В жизни каждого человека случаются ситуации, когда ты как будто стоишь на развилке. Но иногда у тебя нет времени долго думать, взвешивать все «за» и «против», чтобы сделать правильный выбор. Ты идешь по улице — и вдруг начинается обстрел. Идущий перед тобой человек падает. Что ты будешь делать: искать укрытие, чтобы не пострадать самому, или бежать к упавшему, чтобы оценить, можно ли чем-то помочь и тем самым, возможно, спасти ему жизнь?
Этот выбор — пусть и по-разному сформулированный — стоит перед очень многими людьми в Донбассе. Уезжать на другие территории, где безопаснее, или долгие месяцы и годы прятаться в подвалах, где нет никакого комфорта, но ты согреваешь себя мыслью, что ты на своей земле и рано или поздно снова вернешься в более комфортные условия?
При этом во власти есть люди, которые не разделяют остальных на сделавших правильный или неправильный выбор (хотя так вопрос тоже не стоит). Это люди, сама должность которых предполагает помощь каждому, оказавшемуся в сложной ситуации.
На территориях ДНР институт уполномоченных по правам человека работает с 2015 года, с 2021 года — в ЛНР, недавно омбудсмены начали работать по федеральным стандартам, установленным в России.
Корреспондент ИА «РосБалт» встретился с омбудсменом в Луганской народной республике Анной Сорокой. Она признается, что в своей работе не раз оказывалась на такой развилке. С 2014 года она возглавляла работу по сбору доказательств о массовых преступлениях и нахождениях мест захоронения местных жителей на территории Луганской республики и передачи информации сотрудникам правоохранительных органов. А с 2021 года — и по поиску тел погибших местных мирных жителей и передаче информации о них родным и близким. До провозглашения Луганской народной республики Анна работала следователем-криминалистом.
— Прежде я не считала себя поисковиком и до 2014 года даже никогда не была в этой сфере. Но потом я посчитала себя обязанной помогать, прежде всего, в процессуальном закреплении тех преступлений, которые совершались в моем родном Луганске, против жителей моей земли. Обстановка, которая была в населенных пунктах, находившихся под массированным обстрелом, часто не позволяла по-человечески, в соответствии с требованиями законодательства или религиозных обрядов, хоронить людей. Поэтому в большом количестве появлялись стихийные массовые захоронения.
Все эти годы мы искали информацию о тех, кто погребен, выясняли, при каких обстоятельствах это произошло. Искали родственников, помогали каждой семье пережить это горе. Тут ведь важно не только донести информацию, а помочь людям с необходимыми документами и соответствующими выплатами. В 2021 году эта работа переросла уже в создание межведомственной рабочей группы по розыску захоронений и выяснению обстоятельств гибели людей. Мы собирали информацию, которая поможет в идентификации тел. Все это время мы вели работу увековечиванию памяти погибших мирных жителей.
С 2014 года мы увидели воочию, как люди в могилах лежат в шахматном порядке, как нам в кино показывали концлагеря в Германии, очень похоже было. С В 2022 году нам пригодились все собранные знания. Мы видели и захоронения во дворах, на территории детских садиков и школ. Я сейчас не могу назвать ни одного поселка, где бы мы не нашли стихийных захоронений. В огородах, на территориях школ, детских садиков, просто на придворовых территориях, в каких-то углублениях, в окопах.
Работали все вместе — и министерство госбезопасности, и прокуратура, и МВД республики. А 2022 год внес свои коррективы, мы стали помогать Министерству обороны РФ в сборе останков военнослужащих Украины для гуманитарного обмена на наших погибших.
— Вы стали омбудсменом. Что изменилось в вашей работе?
— Сейчас поисковая деятельность временно остановлена. И хотя мне говорят, что я не должна этим заниматься, — чувствую, что должна. А по работе — с одной стороны, у нас есть закалка за эти десять лет, а с другой — мы понимаем, принимаем, прощаем. Хотя и бывают разные ситуации: я больше не общаюсь с многими бывшими знакомыми, выбравшими работу на власти Украины — этого я простить не могу.
— Какими качествами должен обладать человек, чтобы заниматься такой работой? Ведь это не кабинеты и не просто встречи с людьми…
— Для нас очень важно, конечно, чтобы человек знал законодательство, понимал все процессы, чтобы у него не было сомнений, потому что в нашем деле сомнения — хуже некуда. Но и безрассудно работать смысла нет. Если «двухсотыми» ляжем, то смысла в нас таких нет абсолютно никакого. Да, доли самопожертвования никто не отменял, но здесь важны элементы разумности определенной, взвешенности.
К нам молодой руководитель аппарата пришел из прокуратуры, а там — свои определенные моменты в работе. Когда реально пообщался с людьми, увидел их проблемы, поговорил с очевидцами на выездах, поездил под обстрелами, пособирал человеческие косточки ручками — смотрю: ломает человека. Он же видит, что было бы хорошо и правильно сделать иначе, чем сегодня позволяют регламенты. Но не всегда можно поступать так, как хочется, чтобы прямо раз — и все человеческие проблемы были решены.
— Луганск, условно говоря, в 2014, в 2024 и, допустим, в 2034 годах — это три абсолютно разных города?
— Ключевое отличие — искренность. 2014 год показал, что мы умеем быть едиными, мы умеем быть искренними, мы умеем быть дружелюбными, мы умеем сочувствовать, быть сопричастными горю ближнего. Луганск в 2024 году — уже под наплывом более стабильной жизни, поэтому выходят на первый план какие-то утилитарные проблемы, невкусный творог или неудобный автобус. Это уже не то. Нет той искренности, которая была, когда люди, которые раньше друг друга не знали, на одном костре готовили. Бежали куда-то за оказанием медицинской помощи вообще постороннему человеку. Собирали останки разорванного незнакомого человека по траве, просто потому что надо это сделать и помочь, потому что ты завтра можешь точно так же лежать разорванным и кто-то должен тебя будет собрать. И вот это, конечно, отличает.
А к 2034 году чего бы хотелось увидеть в Луганске? Наверное, будет все еще лучше, человечнее.
Дарья Истомина