«„Религия безопасности“ порождает превентивные военные действия. И этим она особо опасна»

В арт-пространстве mArs 20 апреля прошла презентация книги петербургского историка Даниила Коцюбинского «Новый тоталитаризм XXI века: Уйдет ли мода на безопасность и запреты, вернется ли мода на свободу и право?», посвященной тому, как в начале XXI века во многих странах, в том числе либерально-демократических, свобода перестала быть главной социальной ценностью и оказалась вытеснена «культом безопасности».

О том, почему «сетевая свобода слова» во многих отношениях оборачивается несвободой для отдельно взятого человека, о глобальных последствиях «религии безопасности» и парадоксах эпохи Даниил Коцюбинский рассказал в интервью «Росбалту».

— Если попытаться определить глубинную суть проблем и вызовов, с которыми столкнулась мировая современность в самое последнее время, как бы вы это сформулировали? И связано ли это с теми тенденциями, о которых вы пишете в книге?

— Да, на мой взгляд, все это тесно связано. То, что происходит в мире сейчас, — по сути не что иное, как следствие утвердившейся «религии безопасности». Сейф-спейсный дискурс (safespace по-английски значит «безопасное пространство»), возникший на рубеже XX–XXI вв. в американской университетской среде, довольно быстро прорвался «наверх» и захватил глобальное политическое пространство, прочно войдя в международный оруэлловский новояз и став эффективным инструментом Realpolitik.

В итоге весь мир, и в первую очередь — «рулящие мировыми процессами» державы, устремились к борьбе за «единый и неделимый safespace» — разумеется, для себя и «своих» пространств. При этом, в отличие от всех предыдущих эпох, главной целью на сей раз была провозглашена не защита этих державных пространств от уже случившихся агрессивных атак извне, но их глобальная профилактика. То есть их полное и, главное, заблаговременное предотвращение. По факту же все это превратилось в агрессивное и глубоко провокативное (то есть прямо противоположное заявленной «безопасносностной цели») политико-силовое давление различных державно-цивилизационных пространств друг на друга.

Не приняв во внимание психо-деформации социально-политической жизни, которые приключились с человечеством именно в постинформационно-сетевую эпоху, невозможно понять, почему в сытом и благополучном — по сравнению со всеми предшествующими — XXI веке, после всех тех ужасов, которые человечество пережило на протяжении XX века, планета вдруг начала — притом по совершенно вздорным, казалось бы, поводам — стремительно скатываться в направлении «войны всех против всех». Да еще и сопровождать это «скатывание» публичными рассуждениями одной из конфликтующих сторон на тему о «недопустимости ядерной войны», за которыми представители противоположной стороны тут же углядели намеки на ее возможность…

В настоящее время на наших глазах происходит «самовозбуждающаяся эстафета» спекуляций различных держав и их военных блоков на тему предотвращения нависающих над ними «угроз», для превентивной «зачистки» которых якобы необходимы предупредительно-силовые заявления, а порой и действия.

Достаточно приглядеться к тому, как развивались события накануне вооруженного столкновения России и Украины.

Со стороны Запада на протяжении практически всех 2000-х происходило — под лозунгом достижения «максимальной безопасности» — неуклонное продвижение НАТО на Восток. При этом a priori считалось, что чем дальше «продвинется» этот процесс, тем безопаснее (понимай — гарантированней от возможного силового действия со стороны РФ) станет жизнь в Европе и мире в целом.

А ведь еще в 1996 году один из самых дальновидных и ясно мыслящих, на мой взгляд, американских политологов — Сэмюель Хантингтон в своем классическом труде «Столкновение цивилизаций и преобразование мирового порядка» предупредил: если Запад хочет уберечь себя от столкновения с Россией, он должен провести границу ЕС и НАТО по четкой линии: Вышеградская четверка (Чехия, Словакия, Венгрия, Польша), три страны Балтии, а также Словения и Хорватия, — и не принимать в Североатлантический альянс другие восточно-европейские страны, признав «Россию как стержневую страну православной цивилизации и крупную региональную державу, имеющую законные интересы в области обеспечения безопасности своих южных рубежей».

Но, вопреки этим рекомендациям, в текущем столетии Румыния и Болгария (2004), Албания (2009), Черногория (2017) и Северная Македония (2020) вошли в состав НАТО. А в 2020 году Босния и Герцеговина, а также Грузия и Украина были признаны кандидатами в его члены. На вопрос о том, повысилась ли европейская и общемировая безопасность в результате политических авансов, выданных Украине со стороны ЕС и НАТО, ответил — правда, уже после начала российско-украинского вооруженного конфликта — глава европейской дипломатии Жозеп Боррель. Фактически он признал ошибочность выбранной Западом стратегии в отношении как РФ, так и Украины: «Я готов признать, что <…> мы потеряли возможность сближения России с Западом. <…> Есть моменты, которые мы могли сделать лучше, есть вещи, которые мы предлагали и потом не могли реализовать».

