«Число инфарктов и инсультов с летальным исходом выросло»

Санкт-Петербургский научно-исследовательский институт им. И.И. Джанелидзе — один из трех стационаров, который не был перепрофилирован под ковид и отвечал за оказание медицинской помощи практически по всем нозологиями, которых с пандемией меньше не стало. Как врачи справлялись с чудовищными перегрузками? Чем обернулось для горожан сокращение — а в некоторых случаях, отмена плановой госпитализации? От чего сегодня умирают люди, переболевшие ковидом несколько месяцев назад? На эти и другие вопросы корреспонденту «Росбалта» ответил директор института, заведующий кафедрой нейрохирургии СЗГМУ им. И. И. Мечникова, профессор Вадим Мануковский.

— Вадим Анатольевич, на сколько этот год был сложным для НИИ?

— В первую волну, когда коронавирусная инфекция только появилась в городе, было очень тяжело. Естественно, мы не были в полной мере готовы к подобным вызовам, никогда в новейшей истории не сталкивались со столь масштабной вирусной инфекцией. Мы оказались в числе трех стационаров, где оказывалась помощь жителям по всем видам экстренной патологии, и наш институт работал, как раньше.

Само здание НИИ построено в 1986 году, и даже представляет собой в инженерном плане памятник конструктивизму. Но поэтому трансформировать его под ковидный стационар было просто невозможно. Здание не имеет специфической вентиляции, в начальный период практически отсутствовало экспресс-тестирование больных на входе. Не было «красных» зон, СИЗов, мы были совсем не защищены, и естественно с поступающими больными случались заносы инфекции.

В первую волну заболеваемость среди медицинского персонала была крайне высока, половина наших врачей, медсестер, младшего медицинского персонала, служб обеспечения перенесли коронавирус. В июне мы существенно сократили ввоз пациентов, потому что не успевали проводить дезинфекционные мероприятия и количество больных составляло не более трехсот человек. Тогда мы стали пытаться как-то разграничивать потоки на входе, и с помощью сотрудников Роспотребнадзора, эпидемологов добились оптимальной работы стационара и восстановили коечную загрузку до полной через месяц. Хотелось бы отметить самоотверженность сотрудников НИИ. Несмотря на нервозную обстановку, высокую вероятность заболеть, они продолжали трудиться. Мы делали все, чтобы обеспечить их защитой. Низкий им поклон, я буду всегда ими гордиться.

— Пациентов поступало много?

— Как правило, мы принимаем в день от 200-250 человек, у нас развернуто 804 обычных койки и 113 реанимационных. За четыре дня мы полностью заполняемся. Соответственно, загрузка, оборот койки составляют не более шести дней. То есть это очень эффективный интенсивный труд. Во время пандемии бывало, что до 350 человек в день привозили — персонал трудился с 200% нагрузкой, буквально на износ.

Но наши врачи в большинстве своем имеют военное прошлое, многие закончили Военно-медицинскую академию, участвовали в военных конфликтах и пасовать перед трудностями не привыкли. Мы готовы были действовать в экстренной ситуации и работали. В начале сентября, когда началась вторая волна, мы уже понимали, с чем имеем дело, были укомплектованы экспресс-тестами, научились защищаться. Но вот летальность среди некоторой категории больных серьезно выросла — люди стали чаще умирать от инсультов и инфарктов. Если раньше летальность этих категорий составляла 30% от общего числа умерших, то к концу 2020 — 50%.

— С чем это связано?

— Сердечно-сосудистая патология (инфаркты, инсульты) обычно встречается у людей старшей возрастной категории 65 лет+, а они из-за опасности заражения ковидом, боятся ехать в стационары и всячески тянут с обращением к врачу. Несмотря на активную работу поликлиник, при позднем обращении мы теряли этот «золотой час», когда могли помочь человеку.

Кроме того, в городе было развернуто всего три стационара, и «плечо доставки» выросло — с другого района людей везли, естественно, дольше, «скорая помощь» не летит по воздуху. Часто человека привозят с тромбозом, а ему даже не было смысла выполнять тромбэкстракцию (удаление тромба), так как инсульт уже завершился.

