«25 лет в смирительной рубашке»

В рамках проекта “Петербургский авангард” ИА “Росбалт” продолжает рассказывать о деятелях искусства, представляющих особый интерес в культурном мире Северной столицы. В этот раз героем рубрики стала основатель и бессменный руководитель Театра Дождей, автор большинства спектаклей, составляющих репертуар, лауреат российских и международных фестивалей Наталья Никитина.

25 лет назад группа актеров отсоединилась от театра «Суббота» и пустилась в вольное плавание. Капитаном дружной команды, которую по воле случая назвали Театром Дождей, стала Наталья Никитина; она же до сих пор стоит у руля маленького, но такого уютного и доброго театра. 16 августа открылся их новый, юбилейный сезон. О том, как удалось выжить и остаться любимыми на протяжении четверти века, насколько сложно быть женщиной-режиссером без специального образования, и о почему до сих пор не удается поставить «Дракона» Шварца, Наталья Никитина рассказал в интервью «Росбалту».

- У вашего театра этот сезон юбилейный. В чем секрет успеха, как удалось оставаться на плаву 25 лет?

- Я думаю, что дело в двух взаимосвязанных вещах. Во-первых, это команда, которой мы не изменили, и она только расширялась. Ведь в первые годы были провокации - мне предлагали поменять актеров на более известных, на более техничных. Но мне очень важны личности в театре. Чтобы сыграть то, что я вижу в драматургии, надо обладать определенной глубиной личности. Например, интеллигента может сыграть либо гений, либо интеллигент. Интеллигентам трудно в театральном мире. Гении рождаются очень редко, и тем труднее их получить в маленький по пространству театр. Поэтому мы собрали интеллигентов и учились быть смелыми. Мы очень поддерживали друга, верили в то, что делаем.

И второе — у нас не было цели стать знаменитыми, известными. Всегда была главная цель — что-то сказать зрителю, как-то его поддержать. Дать ему глоток света, надежды, тепла, любви. Для нас были не так важны мы, сколько мир.

- Эти же слова про надежду, которую театр должен давать зрителю, я слышала от художественного руководителя Молодежного театра на Фонтанке Семена Спивака.

- Мы не случайно являемся частью этого театра. С Семеном Яковлевичем я познакомилась в 1977 году, когда училась в ЛИТМО, а он был студентом театрального и приходил к нам ставить факультетские вечера. В 1979 году, будучи в театре «Суббота», я играла в его дипломном спектакле «Три пишем, два в уме». Мы много лет дружим. Это редкий случай в творческом мире, потому что творческие люди дружат плохо.

Объединение наших театров очень естественное и органичное — с одной стороны, в 1993 году Семен Яковлевич спас наш театр, предложив комитету по культуре присоединить его в качестве экспериментальной сцены, а с другой — у нас одни задачи, цели и одно наполнение. Молодежный театр на Фонтанке и Театр Дождей — это театр добрый. В наше время, когда доброта воспринимается как наивность, а порядочность как глупость, кто-то должен оставаться таким.

- Если обращаться к постановке «Странная миссис Сэвидж», которой открылся юбилейный сезон, то вы считаете, что мир жадных, меркантильных людей — тот, который скрывается за окном «Тихой обители» и предстает в образе детей миссис Сэвидж - в современной жизни побеждает?

- Конечно нет. Он не может победить, ведь это старая, вечная борьба добра со злом. Развитие идет по спирали — то одно отрицается, то другое. И обязательно следующее поколение скажет: «Ну что вы такие мелкие и меркантильные? Что вы все время о еде, о тряпках, о деньгах?» И они захотят идеалов. Это законы диалектики, от них никуда не деться. И сейчас кто-то должен тянуть за эту ниточку.

- Эту роль играет театр?

- В России вообще театр очень многие годы был светской религией.

- И остается?

- Для тех, кто в нем по-настоящему служит, и для тех, кто нуждается в вере и не находит ее в религии, я считаю, что для них остается.

