Алексей Макаркин. Политическая роль Дугина

После убийства Дарьи Дугиной появилось много комментариев о роли Александра Дугина в современной российской политике. Как нередко бывает, оценки очень разные — от известной теории о том, что Дугин является идеологом Кремля, до полного отрицания его влияния на текущую политику.

Представляется, что основная политическая роль Дугина носит поколенческий характер.

В 90-е годы для немалой части общества возник идеологический вакуум. Старая коммунистическая идеология не только перестала быть официальной, но и была дискредитирована. Либеральная идеология этой частью общества решительно отвергалась. Советское почвенничество с апелляцией к деревенскому укладу и поисками врагов в виде масонов было архаичным. Попытки сконструировать некий «красно-белый» синтез отвергались идейными наследниками как красных, так и белых. Идейное наследие консервативного крыла русской эмиграции не могло дать ответа на все актуальные вопросы (хотя влияния Ильина и Солоневича не стоит недооценивать). Православная церковь сама находилась на перепутье — патриарх Алексий и окружение митрополита Иоанна предлагали совершенно разные варианты ее общественно-политического позиционирования.

В этот момент Дугин предлагает рецепцию геополитики в популярном изложении — на самом деле, многие антизападные идеи в России основаны на заимствовании концепций с Запада (еще граф Уваров использовал опыт немецких романтиков). Геополитика привлекала как своей новизной для советских людей и наличием западных авторитетов (что в 90-е годы было признаком респектабельности даже для многих антизападников), так и моральным релятивизмом, который давал ответ на трудные для них вопросы вроде оценки пакта Молотова-Риббентропа или степени справедливости конкретных войн (от финской до афганской).

Не менее важной стала и конкретная геополитическая схема, продвигавшаяся Дугиным, — противопоставление атлантистов (англосаксов) и евразийцев как участников борьбы Моря и Суши. Такая схема обосновывала и неизбежную вражду между Россией и Америкой (и Англией), несмотря на союзничество в двух мировых войнах, и наличие в России атлантистской «пятой колонны». В евразийский контекст встраивались и приемлемые для этой аудитории действия советских лидеров — то есть опыт СССР полностью не отвергался, но принимался селективно.

В СССР идейных и организационных союзников на Западе искали в левой среде — среди «прогрессивных сил». Дугин был одним из первых, кто начал искать их в крайне правом сообществе, что было неприемлемо для советской традиции, в которой крайне правых однозначно относили к неофашистам. В идейной сфере Дугин апеллировал не только к Хаусхоферу, но и к Шмитту с его обоснованием авторитарного правления (в позднем СССР и ранней современной России общественный запрос на сильную руку был в немалой степени инстинктивным, не обоснованным в интеллектуальной сфере) и дихотомией друг-враг. В организационной сфере стал выстраивать отношения с европейскими крайне правыми политиками и теоретиками — не на игровом, конъюнктурном уровне, как тогдашний Жириновский, а вполне серьезно, с расчетом на десятилетия вперед.

Дугина читали молодые люди, обвинявшие либерализм в распаде страны и бедах своих родителей, лишившихся работы или вынужденных месяцами ждать зарплату. Сейчас прошло 25-30 лет — активная молодежь выросла, таких людей много в самых разных сферах, от силовой до медийной. Геополитика и коварные англосаксы прочно обосновались на телевидении и в Рунете, Марин Ле Пен стала почти своей. Это вовсе не означает, что Дугин непосредственно влияет на принятие политических решений, — но идеи и, что немаловажно, политический язык тесно связаны с влиянием еще его ранних работ.

Алексей Макаркин, политолог — для Telegram-канала Bunin&Co