«Вселенная звука балалайки огромна»

О ценности народных инструментов, о том, в чем заключается основная задача музыканта, и как совместить народное творчество и современное искусство, в интервью «Росбалту» рассказал балалаечник-виртуоз, участник фестиваля «Усадьба Jazz» Алексей Архиповский.

— Не могу не спросить — почему именно балалайка? Казалось бы, все на гитаре хотят играть всегда…

— Собственно, мы живем в России, почему бы не играть на балалайке? Я даже не понимаю, почему такой вопрос возникает. Российский национальный инструмент — балалайка, которая прекрасно выражает наш менталитет, русскую душу, географическое положение и природу, а также все, что предшествует этому всему. Я считаю, что народные инструменты — лучшие выразители этнической составляющей. Они придуманы народом в этой полосе и очень здорово выражают природу, в которой люди живут.

— Вы говорите о центре России? У нас же много регионов: на Камчатке — свое, на юге — свое…

— Без сомнения.

— Но у вас же балалайка все-таки не в том самом состоянии, в каком она была в XVIIвеке. Например, ваш инструмент электрифицирован…

— Я играю на балалайках, в том числе, 1902 и 1915 годов, конца XIX века и так далее. Просто вместо микрофона у меня пьезодатчик.

— То есть речь о простом усилении звука инструмента, для чистоты воспроизведения?

— Да, такой способ — просто замена микрофону, что позволяет усилить звук, показывая все богатство балалайки. Тем более, что я играю в жанре соло, что позволяет передать музыкальные краски. Да, я добиваюсь эффекта, когда звук повторяет через мгновение то, что я сыграл раньше, и на это я наслаиваю какой-то новый материал. Но речь идет о звуке именно настоящей русской балалайки, а не электрического инструмента.

— Насколько я знаю, вы даже датчики звука для нее сами паяете. Это настолько уникальный инструмент, что их не купить?

— Это новое поле, и, поскольку в звуке содержится основная информация, хочется, чтобы он был прозрачен, чтобы звук шел через исполнителя — не искажаясь, через балалайку, не искажаясь, через провода — чтобы никакая электроника не искажала смысл того, что пытаешься передать. Поэтому это всегда исследование, конечно.

— Балалайку в обычной жизни сейчас не так часто встретишь, и вопрос, насколько люди понимают, что они вообще слышат…

— В общем, инструмент старый. В России в свое время были просто выдающиеся мастера, о чем сейчас мало кто знает. Например, Налимов — это наш Страдивари. Таких сейчас найти очень трудно. Также можно сказать о времени и опыте, который инструмент получает за свою жизнь, в общении с людьми.

— Феноменально. Хорошо, что есть возможность объяснить такие вещи. Ведь неизвестно, догадаются ли слушатели, из какого века инструмент, и какую большую ценность он представляет.

— Собственно, я играю не для того, чтобы показывать, что вот есть такой инструмент.

— Но люди заодно ее видят, это ведь хорошо. Ведь мы — и не только в России, а современное общество в принципе — свои корни как-то теряем в суете или уже потеряли. Но есть группы, которые на старых инструментах играют не фолк, а исполняют что-то новое, именно чтобы восстановить эту утраченную преемственность. Но это — не ваша цель?

— Мы не можем эту преемственность игнорировать, мы выросли в России и пропитаны ее культурой. Народное творчество, скажем, XII, XIV, XIX века, сейчас нужно, но необходимо и современное русское искусство.

Сегодня трудно удивить людей какими-то этническими вещами. Хотя, опять же — от музыканта зависит. Да, собственно, все зависит от музыканта. Речь ведь не об инструменте, и даже не о музыке, а о неких состояниях, передающихся в звуке. А это и есть главное, и трогает оно или нет — единственный критерий.

Остальное — все уже вокруг музыки, а сама музыка призвана создать катарсис, чтобы люди увидели красоту и испытывали надежду. Это должно помогать жить, а не прославлять какой-то инструмент или какой-то жанр. Я думаю, задача музыканта несколько другая.

— Это прекрасно. Вдвойне хорошо, когда такой катарсис вызывает что-то свое, родное. Но ведь многие из тех, кто учился играть на народных инструментах, приходят в народный оркестр и так в нем и остаются и играют, что велено. Как получилось, что вы ушли в свободное плавание?

— В какой-то момент мне стало немножко тесновато, наверное, потому что репертуар в основном традиционный, либо — переложение классики. Я считаю, что для фортепиано такие произведения интереснее.

Наверное, просто стало интересно. Вселенная звука балалайки огромна, настолько в ней много возможностей… Тем более, с современными средствами озвучивания можно показывать эти миры — очень красиво, очень интересно. И все-таки я нахожусь где-то не только в абстрактном пространстве. Что бы ты ни играл — здесь что-то свое заложено.

— То есть та самая русская музыка, какой она может быть?

— Наверное. И люди, которые приходят на концерт, находят какие-то ноты в себе. А народники — это немножко герметический жанр, редко кто из него выходил. Начать с того, что я не родился в средней полосе — я из Туапсе, на Черном море. Там горы, природа другая, это видно в звуках, и до 15 лет я этой истории не знал. Само чувство, которое присутствует на Кавказе, немножко иное, чем «счастье стелется, туман на полях». Там — это такие взрывные звуки, совсем другая природа…

— Да и инструменты другие, и так много разных. У нас в Петербурге этого тоже нет.

— У вас есть архитектура, она дает вам с детства ощущение формы. Поэтому от вас приходит много людей.

— Ну, на «Усадьбу Jazz» наша публика придет. Что-то специальное готовите, чтобы их удивить?

— Я сам хочу удивиться, будет интересно. Наверное, я поеду с новым прибором, он очень high-end, интересный звукопроводник, лампы — одни из лучших в истории музыки. Интересно, как получится. В течение трех лет мы тестировали, мне любопытно. А потом — посмотрим, в зависимости от того, какая публика, что за место, какая погода, что за пространство.

— Надеюсь, дождя не будет. Это ведь открытая площадка…

— Я очень люблю играть на природе, там совсем по-другому играется, не ограничен стенами пространства, всегда интересно.

— Есть ли что-то, что хочется сказать читателям, о чем никогда не спрашивают? Или что-то, что важно именно в этот раз сообщить?

— Мои сообщения — в том, что я делаю на сцене, я редко что-то сообщаю словами. Мои сообщения — в звуках. Но будет очень приятно, если придут люди и состоится встреча. Встреча на уровне звуков, встреча на уровне даже не музыки, а на уровне какого-то общения более интимного. Всегда хочется играть что-то сокровенное. Когда такое происходит, это всегда чудо. Надеюсь, что сейчас что-то тоже получится.

Беседовала Александра Афонина