Posted 30 декабря 2018,, 06:22

Published 30 декабря 2018,, 06:22

Modified 31 января, 21:45

Updated 31 января, 21:45

Менты как вершители судеб

30 декабря 2018, 06:22
Режиссер Михаил Бычков в спектакле по пьесе «Человек из Подольска» показывает картину морального издевательства над личностью.

Режиссер Михаил Бычков в спектакле по пьесе «Человек из Подольска» показывает картину настоящего издевательства над личностью — не физического, а морального.

В театре «Приют комедианта» состоялась премьера. Режиссер Михаил Бычков поставил спектакль по пьесе современного московского автора Дмитрия Данилова «Человек из Подольска». Когда видишь известного актера Дмитрия Лысенкова в роли затравленного жизнью человека, в глубине души непременно считающего себя неординарной личностью, радуешься не образу, а очень точному попаданию в современный архетип. Да, он такой, часто встречающийся, этот герой или антигерой — неприметный, недовольный всем и вся, усталый и равнодушный человек из Подольска. Или из Мытищ. Или из любого нашего российского города. Каждого человека у нас в стране могут без причины задержать менты, или как они сами себя называют — господа полицейские — «для выяснения личности».

Драматург Данилов буквально зацепляется за казенную формулировку и устраивает целое шоу из этого словесного оборота. Менты выступают в роли вершителей судеб, которым дано право эту личность гнуть куда угодно, воспитывать и наставлять на «путь истинный» самыми изощренными способами. Зритель в зале наблюдает картину настоящего издевательства над человеком — не физического, а морального, и оттого особенно зловещего.

О роли и о том, как выбрать позицию в жизни, рассказал Дмитрий Лысенков.

— Дмитрий, вы удивительно органичны в образе Человека из Подольска. Не находите ли с ним нечто общее?

— Нахожу. Потому что я тоже многим недоволен. Но ты либо борешься с этой действительностью, либо нет. Пытаешься менять свою жизнь и обстоятельства, либо жалуешься на то, что действительность ужасна, и потому твоя жизнь не сложилась. Мне кажется, я отношусь к первой категории людей.

Но эти вопросы, которые вынужден задавать себе ваш персонаж, они же рождаются не им самим, их задают герою «господа полицейские»: на что ты способен в жизни, умеешь ли созидать, а не только потреблять, раскрашивать серый цвет в яркий, менять свой взгляд на более позитивный? С одной стороны, менты в пьесе, конечно, ужасные уроды, а с другой, они ворошат сознание и вообще выступают в качестве вершителей судеб человеческих. Тут нет противоречия?

Да, в прочтении Михаила Бычкова полицейские таковы. И в пьесе тоже есть масса предпосылок, чтобы так их представлять. Если пьесу решать в документальном ключе, наверное, это было бы неправильно. Я не видел еще, каким образом поставил эту пьесу Михаил Угаров в «Театре.doc.» (они первыми обратились к этому произведению). Куда у них выросла эта история? У нас в спектакле она превращается в фантасмагорию, в абсурд. Как и сама наша жизнь фантасмагорична. Есть в нашем обществе вершители судеб, которые решают, что хорошо и что плохо. Они учат, как любить родину, они лучше это знают с высоты своего опыта и положения. Потому что они полубоги. А с полубогом не очень-то поспоришь.

— И все же именно полицейские пытаются настроить Человека из Подольска на позитив, сделать его лучше…

— Все относительно. Цель этих людей в отношении моего героя — не в том, чтобы он опомнился, а в том, чтобы доказать, что он ничтожество. Это ж не просто развлечение — заставлять его песенки дурацкие петь и танцевать что-то нелепое. Это — эксперимент, такое прощупывание: до какой степени человек может покоряться и выполнять самые глупые приказы. А дальше они его переформатируют, и с ним можно будет делать все что угодно. «Ведь это враги вас научили всему неправильному. А мы с вами встретимся, — внушают ему менты-полубоги, — чтобы этих врагов победить. Переучим, и вы пойдете с этими врагами бороться».

— Какой-то фашистско-сталинский режим прямо. Хотя к батареям героя и не приковывают…

— Ну, автор отрицает политические аллюзии, но прочитывается именно параллель с диктаторским режимом.

