«Фредди Меркьюри, Стинг, Бах — у каждого музыканта есть удачные и неудачные вещи»

В пять лет Александр Болдачев взялся за арфу, а сегодня это известный русско-швейцарский арфист и композитор — артист итальянского арфового дома Salvi Harps, основатель Цюрихского фестиваля арф и приглашенный солист Большого театра. В четверг он сыграет для гостей «Квартирника» в пресс-центре «Росбалта» на Марсовом поле, 3 и организует розыгрыш билетов на авторский концерт в Петербурге.

Как звуки арфы воздействуют на психику? Почему в XXI веке нет смысла делить музыку на элитарную и попсовую? Как попробовать роль бродячего музыканта в Швейцарии? На эти и другие вопросы корреспондента «Росбалта» Александр Болдачев ответил в интервью.

— Вы начали играть на арфе в пять лет, почти сразу начались концерты. Каким было ваше детство, и… было ли у вас вообще детство? Вундеркиндам в этом плане непросто.

— Да, в этом году я отмечаю 25-летие с моего первого настоящего концерта. Мне было шесть, я играл на арфе 3-4 месяца, вышел на сцену, исполнил пару произведений, и получил оплату, через родителей, естественно. Именно с момента первого коммерческого концерта, я отсчитываю начало своей профессиональной деятельности.

А вообще музыка помогала добиться того, чтобы от меня все «отвалили». Я интроверт, и в детстве отлично чувствовал себя в компании с самим собой и компьютером. Музыка давалась легко, я занимался по 5-7 часов в день, но это было не в тягость. И больше всего радовало, что я отыграл концерт — и от меня все отстали, я могу делать, что хочу. Например, до часа ночи играть на компьютере, и мне никто ничего не скажет.

— Вы были геймером?

— Довольно долго я играл во все, что сейчас можно назвать классикой игровой индустрии. И мне было интересно не только играть, но и организовывать игроков, создавать гильдии, собирать встречи в реальности, создавать игровые форумы, газеты, инфраструктуру. Какое-то время проработал даже гейм-дизайнером. Правда, это отвлекало от музыки. Когда она начала главенствовать в моей жизни, все это прекратилось. А после переезда из Петербурга в Цюрих в 15 лет, я несколько лет играл в футбол в цюрихской окружной команде.

— На уроки, наверное, времени не оставалось совсем?

— Я едва успевал ходить в школу. Но наша «Десятилетка» (средняя специальная музыкальная школа-лицей при Санкт-Петербургской государственной консерватории им. Н. А. Римского-Корсакова. — «Росбалт») в этом плане потрясающая: я получил полный карт-бланш и постоянно ездил на конкурсы и фестивали. Я мог пропускать по полтора-два месяца в год.

Конечно, иногда профессора возмущались, мол, «мальчик вырастет бескультурным и бездуховным»… Но все подтягивалось дома — я любил читать. Спал я тогда не больше трех часов в сутки, читал до рассвета. Помимо классики я обожал фантастику — от сказок и Гарри Поттера до Герберта Уэллса и Рэя Брэдбери. А еще привлекало все энциклопедическое — Чарльз Дарвин, мифы, археология, история… Проглатывал по 50-70 книг в год. Увы, сегодня читаю раз в десять меньше.

— А у вас в детстве была какая-то большая мечта, например, стать великим музыкантом? Или о чем-то другом мечтали?

— Трагедия моей жизни в том, что я не умею мечтать. У меня нет большой и светлой или меркантильной мечты. Я не мечтаю о доме или машине. Зато есть страх не сделать то, что я могу, не успеть, пропустить. Поэтому я берусь за все, что идет в руки, пытаюсь выкладываться по максимуму. Конечно, никогда не знаешь, что именно должен сделать, и я не верю в судьбу. Но у каждого человека ограниченное количество времени и возможностей. И желательно все это не упустить.

И если мы говорим про талант — это же как взять в долг. Ты выходишь на сцену, начинаешь играть, и у тебя есть что-то такое, чего нет у других. Оно появляется из ниоткуда, просто есть. И это «дано» накладывает ответственность, ты должен делиться этим, нести дальше. Ведь мы, деятели культуры, по сути, нахлебники. Мы не производим свет, тепло, не ищем лекарства от ковида, а используем какие-то свои ресурсы, чтобы открывать людям новые идеи, чувства. Мы управляем настроением и душевным состоянием людей — я так вижу нашу роль в социуме. И про нее нельзя забывать.

— А в какой момент ваш творческий путь стал осознанным? Понятно, что 10-летний ребенок не знает точно, чем и зачем он хочет заниматься, и на него влияют родители.

