защитить детей от дурного влияния. Присутствует ощущение, что «мы», взрослые, достаточно морально устойчивы, а «они», дети, могут стать жертвами распущенности. Поэтому ключевой месседж, воспринимаемый обществом — это не «оскорбление ветеранов», а «мат со сцены».

Это поколенческая проблема, когда бывшие слушатели рок-музыки, зрители видеосалонов конца 80-х и участники дискотек 90-х, социализировавшись, становятся консерваторами в моральной сфере, стремясь найти опору в жизни. Выступают за старые добрые советские фильмы, классическую музыку (даже если сами ее не слушают), классическую же литературу (даже если со школьных времен ее не открывали). И при этом внутренне не чувствуют себя достаточно уверенными в своем влиянии на детей — поэтому и прибегают к поддержке со стороны государства, которое в лице силовиков готово пойти им навстречу.

Алексей Макаркин, политолог