Глоток свободы от Горбачева всегда с нами

Вот уже около сорока лет вокруг имени бывшего Генсека ЦК КПСС Михаила Горбачева ломаются копья. Одни — в основном, на Западе — причисляют его едва ли не к лику святых, другие — преимущественно в России — клеймят, обвиняя во всех грехах. Новая волна «разночтений» этой личности захлестнула интернет последние сутки — после его смерти.

Но несомненно одно: Горбачев — это судьба миллионов советских людей, увидевших в новом партийном лидере шанс на глоток свободы. Сегодня многим трудно понять, что это значит, особенно — новому поколению, выросшему (даже не зная этого) на горбачевских дрожжах свободы. Потому что когда она (свобода) есть, мы ее просто не замечаем. Это как воздух или восход солнца.

Горбачев — это и моя судьба опальной при СССР журналистки, попавшей под «колпак» еще со времен учебы на факультете журналистики Киевского университета и позже, когда стала работать в областной газете в Житомире.

Вспоминаю, как незадолго до прихода Горбачева на должность Генсека ЦК КПСС моя критика партийного секретаря местного консервного завода, устроившей воровскую схему, вызвала бурю негодования в обкоме Компартии Украины. Очень быстро смелого редактора там «съели», заменив его сереньким «чегоизволите». А меня вот проглотить не успели, поперхнулись — потому что в Москве уже был Горбачев.

Помню, как в самом начале тех перемен республиканская газета «Правда Украины» напечатала мою статью «Хождение по инстанциям», которую я отправила туда, потому что ее публикацию в нашей газете обком «зарубил». В статье всего лишь в паре абзацев критиковался его промышленный отдел и заведующий (даже не секретарь!), но, Боже мой, какая началась вокруг нее свистопляска — прямо от первого секретаря ЦК КПУ Владимира Щербицкого: как, мол, газета посмела опубликовать статью беспартийной, критикующей заведующего отделом обкома партии?

Если бы нечто подобное случилось до горбачевской Перестройки, то мне, как и многим другим журналистам по всему периметру СССР, не согласным с руководящей и направляющей КПСС, пришлось бы в лучшем случае искать пятый угол на просторах огромного Советского Союза. В худшем — познакомиться с мордовскими политлагерями.

Так что мне, беспартийной журналистке в Житомире, повезло с Горбачевым, генеральным секретарем ЦК КПСС, в Москве. Публикация статьи «Исповедь провинциального журналиста» летом 1987 г. в популярной тогда центральной газете «Известия» (тираж доходил до двух миллионов экземпляров), в которой мне пришлось уже не только защищать свою личную свободу слова и право критиковать неприкасаемых, но и поднять вопрос о независимости печати в СССР от партийных органов, — стала возможна исключительно благодаря новым ветрам перемен.

«Я бы поставил знак равенства между словами „перестройка“ и „революция“. Наши преобразования… — это настоящая революция во всей системе отношений в обществе», — так сформулировал Горбачев летом 1986 г. процесс грядущих перемен.

Сердцевиной той революции стали первые за 70 лет коммунистической власти свободные (более-менее) горбачевские выборы в Верховный Совет СССР. Тогда впервые послушная машина для голосования сломалась под напором невиданной энергии очнувшихся масс. Меня выдвинули своим кандидатом семь предприятий, а затем поддержали более 90% избирателей. Поразительный факт: тогда за меня отдали голоса не только простые люди, но и подавляющее большинство сотрудников КГБ и МВД, голосовавшие на участке в ведомственном госпитале, а также — почти стопроцентно несколько военных частей.

Мое первое личное знакомство с Горбачевым случилось на Первом же Съезде народных депутатов СССР, открывшемся 25 мая 1989 г. и транслировавшемся в прямом эфире.

К микрофонам в зале выстраивались очереди. Каждому казалось, что его местная проблема важнее остальных: загрязнение Черного моря, смерть Арала, спасение Байкала, загазованность Запорожья, десятки тысяч людей за чертой бедности — советские нищие, скрытая безработица, качество товаров и продуктов, их дефицит, карточки, инфляция… Это были печальные итоги строителей коммунизма в СССР.