Парадокс эпохи, в которой политикой всецело стал рулить «культ безопасности» и «всемерного предотвращения угроз», в том, что даже после фактического признания на высшем европейском уровне ошибочности провокативно-безответственного продвижения — «в целях безопасности» — НАТО на Восток, две европейские страны, находящиеся в непосредственной близости от РФ, Швеция и Финляндия, стали активно обсуждать вопрос о своем скорейшем вступлении в Северо-Атлантический альянс. Сознавая, что это неминуемо повлечет за собой наращивание военного присутствия России в балтийском регионе, президент Финляндии Саули Ниинистё, тем не менее, высказал убеждение, что, поскольку «ситуация с безопасностью изменилась», так как «Россия пыталась ограничить суверенитет (других стран) и создать сферу влияния», то, «если <…> Финляндия и Швеция вступят в (НАТО), у нас будет новый вид Севера, ответственный, стабильный и сильный».

Неудивительно, что это уже вызвало колебания и беспокойство в недрах Альянса.

Как отметил турецкий аналитик Хасан Басри Ялчин, «волны расширения после холодной войны почти ничего не дали ни НАТО, ни союзникам. Напротив, обернулись новыми издержками и излишне расширили оборонную ответственность НАТО. И в этот раз будет так же. <…> По сути расширение НАТО опять становится эффектом эмоциональных реакций. <…> НАТО — это прежде всего альянс по сдерживанию. Если вы разрушите сдерживание НАТО, то от нее ничего не останется. <…> Расширение не влечет за собой углубление. Наоборот, каждое расширение делает НАТО все мельче в плане сдерживания. <…> Но все это на данный момент слишком холодный анализ для западного мира. Они так расчувствовались, когда разразился военный конфликт у их границ, что удержать их от такого рода идеологических шагов очень сложно. Однако, как минимум, Турция может озвучить такие опасения перед НАТО».

— Вы хотите сказать, что Запад, «зациклившись» на идее безопасности, по сути «провоцировал» Россию и «продолжает ее провоцировать», а она, со своей стороны, исключительно «реагирует на провокации»?

— Я хочу сказать нечто более комплексное. Но, учитывая, что в РФ приняты законы, фактически не позволяющие оценивать действия российских властей по существу, ограничусь просто констатацией фактов.

На протяжении всех последних лет с российской стороны события также развивались под эгидой дискурса о достижении максимальной безопасности и стабильности путем своевременного предотвращения внешних угроз.

В известном обращении от 24 февраля 2022 г. президент РФ В.В. Путин упомянул об этом несколько раз, сказав, что: во-первых, непосредственная цель начатой «специальной военной операции» — предотвращение еще больших бед, чем уже существующие: «…наши действия — это самозащита от создаваемых нам угроз и от ещё большей беды, чем та, что происходит сегодня»; во-вторых, конечной целью является обеспечение прочной и долгосрочной безопасности России: «Россия не может чувствовать себя в безопасности, развиваться, существовать с постоянной угрозой, исходящей с территории современной Украины»; в-третьих, по итогам проведения военной спецоперации «принятые решения будут выполнены, поставленные цели — достигнуты, безопасность нашей Родины — надежно гарантирована».

На прошедшей 27 апреля в Таврическом дворце встрече с членами Совета законодателей при Федеральном Собрании РФ Путин вновь подчеркнул превентивный характер начатой спецоперации, сумевшей, по словам президента, предотвратить реальную опасность, нависшую над страной под влиянием неких чужих сценариев: «Нужно четко осознавать, что наши солдаты и офицеры предотвратили реальную опасность, которая уже нависла над нашей Родиной. Своим мужеством и решимостью, героизмом они упредили масштабный конфликт, который развернулся бы на нашей территории, но уже по чужим сценариям».

На вопрос о том, стал ли в результате начала «военной спецоперации» более защищенным Донбасс — как в фактических границах ДНР-ЛНР, так и за их пределами, — а равно укрепилась/укрепится ли в итоге безопасность РФ в целом, уверен, каждый, кто следит за развитием событий, может ответить сам.

