Кто пробивает бреши в железном занавесе?

Последнее время у нас по понятным причинам идет много споров про плюсы и минусы эмиграции. В основном каждый выбирает, как дальше жить, исходя из личных особенностей — способности найти работу, выучить язык, адаптироваться к непривычным условиям. Но обсуждается также вопрос о том, где можно принести больше пользы. Эмигранты в соцсетях смело называют вещи своими именами, обличают и разоблачают, тогда как люди, оставшиеся в России, начинают вновь, как при советской цензуре, робко прибегать к эзопову языку.

Казалось бы, все ясно: пульс новой жизни бьется вне наших границ. Но если вспомнить историю России, то трудно не заметить, что позитивные перемены всегда приходили изнутри, а не из эмиграции. Разве что Герцен в свое время из Лондона всерьез влиял на процесс относительного освобождения России, да и то роль Александра Ивановича была сильно преувеличена в советское время, поскольку очень уж его Ленин хвалил.

Сам Ленин, приехав с группой товарищей из эмиграции в Петроград в апреле 1917 года, добился невероятных успехов, осуществив октябрьский переворот и захватив власть. Но это был как раз пример негативных перемен.

Что же касается отмены крепостного права, столыпинской реформы и горбачевской Перестройки, то все это в полной мере готовилось и осуществлялось внутренними силами.

Более того, в советское время даже «властители дум», влиявшие на развитие общества, были местными, а не эмигрантскими. Сегодня может показаться, будто бы Солженицын сотрясал основы советского строя своими грозными романами. Но на самом деле основная часть интеллигенции прочла их лишь в Перестройку, когда все уже все понимали. До этого самиздат и тамиздат, публиковавшие диссидентов-эмигрантов, были доступны лишь немногим.

Гораздо большую роль в трансформации (пусть робкой) взглядов граждан СССР сыграли советские писатели и режиссеры, работавшие в условиях цензуры, зато получавшие доступ к многомиллионной читательской и зрительской аудитории. Братья Стругацкие влияли на умы сильнее, чем Солженицын.

Даже позитивное влияние официальной писательской элиты и обласканных властью кинорежиссеров было значительно больше влияния эмиграции. Юрий Трифонов, Виктор Астафьев, Борис Васильев и Александр Гельман вскрывали лишь «отдельные недостатки» системы, не покушаясь, как Солженицын, на основы советского строя. Но их томики были доступны в любой библиотеке, их романы рекомендовали старшеклассникам прогрессивные учителя литературы, и даже фильмы для массового зрителя снимались по их книгам. О том, как жить не по лжи, шли в СССР активные, хотя и наивные дискуссии, а в это время Александр Исаевич том за томом создавал свою эпопею где-то в далеком Вермонте.

Да что там великие писатели! Поговорим о простых людях. Хороший школьный учитель мог даже под гнетом цензуры сделать для просвещения больше, чем хороший комментатор на «Би-Би-Си» или «Голосе Америки» (СМИ объявлено в современной России иностранным агентом). В физмат-школах или школах с углубленным изучением иностранных языков таких учителей было немало, и они, постоянно рискуя попасть под доносы, налаживали с детьми неформальные связи, рассказывали (пусть редко и отрывочно) то, что никакой эмигрант рассказать бы не смог. Даже сам факт хорошего преподавания английского резко расширял возможности учеников или студентов получать впоследствии реальную информацию вместо советской пропаганды.

Так что значение тех, кто оставался в стране, было несоизмеримо больше значения эмигрировавших. Не знаю, как сложится дело в ближайшие годы (может, нынче все будет по-другому), но история говорит о соотношении «внутренних и внешних сил» совершенно однозначно. Более того, если мы поставим вопрос о главной «подрывной силе», разлагавшей режим, то вывод окажется совсем удивительным.

Советский простой человек мог получать систематическую информацию об успехах рынка и демократии только одним способом — через просмотр зарубежных фильмов, в которых по красивым улицами Парижа или Нью-Йорка ездили современные автомобили, магазины были переполнены разнообразными товарами, а люди жили в просторных комфортабельных квартирах вместо дрянных коммуналок или малогабаритных хрущоб. Советская цензура вырезала из таких фильмов эротические сцены, но оставляла фон — главный подрывной элемент, свидетельствовавший о высоком уровне жизни европейцев и американцев. И в наших людях постепенно вызревало представление об успехах того капиталистического мира, который столь активно разоблачали пропагандисты.

А теперь — главное. Кому мы обязаны были лавиной западных фильмов, которая в 1970-х — 1980-х годах прокатилась по советскому кинопрокату? Отнюдь не бескомпромиссным писателям-эмигрантам и даже не конформистской отечественной интеллигенции. Вопрос о том, что и как показывать советскому зрителю, решался правящей номенклатурой — той самой партократией, позиции которой буржуазное кино подрывало.

Кто-то ведь принимал решение о закупке тех или иных фильмов. Кто-то разрешал пустить их в прокат. Кто-то строил в огромном количестве кинотеатры, куда народ валом валил на иностранные кинодиковинки. Процесс кинематографического просвещения шел вовсе не сам собой. У всех решений были фамилия, имя и отчество. Была высокая номенклатурная должность. Была, казалось бы, заинтересованность «не пущать». И тем не менее мы приобщались к буржуазной культуре.

Кое-кому нелегко, наверное, с этой реальностью смириться. Позитивные перемены произошли не столько благодаря нам — умным, смелым и прогрессивным, — сколько благодаря номенклатурщикам, которых мы так привыкли презирать. Благодаря тем гадким «слугам режима», которые по непонятной причине соорудили огромную щель в железном занавесе.

Дмитрий Травин