- В начале 90-х, когда вы ушли из «Субботы», у нового театра был очень тяжелый период. Как вам удавалось все это время гнуть свою линию? Что вас поддерживало?

- Мы всегда были востребованы и любимы. Мы никогда не заигрывали, не кокетничали со зрителями, никогда не пытались что-то упростить. Театр — это же такой обмен, когда ты чувствуешь, как зритель дышит с тобой одновременно, когда зритель становится как ребенок — плачет, смеется. Это, наверное, счастье. Смысл жизни.

- Можете сказать по прошествии этих лет, что что-то не получилось, что в некоторых ситуациях вы бы сейчас по-другому себя повели? Или что-то, может, было упущено?

- Я много думаю, что было упущено в материальном плане, как можно было бы иметь лучшие условия, нежели мы имеем сейчас. Но не очень понимаю, как это можно было бы сделать по-другому. Ведь врать мы не умеем, кланяться не умеем, просить не умеем.

- А власть в настоящее время помогает?

- Если бы не помогала, нас бы не было. Мы все-таки имеем помещение, пусть и маленькое, есть штатное расписание и последние пять лет имеем финансирование новых постановок. Мне просто кажется, что нашей сегодняшней стране нужно больше добра и света, больше любви, чем то, что мы видим с экранов телевизоров, то, что мы получаем со многих сцен. Кредо Театра Дождей — три «не»: не чернуха, не порнуха, не бытовуха. Мы не ставим это, наверное, именно потому, что подобного очень много в жизни. Человек обязательно должен чувствовать, что он может быть лучше. Высокий театр дает человеку возможность почувствовать свой человеческий потенциал.

- Как вы вообще оцениваете ситуацию с театрами в Петербурге? Есть ли заинтересованность города в развитии этого искусства?

- Сейчас нашему правительству немного не до искусства. А если говорить о театральном процессе, то с моей точки зрения имеется некий перекос в сторону эксперимента. Если посмотреть по основным большим питерским театрам, то можно увидеть, что многими театрами руководят экспериментаторы. Эксперименты обязательно должны быть, но необходимо правильное соотношение. Да, эксперименты интересны профессионалам, но нельзя превращаться в замкнутый мир, где мы будем сами себя оценивать. И никогда нельзя идти на поводу у зрителей. Театр не должен превращаться в сферу обслуживания. Он, наоборот, как мне кажется, должен человека поднимать.

- И именно поэтому вы обращаетесь к классике?

- Ну что поделаешь, если хорошая драматургия.

- Получается, нет современной хорошей драматургии?

- Есть, но светлой очень мало. И я очень мучаюсь над этим, потому что хотелось бы поддержать современных драматургов.

- Что зрителей ждет в новом сезоне?

- Как бы я хотела знать — что в новом сезоне! (смеется) Сейчас я репетирую «Старомодную комедию» (по пьесе Алексея Арбузова, - прим. «Росбалта»). Это классическая пьеса на двух возрастных актеров. А если думать о работе для всего театра... тут наше пространство накладывает ограничения. Есть очень много драматургии, которую реально хотелось бы поставить. Я всю жизнь хочу поставить «Таланты и поклонники» Островского. Или, например, с 1980 года мечтаю поставить «Дракона» Шварца. Но на нашей площадке 6 на 7 метров очень трудно это поместить. Ведь маленькая сцена и маленький зал обязывают работать в жанре психологического театра, театра крупного плана. Чтобы делать вещи философские, чтобы делать обобщения, нужно пространство. Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянии.

- Вы - женщина в мужской профессии. Испытываете с этим сложности?

- Мир меняется. Столько пространства, которое считалось истинно мужским, теперь занимают женщины. В свое время в театральный вуз на режиссерский курс брали только двух женщин, и то в основном только для того, чтобы они могли подыгрывать мужчинам в отрывках. Сейчас картина совершенно другая. Я могу сказать честно: с моей точки зрения мужчины как люди вертикали - люди, меняющие мир - достигают наивысших результатов. Если брать лучших, то это практически всегда мужчины. А женщина — это горизонталь, стабильность.

