Кино не для всех — или ни для кого?

Порой после просмотра артхаусного фильма, получившего благосклонные отзывы кинокритиков и претендующего на глубокомыслие, возникают подозрения, что под видом элитного продукта зрителю подсунули пустышку. Хотя если подогнать под невнятное зрелище злободневную идеологическую базу, успех и признание у условно интеллектуальной публики все равно будет обеспечен — ведь мало кто готов откровенно признаться, что не постиг глубокого замысла.

Не исключено, конечно, что авторы просто выплескивают на экраны собственные травмы, проходят некий сеанс терапии и самоочищения. Но даже в таком случае для контакта с аудиторией требуется более вдумчивый творческий подход.

В этом смысле британский фильм «Род мужской», снятый Алексом Гарлендом и недавно вышедший в российском прокате, может претендовать на звание самой странной премьеры лета. То ли хоррор, то ли психологическая драма, то ли просто набор рефлексий…

Больше всего бросается в глаза, что основной посыл максимально конкретен, но подача при этом совершенно бессвязная, вялая и неинтересная, несмотря на всю вычурность. Основная проблема, пожалуй, в том, что режиссер взялся за полный метр, когда идей было максимум на короткометражку.

Давным-давно Гарленд выступал одним из сценаристов в фильме Денни Бойла «Пляж», который получил неоднозначный отклик аудитории, но ему нельзя было отказать в яркости, динамичности и живости характеров. «Род мужской» с этой картиной роднит тяга к символам и контрастам, акцентированность на природе и налет мизантропии. Но, в отличие от «Пляжа», «Род мужской» не получается смотреть просто как галерею красивых пейзажей.

Согласно сюжету (которого на самом деле почти нет), девушка по имени Харпер (Джесси Бакли) уезжает в живописную деревню и арендует большой дом, чтобы прийти в себя после трагедии: недавно ее муж (Паапа Эссьеду) разбился насмерть в результате то ли несчастного случая, то ли самоубийства.

В деревне Харпер встречает очень странных мужчин, которых играет один и тот же актер Рори Киннер, и это явный намек на то, что все они — ипостаси одной личности. Откуда эта личность взялась и почему Харпер столкнулась с ней именно в этом обманчиво-идиллическом сеттинге — решительно непонятно. Конечно, нет ничего плохого, когда зрителю предлагается что-то домыслить, но для этого необходимо вызвать у него желание докопаться до истины, а в данном случае оно не возникает.

Единственная интрига фильма состоит в том, каким на самом деле был брак героини, который со стороны, вероятно, выглядел вполне гармоничным. Однако из флэш-бэков становится ясно, что в отношениях присутствовали насилие и эмоциональный шантаж, который в итоге и привел к трагедии.

Основной конфликт разворачивается в душе героини. Харпер не может простить себе и неудавшийся брак, и смерть мужа, и то, что в конечном счете эта смерть оказалась для нее освобождением и благом. Вековые предубеждения о том, что женщина всегда ответственна за гармонию в семье, что «хороших» не бьют и не обижают, что терпение — высшая добродетель, а женственность и сексуальность — страшный грех и бич человеческого рода, до сих пор не изжиты.

И в фильме они считываются еще до того, как инфернальный викарий в исполнении того же Киннера проникновенно изрекает: «Мужчины иногда бьют женщин, это неприятно, но не преступно. Если бы вы дали ему шанс извиниться, он был бы жив». В сущности викарий проговаривает то, о чем Харпер думала все это время, а окружающие наверняка подливали масла в огонь, — и тем самым добивает ее. И это, по сути, куда более тяжелый момент, чем весь ворох сюрреалистического кровавого ужаса, который обрушивается на девушку в последней трети фильма.

При этом героиня совершенно не вызывает сопереживания — возможно, потому что тема отношения к насилию прописана слишком грубо. Гораздо эффективнее была бы тонкая подача, через намеки, сомнения и поступки, которые здесь вообще толком не показаны. Действия заменены на аллегории типа маски Мэрилин Монро, барельефа с нарочито сексуальным женским силуэтом, контраста между ярким светом и теплой охряной палитрой в первой половине фильма и кромешной темнотой — во второй.

Собственно, в попытках напугать режиссер делает ставку в основном на эту темноту, многочисленные скримеры и отвратительные бодимодификации типа продольного рассечения руки. Но эти избитые и дешевые приемы вызывают только оторопь — и явно совсем не ту, на которую рассчитывали авторы.

В итоге фильм выглядит бессмысленной поделкой, спекулирующей на острой теме и желании критиков и зрителя показаться нетривиальными.

Людмила Семенова