— Этих примеров в вашей книге нет. В ней в фокусе внимания вообще –не государство, а общество, причем по преимуществу — западное. Но сейчас вы по сути говорите о том, что стремление к тотальной безопасности, стартовавшее именно на свободном Западе, во многом объясняет нынешнее наше положение. Вы в самом деле полагаете, что между «невинным» стремлением американских студентов 1990-х годов обезопасить себя от буллинга и харассмента в колледжах и тем, что происходит сейчас в России и вокруг российско-украинского конфликта, есть связь? Почему-то мне кажется, что «безопасность» в России и на Западе понимают все-таки по-разному…

— То, что происходит сегодня между Россией и Украиной, имеет прежде всего собственные внутренние предпосылки, причем с обеих сторон.

Но тот факт, что обоюдная напряженность, которая долгое время не переходила в «горячую фазу», вдруг — без каких-либо «видимых» причин — в нее перешла, объясняется, как я постарался показать, тем, что с обеих сторон в последнее время стали совершаться «по нарастающей» превентивные действия под лозунгом «достижения максимальной безопасности».

А вот идейно-культурные истоки этого самого «новейшего культа безопасности», который в реальности сталкивает людей и страны «лбами», уходят в упомянутые вами «невинные» инициативы американских студентов, решивших в какой-то момент превратить свои кампусы в «пространства безопасности». Впрочем, этот неототалитарный по своей сути культ не получил бы столь бурного развития, если бы не два важных глобальных фактора.

Во-первых, примерно в то же самое время началась «сетевая эпоха», резко повысившая психологическую напряженность современных социумов. Во-вторых, атака на «башни-близнецы» обозначила резкий взлет террористического фактора в международной жизни, а это, в свою очередь, дало возможность государствам — и, разумеется, не только США — институализировать дискурс о безопасности и сделать его главным инструментом своей Realpolitik.

А теперь, что касается различий в понимании безопасности на Западе и в России. Скажу так: при всей разности военно-политических стилистик (если так можно выразиться) России и Запада, типология поведения, допустим США и РФ оказывается в наступившую «эру безопасности», как мне кажется, схожей. Более того, не Россия здесь оказывается пионером в разработке «новых подходов».

Как известно, первым в новейшей истории опытом превентивной военной спецоперации, совершенной не в ответ на начавшуюся агрессию, а во имя ее предотвращения, стало вторжение США (в коалиции с Великобританией, Австралией и Польшей) в Ирак в 2003 году. Напомню, что оно было совершено под предлогом профилактики угрозы использования Ираком оружия массового поражения. Как потом оказалось, этого оружия у иракских властей на момент вторжения не было, о чем компетентные эксперты заблаговременно информировали президента США. Тем не менее 20 марта 2003 года в 05 ч. 33 мин. американские войска пересекли границу Ирака, и уже через 45 минут президент Буш заявил в обращении к нации: «Дорогие сограждане! По моему приказу войска коалиции начали наносить удары по объектам военного значения с целью подорвать способность Саддама Хусейна вести войну. Это лишь начало широкой и мощной кампании… Я обращаюсь ко всем мужчинам и женщинам в армии Соединённых Штатов, которые находятся сейчас на Ближнем Востоке. От вас зависит мир, на вас возлагаются надежды угнетенного народа! Эти надежды не будут тщетными. Враг, с которым вы боретесь, скоро познает на себе, насколько вы храбры и мужественны… Мы отстоим нашу свободу. Мы принесем свободу другим. И мы победим».

Чем эта «широкая и мощная кампания» под названием «Свобода Ирака» — равно как и другая не менее широкомасштабная кампания под кодовым именем «Несокрушимая свобода», начатая Соединенными Штатами в 2001 году в Афганистане — закончились в реальности для этих стран и для Ближнего и Среднего Востока в целом, общеизвестно. При всей разности оценок вряд ли найдется сегодня хоть один эксперт, который бы заявил о том, что провозглашенные Бушем цели были достигнуты и что на данных территориях, по итогам упомянутых спецопераций, в самом деле воцарилась та самая свобода, которую намеревался «принести» посредством ракетных обстрелов и бомбометаний Дж. Буш-младший. А ведь американцы — притом уже после того, как состоялось вторжение США в Ирак, перевернувшее не только Ближний Восток, но весь мир вверх дном — выбрали Буша президентом повторно, так сказать, во имя окончательной «победы над врагами» и построения «безопасного мира», в котором будут навсегда «отменены» все опасности и угрозы…

О том, что доктрина безопасности — или «религия безопасности», как я ее называю в книге — превратилась в современном мире в самодовлеющую политическую силу, бросившую вызов правовому государству как таковому, в последние годы стали говорить и правоведы.