— Интересна роль, которую исполняет Марина Солопченко, — милиционерши с сексуальными невоплощенными фантазиями. Как рождался этот образ?

— В пьесе написано, что это женщина без возраста. В ней озабоченность уживается с нравоучительностью. Образ власти собирательный. Наверное, в каждом городе России на разных уровнях найдется подобный пример. И в Петербурге была такая дама, теперь она руководит страной.

— Кажется, вам часто попадаются такие характеры — героев с несложившейся судьбой, лузеров, неудачников — Тугатти, например? (спектакль «Крум» Александринского театра по пьесе Ханоха Левина, где Дмитрий Лысенков играет одну из главных ролей).

— Это, скорее, не у меня прослеживается такая тенденция, а у авторов. Искать причины несложившейся жизни надо не во внешнем мире, а в самом себе. Мы же склонны сваливать причины на других. Если говорить о моем Тугатти, там требовалась эксцентрика, масочность, почти клоунада в сочетании с проникновенностью. Наверное, в Александринской труппе для этого я наиболее подходил. Этому герою я, кстати, гораздо больше сочувствую. Человек из Подольска — куда более неприятный тип.

Судя по событиям вашей жизни, вы боретесь упорно и постоянно с обстоятельствами. Ваш уход из Александринки — тому подтверждение. Некое заявление, протест. Хотя вы там были устроены, защищены. Что вас толкнуло на разрыв с театром?

— Не было еще интервью, чтобы не задали этот вопрос. Если взять голые факты, все будет выглядеть не так неожиданно, как может показаться. Последние главные роли там я сыграл в 2010 году: «Гамлет» Валерия Фокина и Петруччо в «Укрощении строптивой» Оскараса Коршуноваса. После этого восемь лет у не было главных ролей, кроме Арбенина в «Маскараде», где я играл во второстепенном составе.

Почему я был в опале так долго? Думаю, это была воспитательная мера, наказание за то, что смел высказывать свое несогласие с режиссерской трактовкой образа Гамлета. В трактовке Фокина Гамлет — человек не рефлексирующий, а поступающий импульсивно. Да, согласен, молодое поколение на несправделивость реагирует зачастую рефлекторно. Но почему моему поколению режиссер отказывает в способности мыслить? А я, когда выхожу в роли Гамлета, несомненно, от имени своего поколения хочу говорить. Но это дело прошлого. А настоящее таково, что четыре премьеры подряд театр выпускает с приглашенными артистами в главной роли. То есть александринцам нет места в своем театре. Кроме того множество организационных проблем внутри театра. Работать стало трудно, и в итоге пришлось уйти. Чтобы не подводить театр, о своем уходе я честно предупредил руководство за полгода.

— Вам стало лучше?

— Свободней. Я могу распоряжаться своим временем, не чувствовать свою связанность и зависимость. Хотя ни жизнь, ни бюджет я не могу планировать на годы вперед, как это было раньше. Могу лишь на пару месяцев. Но, может, оно и к лучшему. Остаюсь самим собой. Не стремлюсь к покою ценой унижения.

— Вы с Михаилом Бычковым уже работали прежде?

— Да, был один опыт в 2005 году. В Театре имени Ленсовета он ставил спектакль по пьесе Юрия Олеши «Заговор чувств». Я очень благодарен Михаилу Владимировичу. У нас единое понимание задач. Мне кажется, мы хорошо чувствуем, о чем мы оба говорим, чего хотим, хотя иногда хотим разного. Но есть понимание друг друга. Это очень важно.

— Я была на Платоновском фестивале в Воронеже, который уже восьмой год как раз и собирает Бычков. Высочайший уровень. Питеру можно поучиться.

— Да, это настоящий международный фестиваль. Правда, Михаилу Владимировичу сильно мешают тамошние чиновники. Сейчас, возможно, ему станет легче: он вошел в совет по культуре при президенте России.

— Наверное, он хотел отразить в спектакле «Человек из Подольска» и свои проблемы отношений с властью. Мне кажется, что поведение власть предержащих людей можно назвать иезуитством.

