Posted 19 февраля, 13:00
Published 19 февраля, 13:00
Modified 20 февраля, 12:55
Updated 20 февраля, 12:55
Первый — это страх наказания. Он восходит к советским временам, когда любая индивидуальная политическая активность была чревата серьезными проблемами. Человек мог пострадать за то, что два десятилетия назад поддержал Троцкого, который в то время был одним из лидеров партии, наркомвоенмором и председателем Реввоенсовета. Мог промахнуться в идеологической дискуссии, где шаг влево или вправо приравнивался к диверсии. Мог по инерции начать прославлять Сталина, когда уже стартовала десталинизация, или выступить за учет позитивного опыта либерализации в братской Чехословакии, не ведая, что уже принято решение о разгроме «Пражской весны».
Отсюда внутренний страх советских людей перед любой политикой. Казалось, что он исчез в конце 1980-х, но в реальности политизация выразилась для большинства населения в возможность проголосовать за разных кандидатов и следить за парламентскими дискуссиями. Второе надоело очень быстро, но и первое превратилось в рутину с ощущением, что простой человек не может ни на что повлиять. Что же касается непосредственного участия в политике, то уже тогда было «молчаливое большинство», исходившее из того, что «простому человеку» нарываться на неприятности не надо, потому что можно и зарваться.
Второй страх — это страх дестабилизации и распада. Его было существенно меньше в конце 1980-х — при пустых полках в магазинах и из-за ощущения, что великая держава так просто развалиться не может. И происходящее — это не развал, а трансформация в некое новое качество, когда союзные республики никуда не денутся, а «кормить» их будет не надо. Когда выяснилось, что распад — это всерьез, то охранительные настроения усилились. Отсюда и отношение россиян к оппозиции — большинство считает, что она нужна, но для того, чтобы предлагать власти конструктивные альтернативные решения. А не для того, чтобы бороться за власть и приходить к власти.
И при этом страх дестабилизации выполняет еще одну важную роль — он нередко как бы «облагораживает» страх наказания. То есть если человек боится участвовать в политике, то может прикрыть это политкорректным объяснением — что он никого не боится, но на самом деле патриот, который радеет о стабильности.
У постсоветских поколений страха дестабилизации и распада существенно меньше по понятным причинам — они в 1991-м либо были детьми, либо вообще еще не родились. СССР для них — это история, и возвращение советских практик вызывает у них разные чувства — от равнодушия до неприятия. Со страхом наказания сложнее — его тоже меньше, но он передается в семьях. Старшие сдерживают младших, ссылаясь на свой жизненный опыт — и опыт предшествующих поколений.
Алексей Макаркин, политолог — для Telegram-канала Bunin&Co