О роли Петра I в истории и что общего в его усилиях по европеизации страны с другими историческими эпохами, в интервью, приуроченном к 350-летию со дня рождения первого российского императора, «Росбалту» рассказал историк Даниил Коцюбинский.
Полностью беседу можно послушать в подкасте «Включите звук».
— Насколько образ Петра Алексеевича, который в связи с юбилеем тиражируется в государственных СМИ, соответствует фактам? Такие столпы российской исторической науки, как Василий Ключевский и Николай Карамзин, давали ему критические оценки. Не менее уважаемый Сергей Соловьев, наоборот, был явным поклонником Петра I. Истина где-то посередине? Или ее вообще невозможно установить, когда речь идет об оценках деятельности подобной исторической фигуры?
— Этот вопрос не предполагает упрощенного ответа. Плюс в нем содержится внутреннее противоречие. Вы говорите, что есть некий канонический образ, но тут же добавляете, что даже в XIX столетии историки по-разному относились к «деяниям Петра».
Если мы говорим о культурно-исторической оценке Петра, то здесь очень многое будет зависеть от того, как тот или иной историк понимает, во-первых, смысл человеческой истории в целом и, во-вторых, смысл российской истории. Под смыслом я понимаю причинно-следственные связи, которые обусловили именно такое течение истории, а не иное. История не стихийный процесс, где люди являются сугубо жертвами внешних обстоятельств: ураганов, похолоданий, нападений, войн и т. д. Они пытаются строить историю, достигать каких-то целей, которые они сами перед собой ставят.
Разумеется, это не значит, что в какой-то конкретный момент собирается все культурно-историческое сообщество и решает: мы «Третий Рим» строим или движемся к коммунизму? Все происходит более иерархически структурировано: есть лидеры, которые куда-то зовут, есть масса, которая, инертно колеблясь, либо на одну чашу весов кладет свое смиренное или возбужденное мнение, либо на другую.
Исходя из того, как все это понимали историки, которых вы упомянули, и те, кто в последующем размышлял о Петре, его и оценивают. Сейчас я могу высказать только свою версию, того, кем был для России Петр I.
— Поделитесь, пожалуйста, своей точкой зрения на юбиляра.
— Как мне кажется, Петр, с одной стороны, очень органично встраивается в ту модель развития России, которая сложилась еще в XV–XVI веках, когда Россия впервые вышла на арену истории как независимое государство. До этого Московия была подордынным пространством, которое формировалось в условиях ига. Обретя независимость, Россия сразу превратилась в культурно-историческое образование, ревностно поглядывающее на Запад, пытающееся его не только скопировать, но и превзойти. Специфическая цивилизация ревностного подражания. Я для себя это называю «цивилизацией ресентимента», используя термин Фридриха Ницше.
В этом отношении все российские правители и, по сути, весь российский образованный класс были устремлены к тому, чтобы показать Европе «кузькину мать», как говорил Никита Хрущев — по крайней мере, считается, что он эту фразу произносил. Вот к чему стремилась российская цивилизация на протяжении пятисот лет своей истории.
Хедлайнерами этого процесса являлись Иван Грозный, Петр I, Сталин. Им удавалось это сделать наиболее громко. Можно еще Ленина добавить. Екатерина II, по-своему, была репрезентативно представлена в XVIII столетии.
Как правило, наиболее яркие всплески стремления что-то доказать Европе были связаны с максимизацией террора российской власти по отношению к собственному обществу. В этом отношении Петр — очень типичная фигура. При нем террор достиг практически таких же масштабов, какие он имел при Иване Грозном. Стилистика и целеполагание были другими. Сопоставимы эти эпохи и с «красным» и «большим» террором» XX века.
— В чем же тогда отличия петровских времен от советской эпохи или правления того же Ивана IV, которого обычно называют Грозным?
— Эпоха Петра была сопряжена со стремлением максимально культурно скопировать Европу. Более того, даже превратиться в нее. Иван Грозный исходил из того, что Россия, пытаясь возвыситься над Европой, тем самым доказывает превосходство православия. Советский, коммунистический проект тоже пытался идеологически противопоставить себя Западу. Петр же, мне кажется, искренне предполагал, что копирует Европу буквально. Хотя, когда он побывал в английском парламенте, то заключил, что нам это не подходит, так как России парламентская модель на пользу не пойдет.
Тем не менее он пытался максимально европеизировать Россию и открыть ее Европе, а старому континенту — Россию. Петр перенес свою столицу на территорию завоеванной шведской Ингерманландии. Не на пустое место, не на болото, а туда, где уже был крупнейший ингерманладнский город Ниен. Поэтому Петр здесь и обосновался. Он исходил из того, что завоевал кусок Европы и что попытается по образцу этой «евро-земли» реформировать всю Россию.
Когда царь обращался к своему окружению и иностранным дипломатам, то говорил: «Кому из вас, братцы мои, хоть бы во сне снилось лет 30 тому назад, что мы с вами здесь, у Остзейского моря, …в одежде немцев, в завоеванной у них же …стране построим город, …доживем до того, что меня и вас станут так уважать чужестранные государи».
Вот ключевая цель, к которой стремился Петр. Для этого он, собственно, и проводил эту европеизацию, думая, что в силах авторитарно, не парламентским путем, превратить Россию в Европу. Он в это верил. Петр не пытался построить какой-то альтернативный проект. В этом его отличие и от Ивана Грозного, и от Ленина-Сталина.
Беседовал Петр Годлевский