Как свергают тоталитарные диктатуры

Осенью 1922 года отряды сторонников Бенито Муссолини двинулись в так называемый «поход на Рим». Прежний либеральный режим быстро капитулировал, и король Витторио Эммануэле назначил фашистского вождя премьер-министром.

Несколько месяцев спустя один из интеллектуалов-антифашистов назвал новый порядок «тоталитаризмом», чтобы подчеркнуть его принципиальное отличие от всех прежних типов деспотизма. Но, удивительное дело, этот термин как-то сразу понравился фашистам и вошел в их официальный обиход. Лозунг Муссолини «Все внутри государства, ничего вне государства и ничего против государства» стал визитной карточкой этого режима.

Из сегодняшнего дня мы видим, что в России большевистская власть стала тоталитарной если и не сразу, то по меньшей мере с 1918 года. Однако ни тогда, ни потом она не обозначала себя этим словом.

Так что официальному и открытому существованию тоталитарных режимов исполняется сто лет. Своего рода юбилей. Но причины и способы их возникновения выглядят менее интересными, чем возможные варианты конца — и не путем военного разгрома, а за счет каких-то внутренних сил.

Тема очень богата примерами. Поэтому ограничимся лишь самыми показательными и начнем с уже упомянутого Муссолини.

Он был смещен собственными соратниками ночью 24 июля 1943-го на заседании Большого фашистского совета (Gran Consiglio del Fascismo) — высшего органа, уполномоченного делать что угодно.

Следующим утром не согласившийся со сподвижниками Муссолини поехал к королю посоветоваться. И, к удивлению диктатора, тот же самый Витторио Эммануэле, который когда-то его назначил, сообщил ему, что власть переходит к военным. Оказалось, что генералы, группировавшиеся вокруг короля, тоже решили свергнуть фашистский режим. После окончания аудиенции военные арестовали Муссолини.

Таким образом правитель был смещен сразу двумя способами — через Большой фашистский совет (БФС) и через заговор. «Эти военные, трусливые и презренные», — сокрушался потом один из членов БФС. Мол, помешали законной процедуре смещения и трансформировали ситуацию в «переворот в духе банановых республик».

Так или иначе, Муссолини мог после этого спокойно ждать открытого и обстоятельного суда. Но Гитлер ввел войска, оккупировал большую часть Италии, назвал ее республикой и поставил там Муссолини своей марионеткой. Взбрыкнувшие против вождя фашистские иерархи из БФС оказались между двух стульев. Те из них, кто в этой суматохе отдался королевскому правосудию, отделались небольшими сроками. А вот те, кто бежал под защиту единомышленников-нацистов, были по их приказу расстреляны покорным Муссолини — начиная от собственного его зятя Чиано и заканчивая вождем «похода на Рим» маршалом Де Боно.

Однако это было уже послесловие. Для нас сейчас важно отметить, что возможность бескровного смещения диктатора была вмонтирована в изначальное устройство режима Муссолини. Потому что в нем существовал как всевластный высший орган (БФС), так и «спящий», но способный вдруг «проснуться» глава государства (король).

Внутри нацистской властной машины не было ни того, ни другого. Господство Гитлера в этой системе было абсолютным не только по существу, но и формально. Поэтому, когда там созрела потребность свергнуть вождя, заговорщики могли лишь попробовать его убить. Однако покушение полковника Штауффенберга (20 июля 1944-го) не удалось, а попытка его соратников взять в тот же день власть в Берлине быстро провалилась — их никто не слушал. Абсолютная персонализация нацистского режима продлила его существование еще на девять месяцев.

Если же обратиться к советскому опыту, то свержение Никиты Хрущева было продуктом слияния воедино как вполне легальной (по советским меркам) процедуры — заседания президиума ЦК 13–14 октября 1964-го, так и предварительного тайного заговора, участниками которого были члены того же президиума. Аналогии очевидны. Как и результат — бескровное и формально легитимное смещение вождя.

Причем стоит помнить, что такая возможность была заложена в советский режим с самого его основания и существовала всегда — даже при Сталине, какой бы необъятной ни выглядела его власть. Например, 30 июня 1941-го на фоне катастрофических военных неудач в кунцевскую резиденцию Сталина приехали члены политбюро. Именно тогда диктатор якобы произнес слова о «великой державе, которую мы просрали». Он явно подозревал, что политбюро намерено его сместить, и оно действительно могло (и имело право) это сделать. Этого не случилось только потому, что его члены не были готовы выступить как самостоятельные политики.

Смещение тоталитарных вождей по похожим — легальным с виду — процедурам происходило и в Восточной Европе во время «бархатных революций» 1989-го. Толчком к внутрипартийным переворотам на этот раз были массовые выступления снизу. Но, например, в ГДР свержение Хоннеккера 17 октября 1989-го на заседании местного политбюро происходило вполне по «хрущевской» схеме — началось как неожиданность для правителя, продолжилось отмежеванием от него всех былых друзей и закончилось единодушным (включая и его голос) решением об отстранении от власти.

Что же до кровавого смещения тоталитарных правителей, то этот сценарий, во-первых, идет в ход тогда, когда «легальные» механизмы свержения диктатора в очередной несчастной стране либо абсолютно мертвы, либо отсутствуют вовсе. А во-вторых, гибель вождя обычно оказывается лишь эпизодом гораздо более широкого кровопролития.

Отвращение от записанного на видео линчевания Каддафи (в 2011-м) или от казни Чаушеску (в 1989-м) не отменяет знания того, что эти убийства произошли сразу же после устроенных диктаторами массовых расправ с тысячами погибших.

Поэтому, когда аттестуем режимы как тоталитарные, не забываем, что они — разные. По-разному возникают и очень по-разному сходят со сцены.

Виталий Гранкин