— Очень точное слово. В этом и состоит иезуитство: говорить о патриотизме, рассказывать, как правильно жить в нашей стране, и в это же самое время держать счета за границей и там же обучать своих детей.

— Я давно так не радовалась попаданию в тему. Но рядом со мной сидела пара пожилых людей. Они, кажется, вообще ничего не поняли. Не аплодировали, сидели с насупленными лицами.

— Это нормально. Люди, которые увидели лишь верхний сюжетный пласт, тоже мне сказали: «Этого не бывает, полицейские не ведут так себя». Значит, неправда. Да и Человек из Подольска — чем он виноват? Хороший человек, достойный сочувствия. Действительно, давайте его пожалеем: он такой креативный, хотя ведь полный ноль, он ничего не генерирует, ничего не создает. Потому что ему все мешают.

— Подумала, что это может стать нарицательным именем — Человек из Подольска.

— Бедный Подольск. Можно сказать, это человек из России.

— А вы что, не любите нашу страну?

— Цитируете сцену из спектакля? Я люблю. Именно поэтому хотел бы, чтобы жизнь в нашей стране стала лучше, справедливей, чтобы в ней жили по закону. Но не по закону из «Скотного двора» Оруэлла: все равны, но есть те, кто ровнее. У меня, как говорят друзья, обостренное чувство справедливости. Меня возмущают люди с совковым менталитетом, которые считают, что все общественное — это ничье. Эти «подольские» и «мытищинские» любой самый красивый дом превратят в жуткую серую пятиэтажку. Я недавно столкнулся в метро с двумя парнями, вандалами, которые нацарапывали надписи на стеклах вагона.

Отвесил одному пенделя, чтоб это прекратить. И ведь прекратили! Это, кстати, тоже показательно для нашего общества — люди привыкли, когда с ним с позиции силы разговаривают.

— Мне очень всех жаль на спектакле. И ментов, и тех, кого они «исправляют». Я себя узнавала в чем-то, ведь иной раз ты протестуешь, а иной раз приходится и прогибаться. И понимаешь, глядя на это иезуитство, что человек, подчиняясь глупым приказам, может совершенно потерять себя. А это самое страшное.

— Я рад, что вы это для себя извлекли из спектакля. Каждый находит что-то свое. Это как многослойный пирог. При этом я не могу сказать, что мы сделали выдающийся спектакль, но это определенно гражданское высказывание.

— Мне кажется, вас редко что-то может удовлетворить.

— В этом и есть мое сходство с человеком из Подольска. (Смеется)

— То есть вы не можете сказать, что у вас отлично получилась какая-то роль?

— Когда спектакль будет снят с репертуара, тогда, может быть, я позволю себе сказать, что это была значительная роль. И при том условии, что нет никаких записей этого спектакля. Он должен сохраняться лишь в памяти зрителей. Чудо театра не может быть зафиксировано на какие-то носители. Многое теряется. Но, к сожалению, спектакли все же записываются, и мы видим купированный вариант театральных впечатлений. Понятно, что это делается из производственной необходимости, иначе и на фестиваль не поедешь. Но эти записи впоследствии попадают на телевидение, и вот тогда полный крах спектакля. Театр ведь случается не каждый день. Сегодня ты доволен своим исполнением, завтра — нет. Успех зависит от слишком многого — от того, как складываются взаимоотношения с партнерами по сцене, от того, как складываются отношения с залом (кто-то кашляет, зевает, спит), от нездоровья артиста, от погоды, от магнитных бурь, да от всего. Это хрупкая материя.

— И если все сложилось не так, вы выходите на поклоны с кислым лицом?

Я никогда не думал о том, с каким лицом я выхожу. А какой повод улыбаться? Что закончили спектакль? Если спектакль был серьезным, к чему улыбки? Один режиссер пошутил: «В твоем лице — унылость Антониони». Что ж, это даже комплимент, горжусь. А вообще меня учили в институте, что на поклонах главное быстро ходить. От этого зависит, вызовут тебя еще на сцену или нет? Если твою вялую уходящую задницу будут долго наблюдать, то не позовут.

Беседовала Елена Добрякова