Иван Бабицкий. Гремучая смесь

По поводу разных сюжетов с критикой современной идеологии политкорректности: часто в разговорах возникают реплики в духе «разве это не лучше, чем наша диктатура, цензура и пытки?»

Хотя короткий ответ тут будет «лучше, успокойтесь», в принципе это вопрос, заслуживающий осмысления. Дело в том, что явление «политкорректности» (в широком смысле слова) кратко суммирует две тенденции современных западных и «про-западных» интеллектуалов: стремление к технократии и антиинтеллектуализм.

Первое — это, грубо говоря, идея, что образованные люди должны решать за необразованных. Поскольку демократия — слово красивое, но дай необразованным самим за себя решать — они сразу пальцы в розетку засунут, а там постепенно еще и всех смуглых отправят в лагеря. И поэтому как минимум в тех случаях, которые хотя бы смутно-символически ассоциируются со второй перспективой, у выпускников хороших университетов должна быть не зависящая от избирателя неограниченная власть (да и с первой, в общем, не мешало бы).

Второй — это идея подчинения разума нравственному чувству. Мало кто в этом признается, но это секрет Полишинеля: защитники «политкорректности» могут защищать даже недурные ценности, но делают они это обычно подчеркнуто нелогично и прибегая к псевдо-рациональным аргументам, демагогическая природа которых им самим не видна лишь оттого, что они специально зажмуривают глаза. Явно неглупые люди, вступая в дискуссию на соответствующую тему, словно глупеют прямо на глазах, теряют способность сложить два и два, делают простейшие логические ошибки, приводят «статистические аргументы», не годящиеся даже для девятого класса хорошей школы — и компенсируют все это повышенным тоном, как будто они агитаторы в цеху. (К письменной речи это относится так же, как и к устной.)

Последнее — старая традиция интеллигенции: у нее издавна была идея нравственного долга перед народом, который можно исполнять, лишь опростившись и отбросив умствования, рассуждая сердцем. Она заставляла профессоров в России «принимать» советскую власть, а во Франции — любить советскую власть. Как правильно сказал один умный человек: русская интеллигенция переняла у Достоевского принцип «если истина вне Христа — то я останусь с Христом, а не с истиной», и Христом ее стал народ. Сейчас это уже не весь народ, но принцип тот же.

Так вот, вполне реальная опасность такого феномена для отдельно взятой России состоит именно в сочетании двух тенденций. Антиинтеллектуализм университетской среды сам по себе портит только науку (да, мы живем в эпоху некоторой деградации гуманитарной науки по сравнению с предыдущей, филологов, не знающих латыни, и историков, не читающих даже по-немецки), но это еще небольшая беда. Хорошую науку кто-нибудь сделает все равно — еще не все старые немцы умерли, и Италия держится пока; а не сделает — человечество проживет и так.

Но если хоть в какой-то мере реализуется и стремление к технократии — а в централизованной России это в будущем вполне вероятно, США тут защищены сильно лучше, — то смесь может получиться гремучая. Трудно переоценить вред, который способны нанести обществу технократы, не владеющие рациональным методом и принципиально не желающие ему учиться.

А диктатура и пропаганда нового средневековья — явления, конечно, очень плохие, но делать из этого вывод «лучше уж политкорректность» было бы как раз в духе того, о чем написано выше. Если есть два стула, из этого еще никак не следует, что на один из них нужно сесть.

Иван Бабицкий, историк