— Лет в 25, я думаю. Кто-то приходит к этому и раньше, но с 15 лет я начал учиться в Швейцарии и первые несколько лет думал, где мне заработать на страховку, жилье, оплату света и бытовых нужд. В то время было не до каких-то высоких размышлений: я искал учеников, концерты-«халтурки», стипендии, и арфа была единственной возможностью заработать на жизнь. Этому, к сожалению не учат в школах.

В детстве моим главным педагогом была мама, Ирина Шарапова, профессор Консерватории. Она приходила домой после десяти часов работы и по-геройски занималась со мной. Спуску не давала. Ей был не важен инструмент — арфа, рояль или скрипка, главное — музыка. И прогресс у меня шел быстро. А потом уже в «десятилетке» меня направляли учителя по классу арфы и композиции Карина Малеева и Светлана Лаврова. Позже подтянулись европейские профессора, я начал работать с Катрин Мишель, с Марком Киссочи по дирижированию. Но жизнь в итоге всегда была лучшим педагогом.

— Вы получили начальное музыкальное образование в петербургской «Десятилетке», а потом окончили Цюрихскую высшую школу музыки по классу арфы, композиции и дирижирования. Музыкальное образование в России и за рубежом сильно различаются?

— Не скажу, что образование в Петербурге было на высшем уровне, за такие зарплаты немногие преподаватели готовы работать на полную. Вообще в России мало реально хороших музыкальных учебных заведений. Вот Китай, например, пачками вывозит из России талантливые кадры, то же делают Европа и США. Даже скрипачи замечают утечку мозгов, которая приводит к тому, что российские музыканты постепенно становятся менее конкурентоспособными на международных конкурсах.

Подход к образованию везде, конечно, разный. К примеру, в Европе настоящие проблемы с начальной музыкалкой — там считают, что до 16 лет ребенок должен развлекаться и нагружать его нельзя. Это серьезно портит музыкальную карьеру — банкиром, юристом, даже врачом можно стать и в 30, и в 40 лет, но у нас все иначе, возраст важен.

— Чего не хватает российскому музыкальному образованию?

— В России не хватает прогресса и заботы об учителях. Когда я переехал в Цюрих, то жил в общежитии, и турок, который там мыл унитазы, получал больше чем моя мама — профессор Консерватории и заслуженная артистка России… Не хватает нам и нормальной системы образования. Кроме запретов? никто ничего не придумывает, мы никуда не движемся. Но это вопрос приоритетов — их должны выстраивать знающие люди, а они либо уже уехали, либо в целом не согласны с тем курсом, которым идет страна, и не могут работать в системе. А у тех, кто могут, другие приоритеты.

Конечно, что-то обновляется. В «Десятилетке» вот стекла вставили спустя годы… Косметическое обновление, а не решение глубинных проблем. А скелет Консерватории им. Римского-Корсакова — это назидание нам всем. Мертвый памятник отношения власти к культуре прямо в центре российской столицы культуры…

— Вы давно позиционируете себя как популяризатор арфы. Но почему именно арфа? Что особенного в этом инструменте?

— Да, уже в осознанном возрасте я понял, что хочу продвигать именно ее — мол, кто, если не я? Арфа — важный инструмент для людей. В разных университетских и научных экспериментах доказано, что она благотворно влияет на психику человека, уменьшает стресс, расслабляет и помогает сконцентрироваться. Это открытые струны, которые уходят в дерево, и вибрации в нем дают терапевтический эффект. Арфа — древний инструмент, символизирующий единство, который есть в истории каждой нации. Она была основным инструментом для обрядов в Месопотамии, Египте. Даже на Алтае играли на арфе. А по Англии и Франции в Средние века бродили трубадуры и барды с арфами.

— Наверняка, вы не раз сталкивались со стереотипами, связанными с арфой. Какой вас раздражает больше всего?

— Меня в целом раздражают стереотипы, это настоящий бич человечества. Люди не вакцинируются, религии и нации враждуют между собой — и это все стереотипы, которые нам еще веками искоренять. Главный стереотип, связанный с арфой — конечно, о том, что это женский инструмент. Дело в том, что в XIX веке появился устойчивый образ хрупкой девушки, которая играет на арфе и поет — это отвечало духу времени и закрепилось в клише. Хотя уже в XX веке было много мужчин-арфистов и в России, и за рубежом. Так что я с арфой — просто разрушитель стереотипов, учитывая, что сейчас в мире всего 3-4% мужчин-арфистов.

Отсюда и стереотипы, связанные с нетрадиционной сексуальной ориентацией арфистов — я постоянно с ними сталкиваюсь. Шел по Московскому вокзалу в Петербурге с девушкой, нес арфу. Мимо шел мужчина, который прокомментировал, как мне повезло с девушкой-арфисткой. Я сказал, что играю сам, и он ответил что-то в духе «Простите, я к вам не пристаю, я не из таких!»

— Профессия музыканта довольно изматывающая. Что вы делаете, чтобы не выгорать, как поддерживаете себя физически, психологически?

