Западный вектор потерял значение для Минска еще до смерти Макея

На этой неделе в Минске похоронили министра иностранных дел Белоруссии Владимира Макея, скончавшегося 26 ноября. После бурных событий 2020 года влияние руководителя МИДа на политические процессы в республике ослабло. Хотя Александр Лукашенко лично принял участие в прощании с Владимиром Макеем, мало для кого секрет, что, возвращаясь с саммита ОДКБ в Ереване, президент Белоруссии не взял на свой борт главу МИД.

В минувшую среду министр обороны Белоруссии генерал-лейтенант Виктор Хренин сделал громкое заявление о растущей угрозе со стороны НАТО. «Анализ показал, что Запад отрабатывает вопросы наступательного характера и Беларусь с Россией уже напрямую рассматриваются в качестве противника», — подчеркнул он.

Есть ли связь между кончиной Владимира Макея, считавшегося прозападным политиком в окружении Лукашенко, и демаршем Виктора Хренина? Какую роль на политическом олимпе Белоруссии играл бывший министр иностранных дел республики? Ответы на эти вопросы дает доктор политических наук, директор института «Политическая сфера» Андрей Казакевич.

— Как стоит рассматривать заявление министра обороны Белоруссии Виктора Хренина? Оно повышает градус напряженности между РБ и Западом?

— Особенного в этом заявлении ничего нет, потому что оно вписывается в общую риторику последнего времени и Александра Лукашенко, и многих других чиновников. Это нагнетание угрозы: «на нас готовится нападение или ведется какая-то гибридная атака, поэтому мы должны сплотиться, поэтому мы приглашаем россиян, именно поэтому мы проводим учения». Все эти заявления оправдывают действия белорусских властей, связанные с усилением мероприятий по безопасности. Происходит это уже достаточно давно. По большому счету, с 2020 года. Новая волна началась после 24 февраля.

— Тогда, может быть, это попытка военных усилить свое влияние на Лукашенко после смерти Макея? Тот ведь для многих олицетворял политический вектор, конкурирующий с силовиками.

— Реальных признаков этого я не вижу. Очень заметными с 2020 года в Белоруссии стали Совет безопасности, МВД, КГБ, но признаков того, чтобы именно военные получили часть власти или влияния, нет. Может, это просто где-то глубоко спрятано внутри системы, но я такого не наблюдаю.

Заявление Виктора Хренина абсолютно вписывается в то, что говорили о проблемах безопасности, об угрозах представители белорусской власти последний год. Оно не выглядит таким образом, что это какой-то ответ на случившееся с Макеем.

— Фигура бывшего главы МИД Белоруссии привлекала внимание журналистов и политологов много лет. Кто-то считал его преемником Лукашенко (по крайне мере, до 2020 года). Другие, учитывая контакты Макея на Западе, говорили о нем как о личности чуть ли не равновеликой президенту. Насколько эти оценки соответствуют действительности?

— Равновеликим точно нет. Конечно, он был подчиненной в политическом плане фигурой, его политическое влияние было крайне ограничено даже в лучшие, скажем так, годы. После 2020-го его влияние было сведено к минимуму или, по крайней мере, серьезно подорвано уже в связи с разрывом отношений с Западом, усилиями силовиков и так далее.

Был ли он № 2 среди заметных персон? Надо понимать, что эта система не вполне прозрачна. Возможно, там есть какие-то фигуры, которые просто не такие публичные, но влиятельные. Некоторых из них можно было бы назвать, но в основном это больше спекуляции, чем заявления, основанные на фактах.

Среди тех, кто оставался публичным достаточно долго, кто пользовался очевидным доверием Лукашенко, Макей, наверное, был одним из немногих, кого можно было причислить именно к политическим фигурам, которые имели какое-то видение, могли как-то продвигать и реализовывать политические проекты. Конечно, полностью согласуясь с Александром Лукашенко. Но, в принципе, это все-таки был выход за пределы стандартной бюрократической логики, где ты просто выполняешь какие-то указания, работаешь на показатели или создаешь красивую картинку. В этом плане он, конечно, был уникальный фигурой.

Что касательно преемничества, то спекуляции на этот счет действительно были. Очень длительное время такие слухи ходили — до 2020 года и немного после, хотя вряд ли их можно было серьезно воспринимать. Никаких признаков того, что Макей может стать преемником, не было. Кроме того, о чем я сказал — его очевидной способности вести какую-то политическую деятельность даже в условиях такой жесткой централизованной авторитарной системы, которая есть в Белоруссии.

— Был ли Макей категорическим противником участия Минска в конфликте Москвы и Киева? В том числе — как сторонник сохранения суверенитета Белоруссии?

— Про это я не могу ничего сказать, но думаю, что в белорусском истеблишменте противников участия было более чем достаточно, потому что в принципе непонятно, что Беларусь может от этого всего выиграть, — в отличие от России.

Наверное, решения по этому вопросу принимались, исходя из очень сложной логики отношений между Путиным и Лукашенко. Мнение людей в Белоруссии, в том числе и элиты, на это оказало небольшое влияние.

Выглядит очень правдоподобно, что Владимир Макей и вообще, наверное, МИД могли выступать против таких дел. Это вопрос независимости и суверенитета, но также вопрос сохранения какого-то баланса во взаимоотношениях с Россией. Фактически, вопрос о власти, а не только собственно о суверенитете, хотя эти вопросы очень переплетены.

— Был ли Макей человеком, который серьезно влиял на принятие решений президентом Лукашенко?

— Смотря в каких сферах. Конечно, его влияние было заметно, особенно до 2020 года, когда он фактически смог отстроить западный вектор внешней политики. Это было его очевидным достижением. Понятно, что это была не частая инициатива, а выполнение поставленной ему задачи.

Дело даже не в том, что он знал какую-то секретную информацию с Запада и прочее. Макей был одним из тех людей в правящей элите, которые понимали, как устроен Запад, как он работает, как принимаются решения, как на него можно повлиять, как устроена международная политика. Все-таки значительная часть современного политического руководства Белоруссии очень слабо себе все это представляет. Они еще, наверное, понимают, как все работает в России, но Запад для них очень непонятная «вещь».

Макей, конечно, был тем, кто понимал, как это работает. Поэтому, пока западный вектор был важен, его возможность влиять на политические решения была заметна. Опять же повторюсь, что это был скорее какой-то набор политических проблем: внутренняя политика, что нужно делать с медиа, как работать в экспертном поле, отношения с западными странами, экономическое развитие. В какой-то степени — что касается, например, установления контактов и сотрудничества с европейскими кредитными институтами. На это, в общем, у него было влияние. И нельзя, наверное, говорить, что он мог серьезно влиять на политику в области сельского хозяйства или приватизации.

К этому еще надо добавить, что важным направлением для политики белорусских властей являлись отношения с Россией, разного рода интеграция и прочее. Макей занимался этим не один, в том смысле, что это уже очень давно компетенция не МИД, а скорее правительства. Соответственно, его влияние на эти процессы было не таким заметным, как, скажем, на западном векторе.

Беседовал Петр Годлевский