На фоне запредельного кризиса экономики для кого-то тема аварии на Чернобыльской АЭС могла показаться слишком региональной. Настолько туманным было представление общественности страны о масштабах трагедии и реальных ее последствиях. Лживая пропаганда давала свои не менее лживые всходы.

Я записалась на выступление в первые же дни работы Съезда, чтобы рассказать о том, что происходит у нас на Украине в пораженных чернобыльских зонах, а также — публично передать Горбачеву видеокассету с кинолентой «Запредел». Кадры на ней были отсняты в нашем многострадальном Народичском районе. Время проходило в политических дебатах, а слова мне не давали. В один из последних дней Съезда я поняла, что, похоже, так и не дадут.

И тогда решила взять его сама. Я не имела никакого права вернуться домой без выступления о Чернобыле. Меня бы мои избиратели просто не поняли. Кроме того, к трибуне Съезда в те дни было приковано внимание не только всей страны, но и всего мира. Даже пару слов о Чернобыле в прямом эфире могли бы опрокинуть одним махом всю официальную ложь об аварии.

В конце одного из последних дней работы Съезда на виду у всего зала я пошла к Горбачеву прямо в президиум — из своего сорок девятого ряда кремлевского Дворца съездов. Представилась и твердо попросила три минуты для выступления о Чернобыле. Он, похоже, немного удивился такому нахальству, но сказал: «Садись здесь, в первом ряду, после следующего выступающего Анатолий Иванович Лукьянов даст тебе слово».

По регламенту Съезда у меня было три минуты, но уже на второй Лукьянов, первый зам. председателя ВС СССР, звонил мне колокольчиком в спину, мол, время истекло. Закончив свою несколько сумбурную речь — что можно сказать за полторы-две минуты, — я продемонстрировала депутатам кассету и отдала ее лично Горбачеву. Это было первое публичное не запланированное партией и правительством выступление. После него началась гласность об аварии на ЧАЭС и ее последствиях, в Народичи приехала правительственная группа из 25 человек, была создана депутатская чернобыльская комиссия и приняты, наконец, первые законы в интересах жертв аварии.

А в 1990 г. мы, горбачевские депутаты, приняли Закон о свободе печати — при мощнейшем, с подлогами прямо на сессии, сопротивлении партократуры во главе с тем же Анатолием Лукьяновым (будущим путчистом). Это был еще один гвоздь в крышку гроба тоталитаризма. Так же, как и «ведущей и направляющей», — мы уже через год после выборов отменили шестую статью Конституции СССР, которой закреплялась монополия на власть единственной партии — КПСС.

Молодое поколение не знает, что именно благодаря Горбачеву в стране стали публиковаться запрещенные прежде цензурой книги, а также открылись специальные хранилища. Наконец, открылись архивы КГБ, и наследники репрессированных смогли прочесть пожелтевшие листки из расстрельных дел НКВД о последних днях жизни своих родных, узнать, где их захоронения. Выдворенные из СССР и лишенные гражданства по политическим соображениям вернулись на родину. Список перемен можно продолжать.

Многие винят последнего президента СССР в развале страны. Но я точно знаю: Горбачев изо всех сил пытался сохранить ее, подготовив к подписанию новый Союзный договор. Однако группка обезумевших партийных ортодоксов, окончательно теряющих власть, за несколько дней до этого события объявила президента больным, запустив по телевизору «Лебединое озеро» и двинув по Москве танки. Полагаю, что именно в этом главная (хотя и не единственная) причина, что народы (республики), вдохнувшие горбачевской свободы, опасаясь снова оказаться там же, где были почти 70 лет, в страхе разбежались по национальным квартирам.

За последнее время многое из судьбоносных завоеваний горбачевской Перестройки пошло прахом. Одни полагают, что происходящее ныне на Украине — это длинное эхо распада Союза. Другие уверяют, что вовсе наоборот — ренессанса СССР. Третьи — попытка собрать уже несобираемое.

Воистину, нет пророка в своем Отечестве. И атеист Горбачев — не исключение. Но глоток горбачевской свободы навсегда останется с нами.

Алла Ярошинская