Мне, может быть, в начале было трудно, потому что ломался мужской менталитет. Некоторым актерам было непросто воспринять то, что женщина командует. Но с годами все становится проще, и они понимают, что я не командую, а забочусь о них.

Мужской спектакль — это конструкция: собрали его, и машина заработала. Но это машина с годами изнашивается, и спектакль разваливается. А женский принцип создания спектакля — это рождение ребенка. Поэтому когда новый спектакль выходит к зрителям, он еще слабенький, несовершенный, говорить не умеет, иногда головку не держит. Но с каждым годом он растер и совершенствуется. Именно поэтому у нас спектакли идут не годами, а десятилетиями, и становятся только лучше. Премьера нашей «Чайки» состоялась 3 мая 1986 года. И Елена Сапронова 28 лет играет Аркадину. Когда она начинала ее играть, ей было 24 года.

- Часто ли в вашей команде меняются лица? В том числе вливаются новые?

- Меняются очень нечасто, а вливаются новые регулярно - мы общим сбором давно не вмещаемся в наш зрительный зал. Последний раз существенный набор я делала 10 лет назад. Сейчас эти актеры вышли за 30 лет, и я понимаю, что нужны молодые. Мы в июле делали прослушивание, отсмотрели более 100 человек, выбрали 25. И я не понимаю пока, что с ними делать. И ведь другие были интересные — трудно было выбирать.

- Насколько я знаю, у вас специального режиссерского образования нет. Были ли какие-то трудности с этим?

- У меня трудностей не было. Были трудности с восприятием меня. У Станиславского, простите за нахальное сравнение, тоже не было театрального образования. Режиссуре нельзя научить. Равно как нельзя научить актерству. Естественно, есть понятие ремесла, но если нет природы, ничего не поможет. Режиссура — вообще отдельная вещь. Режиссер, в первую очередь, — это человек, имеющий свою позицию, мировоззрение, который очень хочет что-то сделать с миром, как-то поделиться с ним мыслями. Второе — у режиссера должны быть лидерские качества, чтобы повести за собой актеров, чтобы они ему поверили. Если актеры не будут чувствовать себя защищенными, они убегут.

- Считаете ли вы Петербург особенным городом для своей работы?

- Предполагаю, что смогла бы работать только в Петербурге. Мне, конечно, приходится творить в других местах, но это мой город, я в нем родилась. Первые восемь лет я прожила на углу Кузнечного переулка и улицы Марата. Это постоянные прогулки по Невскому проспекту, поездки на выходных в Пушкин, Павловск, Петродворец, походы в театры и музеи...

Я помню как в 18 лет уехала в стройотряд, оторвалась от Питера на два месяца. Когда я приехала, то, не заходя домой, с рюкзаком, побежала на Неву - смотрела, дышала всем этим. Не представляю себя ни в какой другой стране. И также очень трудно себя представить в другом городе, потому что я никогда не была вне Петербурга. Я больше чем на два месяца никогда от него не удалялась.

- А вы чувствуете какую-то особенность в этом города, его душу?

- Питер - город очень сдержанный, очень закрытый, не сразу отдает свою любовь. Но в нем есть какая-то удивительная тайна, которая притягивает сюда людей.

- В вашем спектакле миссис Сэвидж, будучи очень богатой, решила исполнять самые заветные желания людей. Об исполнении какого желания вы бы попросили у нее, будь у вас такая возможность?

- Наверное, их два. Одно больше, второе маленькое. Как бы это не звучало пафосно, я бы пожелала, что бы не было войн. Это страшно, особенно когда ощущаешь свою беспомощность.

Если говорить о маленьком желании, то я бы хотела, чтобы пришел какой-нибудь добрый дядя и спросил: что ты хочешь? И бы сказала: постройте нам здание — с гримерками, с фойе, с буфетом для зрителей... Этого бы очень хотелось. Именно для того, чтобы иметь возможность творить с меньшими ограничениями. 25 лет в смирительной рубашке. Мы можем и дольше, но жалко — такие хорошие пьесы не ставятся.

Беседовала Мария Бочко