Большинство пациентов с инфарктами или инсультами ранее переболели ковидом, и у них были серьезные изменения в системе свертывания крови. Я хотел бы призвать всех пожилых людей не отсиживаться дома, а быстрее вызывать «скорую», чтобы мы успели помочь. Это исключительно важно. Призываю и молодых людей смотреть и иметь прочную связь с бабушками и дедушками, и быстро реагировать на их жалобы. В данном случае, лучше перестраховаться.

— А по другим категориям пациентов летальность не выросла?

— Нет, в травматологии все так же, разве что с травмами стали привозить больше людей. Мы даже развернули третье отделение. Дело в том, что другие больницы закрыты, и всех везут к нам. А зима в этом году выдалась снежная, люди катаются на лыжах, коньках, ватрушках. И никто не уехал на горнолыжные курорты, то есть травмируются не в других регионах, а здесь.

В январе у нас была сумасшедшая загрузка, доходило до 350 человек в день. Раньше было до сорока операций в неделю, сейчас — 100 — 140. А еще у нас расположен единственный центр хирургии позвоночника — и со всего города к нам доставляют пострадавших с позвоночно-спинальной травмой, которая требует длительного лечения. Такие пациенты очень долго занимают койки. Нам даже пришлось развернуть дополнительные ставки нейрохирургов и травматологов, они сейчас оперируют пациентов буквально с колес — в тот же день.

— А обморожений много?

— Да, отделение почти переполнено. Много пациентов из неблагополучных категорий, которые переохлаждаются на улицах, их привозят в состоянии алкогольного опьянения. Но вот недавно я общался здесь с интеллигентнейшим человеком, который два пальца на руке умудрился отморозить.

— Вы упомянули, что с таким количеством пациентов порой не хватает коек. Отправляете пациентов на долечивание домой?

— Да, и это большая проблема, даже не для пациента, которому обеспечен полноценный патронаж со стороны поликлиники, а для института. НИИ получает деньги из фонда территориального страхования только в том случае, если человек, которому положено десять дней лежать, находится в стационаре именно столько времени. Но мы не можем держать людей столько времени, иначе просто переполнимся, поэтому оборот койки составляет максимум шесть дней.

Вообще эти медико-экономические стандарты пора пересмотреть, потому что мы постоянно получаем треть или половину от стоимости лечения пациента. Качество лечения пациента от этого не страдает, но бюджет НИИ существенно снижается и возникают трудности с закупкой и обслуживанием медицинского оборудования.

— В марте откроются другие городские стационары, которые сейчас «чистят» от ковида. Ждете с нетерпением?

— С одной стороны, будет проще, с другой, но сейчас вообще все приходится просчитывать. Я постоянно в контакте с территориальным фондом медстрахования и большая благодарность его руководителям за помощь институту… Кстати, вот вы знаете, например, что есть «выгодные» и «невыгодные» для нас заболевания в плане рентабельности?

— Звучит довольно цинично…

— К сожалению, да. Но мы вынуждены оценивать рентабельность отделений. У нас есть клинические подразделения, которые приносят доход институту и содержат нерентабельные. Травматология при всей загрузке нерентабельна — врачи работают в ноль, ведь нужно и наркоз, и конструкцию поставить, и гипс, и костыль обеспечить. А острый аппендицит или острый холецистит — всегда выгодная история, человека выписывают через пару дней. Инсульты и инфаркты тоже рентабельны.

— Расскажите про новый корпус, который губернатор обещал возвести к сентябрю. Что там будет?

— Корпус представляет собой суперсовременное отделение экстренной медпомощи. Здесь я оговорюсь — люди часто не понимают, что у нас теперь нет приемных покоев, а есть отделения экстренной помощи. Это значит, что пациент в отделении не ждет, когда его примет врач, а все анализы, КТ, МРТ, рентген и даже капельницы ему делают прямо там. Однако у человека есть ощущение, что он сидит в очереди, и потом жалуется, что его не госпитализируют по восемь часов. Но, как правило, 40% пациентам и не нужна госпитализация, а неотложных и так быстро проводят в реанимацию, операционную или кладут в стационар.