— Я не бюджетный работник, и если концерт приходится отменить из-за болезни, убытки понесу только я. Конечно, профессия музыканта очень нервная, необходимость концентрироваться на очень длительное время бьет по психике и здоровью в целом. Музыкант находится на сцене 1,5-2 часа, а тренировки в течение дня до десяти часов. Как и в спорте, можно потянуть, переиграть сухожилия или мышцы, и они воспалятся.

В Европе в музыкальных учреждениях преподают определенную технику «Alexander Technique», основанную на йоге, медитации, которая учит растягиваться, расслаблять мышцы. Я практикую и медитацию, и йогу, и спорт, и уже перехожу в тот возраст, когда мне скоро нужно будет обращаться к массажистам, так как руки со временем травмируются. Но в любом случае я не фанатик — мол, завтра концерт, и нож в руки, чтобы салат нарезать, я уже не возьму. Но, к примеру, в преддверии выступления я попрошу выключить кондиционер и не буду есть мороженое, чтобы не заболеть и не разочаровать публику, ведь она ждет полной отдачи.

— Творчество каких музыкантов вас вдохновляет? Вы делите музыку на элитарную и популярную или вы человек постмодерна и выступаете за эклектику в жанрах и стилях?

— Фредди Меркьюри, Стинг, Бах… У каждого музыканта есть удачные и неудачные вещи, будь это африканский джаз, бразильская босанова, григорианские хоралы XII–XIII века, Элджей или Моргенштерн. Хотя последний — плохой пример, он интересен с точки зрения шоу и имиджа, но вот от музыки мало что осталось, оценивать тут нечего. Но вообще мой плейлист забит самыми разными жанрами и исполнителями, которые меня вдохновляют. И я уверен, чем больше человек слушает разнообразных вещей, тем легче ему сформировать вкус и научиться чувствовать музыку.

Что касается элитарности — да, музыка требует психологических усилий, и чем она проще, тем легче ее понять. А если ты приходишь на симфонию Малера, ее нужно сначала разжевать, чтобы человек понял, о чем вообще речь. Даже профессиональные музыканты должны напрячься, чтобы услышать все задумки автора. Я на концертах играю подряд и Баха, и Scorpions, и Шопена, и Queen, Дебюсси и Red Hot Chili Peppers. Вкладываю в каждую композицию разные мысли — главное, чтобы у человека резонировало. У нас ведь набор основных ценностей и понятий небольшой и общий для всех, и если музыка попала в них, слушатель уже вовлечен.

— Получается, вы манипулируете слушателем, завлекая его популярными композициями, а потом играете классику?

— Можно и так сказать. Ведь если играть только популярное — это конъюнктура, популизм, не то, чего я хочу. Я скептически отношусь к кавер- и кроссовергруппам, которые весь концерт играют попсу на классических инструментах — это ничего не несет. А на моем выступлении человек, быть может, получит новые эмоции и потом пойдет на классический концерт. Использовать музыку, которая у людей на слуху, чтобы привлечь внимание к бессмертной классике — почему бы и нет?

— Как на ваше творчество повлияла пандемия?

— До пандемии я, честно говоря, заездился — через день самолет, времени подумать о том, куда я двигаюсь, фактически не было. И когда случился коронавирус, я, наконец, остался со своими мыслями один на один. Много чего делал в социальных сетях, создал и опубликовал новые аранжировки, написал новые сочинения… Кстати, 29 июня в Филармонии будет авторский вечер, на котором я сыграю свои произведения.

С марта я не выходил из дома, писал преподавательскую методику для арфы, а в июне понял, что засиделся. И решил пройти по швейцарским городам пешком с арфой, превратившись в бродячего музыканта из Средних веков. 50-килограммовый инструмент я вез на тележке целых пять дней и прошел 150 км. Играл в городах, собирая слушателей, многие выглядывали из окон. Закончил свой маршрут я итоговой импровизацией на озере Невшатель, где когда-то была кельтская ставка Железного века. На пляже, покрытом ракушками, и я успел сыграть ее, пока не начался дождь. Импровизацию можно найти на YouTube.

— Расскажите, какие проекты у вас сейчас на повестке дня?

— Организация Всемирного дня арфы, Цюрихского фестиваля арф, который надо восстанавливать после пандемии, продюсерский дом «Теория струн». В основном, это международные проекты. А еще — выпуск альбомов, поиск новых музыкантов, с которыми я хочу работать. И, конечно, совместная работа с моими партнерами: Игорь Заливалов и София Бридж, Петр Термен, Вероника Кожухарова, Михаил Великанов… В общем, работы много.

Главное, чтобы она доходила до публики и дарила зрителям новые чувства, надежду и очищала сознание.

Беседовала Анжела Новосельцева