В частности, известный немецкий юрист Йорг Арнольд: «В последние годы концепция безопасности претерпела значительные изменения. <…> Безопасность юридически не определена. Это действительно имеет вескую причину — в том, что правовое государство и безопасность соотносятся как антиподы. <…> безопасность относится к дискурсу политики безопасности и оказывается медленно действующим ядом для правового государства, которое им разрушается».

Как видите, «идея фундаментальной безопасности», воцарившаяся в мире в XXI веке, оказывается таким же точно «ящиком Пандоры», как имперская, национальная и коммунистическая идеи, вызвавшие в XIX–XX веках несколько мировых катастроф подряд: сперва трагедию колониальных завоеваний, а затем две мировые войны и два гигантских тоталитарных проекта, а также множество локальных «армагеддонов».

— В книге всемирное напряжение из-за «культа безопасности» вы объясняете в том числе «издержками» сетевой эпохи (вы уже об этом чуть ранее кратко упомянули), и в этом, как я понимаю, видите отличие истоков современных конфликтов от конфликтов прошлого?

— Да, как я попытался показать, глубинная причина «взрывоопасного уклона в безопасность» покоится в недрах современного социума, научившегося жить, мыслить и чувствовать по «законам интернета» и породившего в итоге неототалитарный «культ безопасности» как главный идеологический фетиш современности. Эта деструктивная тенденция последовательно и динамично развивалась на протяжении двадцати с лишним лет. И сегодня достигла своего рода «предапокалиптического апогея».

— Но почему именно интернет во всем виноват? А не амбиции политиков, не глупость и агрессивность тех или иных обществ? Не конкретные ошибки конкретных людей, наконец?

— Все это тоже, разумеется, имеет значение. Но такие факторы в «фоновом» виде присутствуют всегда. Однако далеко не всегда они вдруг спаиваются в единый международный брикет пластита, если так можно выразиться. Для этого нужен дополнительный фактор, своего рода деструктивный катализатор. Им и становятся тревожно-агрессивные по своей сути новый тоталитаризм и религия безопасности, о которых я пишу.

Не стану пересказывать содержание нескольких глав книги, в которых об этом говорится довольно подробно и, надеюсь, аргументированно. Отмечу главное. Все дело в том «накопительно травмирующем» воздействии интернета на человеческую психику, которое продолжалось на протяжении всего последнего времени.

С одной стороны, эпоха сети резко приблизила людей друг к другу. Она дала каждому право на практически ничем не ограниченную публичную инфо-активность. Однако при этом она — «рикошетом» — сделала жизнь всех без исключения людей тотально информационно небезопасной, чреватой деструктивным вторжением в частное пространство со стороны кого угодно: полиции, работодателей, владельцев информационных платформ, хакеров, просто пользователей-недоброжелателей и т. д.

С другой стороны, люди, благодаря сети, резко дистанцировались друг от друга, перестали воспринимать других людей личностно, во многом утратили друг для друга человеческие очертания и превратились в мутно-бурный поток «инфомусорных микрочастиц», судьба каждой из которых успевает захватить сознание потребителя информации лишь на мгновение. После чего напрочь вытесняется следующим «мусорным» инфо-бозоном, проносящимся мимо — прямиком в бездонную пропасть моментального забвения. В итоге человек — также «рикошетом» - начинает воспринимать самого себя как «кибернетическую микрочастицу», при этом стремясь — вопреки накатывающей тревожной растерянности - во что бы то ни стало запечатлеть свое присутствие в насквозь дегуманизированном виртуальном пространстве, но в итоге оказываясь жестоко обманутым во всех своих надеждах и начинаниях.

— Выходит, чем более кибернетически развито общество, тем больше у него «сетевых» побочных эффектов?

— Да, глобальная сетевая фрустрация, обрушившаяся на людей, негативно повлияла в первую очередь на тот «классический Запад», каким он был и каким мы его знали еще четверть века назад. Одним из самых разрушительных для правовой цивилизации Запада последствий «эпохи сети» стало статусное крушение «святой святых либерализма» — свободы слова. Еще не так давно она казалась незыблемой общечеловеческой ценностью, не подлежащей сомнению, но сегодня она фактически опрокинута с пьедестала, поскольку породила те «токсичные» коммуникативные сетевые издержки, о которых я упомянул чуть ранее, а также многие другие.

Но это еще не все. Радикально дегуманизировав и «делиберализовав» социум, Сеть лишила интеллектуальный класс возможности предложить обществу выход из создавшегося кризисного положения.

