Российская империя подошла к своему концу со смешанным набором ордынских и европейских фамилий, а Советский Союз и вовсе пытался сформировать свою меритократию — систему, в которой элиты создаются на достижениях и не зависят от родственных связей и капитала. Однако чистая меритократия еще нигде в мире не прижилась — она всегда выступает в симбиозе с формами как демократического, так и авторитарного управления.
В США, как и у нас по ЕГЭ, ты можешь поступить в любой университет «Лиги плюща», но вот стать частью элит могут лишь немногие избранные — единицы.
В Китае большое значение имеют родственные связи. Например, отец Си Цзиньпина был зампредом госсовета КНР. Но там есть и своя молодая кровь — региональные партийные лидеры, которые могут возвыситься по заслугам. Вероятно, для Китая такой подход более органичен, чем для Запада, так как меритократия является одной из основных конфуцианских ценностей. В течение более чем тысячи лет отбор на государственную службу в императорском Китае производился по результатам госэкзаменов, доступ к которым был открыт мужчинам практически любого происхождения. Кстати, говорят, в современном Китае тоже начали увлекаться поиском родословных, подтверждающих связь с древними императорскими фамилиями и их двором. В России мы давно наблюдаем нечто похожее.
Но и советская меритократия оказалась нам не чуждой. Хотя на смену элитарной горбачевской политике (с ее диссидентскими истоками меритократических практик советской интеллигенции) пришли бодрые бизнесмены-бюрократы. Даже если в основе системы власти осталась советская мечта о добром «пресвященном» лидере-меценате в кругу мудрых наставников, она стала куда более прикладной. Вместо этого в ранней РФ сложилась медиакратия, связанная с финансистами, а не с интеллигенцией.
В новое время в дважды разрушенное общество, утратившее свою идентичность, вторглись многочисленные новые элиты, каждая со своим укладом — например, те же «силовики», восходящие еще к суверенной диктатуре ЧК.
Но на создание собственной элиты уходит минимум 20-30 лет, а в западной оптике — хотя бы 100-150 лет. Советская элита, к примеру, не сумела перешагнуть 70-летний рубеж, хотя внуки партноменклатуры и обогатили правящий класс современной России. И все же нам пока удалось создать скорее протоэлиты — «премиальный» и даже «бизнес»-классы. Глеб Павловский любил называть их «чемпионами выживания», что на сегодняшний день, учитывая ускорившийся трансфер власти, выглядит не простой формальностью, а емким неймингом. Государство в нашей системе координат остается техноструктурой для реализации задач, поставляемых элитой. Современной и комфортной средой, оберегающей сложившуюся систему власти от потрясений, связанных с жизнью внутри страны.
Неопределенность российской модели власти — прямая проекция специфичной позиции элит в ней. Советские бонзы пожертвовали созданием гражданской нации, предпочитая ей сервисную защиту от изменчивой среды. Последним, кто пытался взломать эту систему, был ныне покойный Пригожин, в прошлом — зэк и авантюрист, который, подобно Френсису Дрэйку, пытался взять привилегии силой. Однако «шалость» не удалась, хотя миф о «втором возвращении» начальника до сих пор будоражит умы его бывших подопечных.
Так что мечта о российской меритократии канула в небытие, уступив место той самой «игре в кальмара» представителями различных групп влияния, чемпионами выживания, которые уже начали свою борьбу. Новая элита будет сформирована именно по этим законам, однако, учитывая быстро меняющиеся свойства мира и страны, пока не до конца понятно, на каком ландшафте и с какими целями она будет закрепляться.
Илья Гращенков, политолог — для Telegram-канала «Кремлевский безбашенник»