Вопрос о возможностях СМИ влиять на общественное мнение носит дискуссионный характер. Но в любом случае медиа не всемогущи — они, конечно, влияют на общественное мнение, однако эффективность влияния зависит от того, насколько оно соответствует настроениям общества.
В период гласности медиа стали «большой кухней» — то есть легализовали вопросы, которые и так обсуждались обществом на условных кухнях. Старая повестка настолько обветшала, что переставала восприниматься всерьез даже идеологическими работниками.
В первые постсоветские годы инерция продолжилась. Но даже здесь действовали ограничители — так, Александр Солженицын не стал национальным героем. Старые пропагандистские тезисы («литературный власовец», «призывал сбросить на нас бомбу») продолжали действовать для значительной части населения, так как затрагивали более глубинные чувства, чем официальная коммунистическая идеология. И поэтому работал эффект прайминга, когда люди бессознательно припоминают ассоциации, которые вызывает тот или иной месседж.
Ослабление эффекта телепропаганды в 90-е годы было связано с расхождением медийной и «кухонной» повесток. С началом второй чеченской войны и экономическим ростом нулевых годов повестки вновь сближаются — и роль СМИ растет.
Экономическая стагнация привела к расхождению «внутренних» повесток, но патриотические поводы в значимых для власти ситуациях перебивают аргументы, связанные с экономикой (известная проблема телевизора и холодильника). Тем более что используется метод многоголосия — сходные тезисы озвучивают представители разных идеологий. Если в СССР интерпретаторы (тогдашние политические комментаторы) отличались лишь нюансами, на которые обращала внимание только наиболее продвинутая часть аудитории, то сейчас на ток-шоу в консенсусе находятся и лоялисты, и коммунисты, и национал-патриоты.
Но главное даже не многоголосие, а именно соответствие внутренним, иногда запрятанным вглубь, представлениям о должном. Это хорошо было видно в деле «Пусси райот», когда поначалу большинство общества отнеслось к этой истории довольно спокойно («плясать в храме — это плохо, но не сажать же за такую мелочь»). Но внутри у людей было ощущение поколенческого разрыва (проявлявшегося уже тогда), обиды и досады на то, что они все меньше влияют на молодежь (включая нередко собственных детей). И после того как медиа, используя технологию фрейминга, многократно объяснили, что девушки не просто сплясали, а посягнули на общественные устои, количество сторонников жесткого наказания существенно выросло.
Из этого же ряда и отношение к современной эмиграции. Даже в спокойные времена под отстраненно-индифферентным отношением скрывалось неприятие, основанное еще на советских, а иногда и на досоветских (когда чужая сторона отождествлялась с чужой верой) аргументах. Однако оно обычно активно не проявлялось — и могло не проявиться вообще. Сейчас же медиа актуализировали эти настроения — и они выходят на поверхность даже у тех, кто три десятилетия назад с придыханием рассказывал другим неофитам о первой эмиграции и пел после очередной рюмки «Поручика Голицына». Который, кстати, тоже непрост — советское происхождение канонического варианта песни выдает риторический вопрос «Зачем вам, поручик, чужая земля».
Алексей Макаркин, политолог — для Telegram-канала Bunin&Co