В новом корпусе у нас будет развернута сортировочная площадка, позволяющая быстрее всех принять, семь гибридных операционных, оборудованных по последнему слову техники, около тридцати реанимационных коек. Будет и отделение краткосрочного пребывания — например, человек порезал ножом руку, и он сутки должен пробыть под наблюдением, но не в стационаре.

— Хотя люди часто стремятся попасть именно в стационар.

— Да, и еще чаще воспринимают больницу как гостиницу, где хочется иметь отдельную палату, душ, питание. А лечение при этом расценивается как что-то вторичное. Вот это отношение нам очень хотелось бы изменить — в стационаре человек получает то лечение, которое ему недоступно дома, но как только необходимость в нем отпадает, лучше выписываться. И важно качество лечения, а не то, как выглядит шкаф или стол в больнице.

— Что еще будет в новом корпусе?

— Второй этаж посвящен чисто лечебным вопросам, третий — науке и учебе. Мы же все-таки научное и учебное учреждение — у нас есть ординатура, порядка 120 научных работников, 50 профессоров и докторов наук, 70 кандидатов наук. НИИ Джанелидзе часто называют больницей, и это нас обижает. Ведь научная работа у нас идет беспрерывно — в год выпускается порядка пятидесяти научно-исследовательских работ, масса клинических исследований. Мы дружим с институтом Турнера — наши сотрудники выращивают совместно ткани, кожу для ожогового центра.

А еще в НИИ большая трансплантологическая программа. У нас под контролем весь контингент больных в городе, которым что-то когда-то пересадили. В нашем городском центре трансплантологии недавно изобрели прибор для сохранения органов, которые требуется пересадить — теперь почка может функционировать вне организма дольше.

— Хорошо, когда наука идет рука об руку с практикой…

— Да, наш НИИ построен не просто для того, чтобы лечить людей, это стационар, на базе которого ведутся научные исследования и формируется большая учебная программа. Мы сотрудничаем со всеми ведущими федеральными центрами — здесь имеют свои кафедры военно-медицинская академия, академия Мечникова, Первый медицинский университет. У нас работают главный городской невролог, главный рентгенолог, главный токсиколог.

Сейчас мы пытаемся в институте сделать так, чтобы кафедры давали научную почву для работы и рядом с ними находились клинические подразделения. Например, чтоб кафедра травматологии занималась нашими травматологическими отделениями, развивала молодых врачей, которые там работают.

— Вы же и сами оперируете?

— Да, я спинальный нейрохирург, раньше оперировал все, но в последние пятнадцать лет — только позвоночник. В НИИ находится городской центр хирургии позвоночника, и мы выполняем 700-800 операций в год. Сам я до назначения на должность директора делал до 400-500 операций. Совмещать с обязанностями сейчас тяжело, но коллеги помогают: раньше в 9:30 заходил в операционную, сейчас могу позже. Вот сегодня успел две операции сделать.

— Что импонирует больше — оперировать или руководить?

— Честно говоря, мне больше нравится оперировать, чем сидеть в кабинете. Но кабинет расширяет мои возможности и кругозор. Я, конечно, не откажусь от хирургии, ведь когда срок директорства закончится, я вернусь в операционную. Кстати, в последнее время я стал замечать, что мне хочется чего-то нового. Активно внедряем эндоскопическую хирургию. Это минимально инвазивная хирургия — разрез 5-7 мм, мы удаляем грыжу диска и в этот же день пациент уже по палате ходит. Практически все новейшие методики хирургического воздействия на позвоночник представлены в институте, начиная от чрескожных методик и заканчивая сложнейшими операциями и инструментациями.

Сейчас это исключительно необходимо и востребовано. Та скорость, с которой Россия и Петербург в частности встраиваются в систему глобального здравоохранения, заставляет быть в курсе и небезуспешно применять все мировые тренды в хирургии и в медицине вообще. Видите, даже в эпоху постмодерна можно найти некоторые плюсы.

Беседовала Анжела Новосельцева