Станислав Кучер. После расставания с властью Горбачев не увял, как многие, а очень сильно вырос

Я имел честь встречаться и записывать интервью с Горбачевым и в прошлом тысячелетии (для программы «Обозреватель»), и в нынешнем (для «25 часа» и «Совершенно секретно»). Но самый большой, непростой и подробный разговор с Михаилом Сергеевичем состоялся 10 лет назад накануне его 80-летия — мы общались тогда часа два и записали большое интервью для «Коммерсант-fm». Именно после того разговора я, как мне кажется, понял что-то про его ощущения от случившегося с ним и со страной во второй половине 80-х.

— Банальный вопрос: если взять всю вашу жизнь, есть вещи, которые бы вы хотели изменить?

— Конечно. Много чего. Я только не хотел бы менять жену и все то, что мы с ней прожили. Потому что, я думаю, это самый удачный проект в моей жизни. Я очень жалею, что Раиса ушла. Мы жили жизнью людей, которые очень преданы друг другу. Любят друг друга, уважают. Можно ведь любить, но не уважать. Мы были настоящими друзьями. Кстати, мы никогда о любви не говорили. Я больше сейчас тебе в интервью сказал об этом. Наверно, так и бывает у людей, которые сходятся на жизнь и до смерти. У них нет необходимости вести разговоры…

Конечно, после этого я спрашивал его о том, почему и в какой момент он потерял контроль над процессом, который пошел уже не так и не туда. Здесь простого ответа не получилось, если интересно и хватит терпения — послушайте или почитайте интервью. Но главное, что Горбачев сказал (причем не только словами, но и интонацией, взглядом, искренней болью) — что процесс изначально был обречен на то, чтобы однажды выйти из-под контроля. Потому что никто никогда ничего подобного с такой страной не делал, а жить дальше по-прежнему было нельзя. Чем дальше оттягивать реформы, тем большей болью они бы обернулись (я уже чувствую, как многим хочется прибежать в комменты и рассказать, как было надо, чтобы все было по уму, но рекомендую все же посчитать хотя бы до 5, прежде чем делать такую глупость).

Он рассказал о том, как им и Громыко было принято само решение начать реформу партии («Мы не можем больше не реагировать на то, что родилось в обществе — требование перемен. Люди просто задыхаются. Образованная страна, по натуре наш народ открытый. Ему нужен этот кислород! А нет ничего. Все ограничено до предела. Опасно. Может, и не справимся… Такая странища на 10 тысяч километров, все мировые религии здесь. Люди говорят на 225 языках и наречиях. Столько богатств, а народ в элементарных вещах нуждается»).

Много еще чего рассказал — и в каждой фразе была боль от того, что нельзя вернуться в 85-й, 87-й, 91-й и сделать так, чтобы не случилось саперных лопаток в Грузии, Вильнюсского ОМОНа и много еще чего, чем сопровождался распад прогнившего изнутри и обреченного на саморазрушение государства. Вот эту искреннюю боль в голосе и взгляде я запомнил тогда на всю жизнь. Он уже знал прекрасно, что о нем пишут в интернете (а раньше знал, как проклинали на кухнях, а потом в газетах), — но из-за этого не переживал вообще.

Я не знаю, сколько еще лет пройдет, прежде чем большинство его соотечественников (а не меньшинство, как сейчас) смогут понять, что он для них и для мира сделал. Но этот момент точно станет одним из показателей того, что общество выздоравливает.

Я не смогу пожать Михаилу Сергеевичу руку сегодня, но искренне рад за тех, кто сможет. Надеюсь, это будет не менее достойная компания, чем 10 лет назад. Тогда на 99% там не было лишних людей. Каждый был настоящим — врач, музыкант, писатель, бизнесмен, боевой генерал. Не андроиды, не чинуши и не челядь. Эти люди не словословили, а играли словами, травя веселые байки и добрые истории из жизни. Тамадил Кобаладзе. Жванецкий рассказывал, как проиграл спор Окуджаве и был вынужден написать Горбачеву письмо, а тот ответил. Стас Намин вспомнил, как привел в Кремль Scorpions, те рассказали, как их напугал когда-то Хрущев, застучав ботинком по трибуне. А Горбачев ответил им, что это был наш первый аккорд heavy metal. Герой «закрытого» Горбачевым Афгана генерал Аушев благодарил за солдатских матерей — и искренности его благодарности, я знаю, позавидует любой политикан, неловко носящий маску дешевого патриотизма. Дима Быков, подтрунивая над горбачевским акцентом, прочел классные стихи. А Шевчук просто пришел и ничего не спел, только хорошо так улыбался, как среди своих. Банкир Лебедев, давший миллионы на онкологический центр семьи Горбачевых, тоже просто был, без речей и тостов. Всех светил не назову — но, поверьте, это были настоящие звезды, те, что зажигаются и гаснут по собственной воле.

Клинтон сказал про Горбачева: «Этот человек показал, что есть жизнь после власти». Так и есть. После расставания с властью Горбачев не увял, как многие, а очень сильно вырос. Да, он по-прежнему косноязычен, если чего не хочет сказать — клещами не вытянешь. Но о Ельцине он говорит уже без обиды, о народе, который материт его по-прежнему, — с состраданием. Мертвую собаку никто не пинает. Почитав тогда, 2 марта 2011-го, отзывы на мое интервью с Горбачевым, я только улыбнулся: сколько бы ему ни отмерил Господь, этот человек еще долго будет живее многих. И сейчас, в день его 90-летия, улыбаюсь по той же причине.

Станислав Кучер, журналист