— Хотя, по идее, Сеть как раз дает возможность моментального обмена любыми новыми идеями…

— Формально — да. По факту — нет. В силу своей «глобально-хайповой» природы, заточенной — посредством диктата лайков и репостов — под «вторичку» и «упрощенку», интернет лишил социум новых философских идей и новых «больших» культурных течений. В итоге современное общество осталось наедине с неотрефлексированными проблемами и вызовами, которых в XXI веке, как и во все прошлые времена, более чем достаточно.

И вместо новых социальных концепций народилась нескончаемая вереница злобных «детских страшилок» типа «климатической повестки» или «борьбы с системным угнетением», а равно сопутствующих им «строгих родительских запретов на сладкое», вроде табу на «углеродный след», на «неполиткорректные шутки, фразы, жесты, слова», на «культурные апроприации», на галантные знаки внимания и всякие прочие соблазнительные глупости. А ведь еще вчера все они казались вполне годными к употреблению взрослыми и самодостаточными людьми, не нуждающимися ни в бесчисленных прогрессивных запретах и предписаниях, ни в «позитивной дискриминации».

Одним словом, вместо новых великих мечтаний Сеть породила целый ворох опасностей, напрямую вытекающих из ключевой для Запада ценности — свободы слова. И эти угрозы вызвали инфантильно-истерические и агрессивные по своей природе неототалитарные реакции. Это подорвало цивилизационный авторитет Запада как носителя либерально-демократических ценностей. Притом в первую очередь подорвало изнутри самого Запада. И лишь затем наступила полоса разочарований в западном моральном первенстве со стороны других цивилизаций, до недавних пор «по умолчанию» признававших свой «недостаточно развитый» — по общечеловеческим (то есть, понимай, западным) меркам —цивилизационный статус. И все застарелые комплексы неполноценности и ресентиментные претензии и обиды, которые у незападных цивилизаций все это время оставались в «дипломатических намордниках», вдруг в одночасье расчехлились и стали «показывать зубы», заявляя о праве незападных цивилизаций позволять себе отныне в международной жизни то, что до недавнего времени было дозволено только «странам золотого миллиарда» во главе с США.

Таким образом, «религия безопасности», спродюсированная сетевой эпохой, во многом подрывает современный мир.

Во-первых, она делает все более возможными и «легитимными» превентивные военные действия.

Во-вторых, она подменяет, и в первую очередь в западном обществе, традиционный либерализм — новым тоталитаризмом. Это лишает Запад прежнего авторитета и обаяния, в основе которых всегда лежал культ индивидуальных прав и свобод личности. Он порождал богатейшую европейскую культуру, место которой ныне заняли прогрессивные запреты и предписания, продюсирующие унылую и идеологически кастрированную попсу в духе «инклюзивного соцреализма».

Наконец, в-третьих, первое и второе в совокупности дает повод незападным цивилизациям «выйти из тени», перестать рассматривать Запад как общекультурный «ориентир по умолчанию» и бросить ему не только морально-политический, но и материально-силовой вызов.

— Но если так, почему Запад не пытается как-то остановить эрозию миропорядка, который еще вчера именовался «веком Америки» и который, если ваш анализ верен, постепенно превращается в «век войны всех против всех»?

— Причина все та же. Большая политика, и западная в первую очередь, с некоторых пор живет по законам «большого сетевого хайпа». То есть идет на поводу у социума, превратившегося в инфантильно истерящую сетевую толпу, заявляющую о себе в режиме «ежедневного плебисцита». Да, о ежедневном плебисците как незримом фундаменте гражданской нации в конце XIX века говорил основоположник современной гражданско-национальной теории Эрнест Ренан.

Но он, конечно, не имел — и не мог иметь — в виду ту напрочь лишенную ума и перенасыщенную калейдоскопически множащимися негативными эмоциями форму этого «плебисцита», которая установилась в сетевую эпоху.

— Вы хотите сказать, что так же, как «сетевая свобода слова» во многих отношениях оборачивается несвободой для отдельно взятого человека, так же и «сетевая демократия» порождает антиправовые по своей сути тренды?

— К сожалению, да. Интернет стал площадкой для бесконтрольного выплескивания сетевой толпой ее агрессивных эмоций, зачастую «отменяющих» такие незыблемые некогда для Запада принципы: неприкосновенность частной собственности; неприкосновенность личности; презумпция невиновности (и соответственно, табу на коллективную ответственность); равенство прав всех людей, независимо от их формальных различий, включая национальные, и т. д.

Возьмите хотя бы последнее по времени (но не по значению) поветрие, ставшее своего рода международным продолжением неототалитарной cancel culture — «культуры отмены».

Я имею в виду массированные санкции, обрушившиеся сегодня против всего, что так или иначе связано с Россией. При этом, как нетрудно заметить, санкционному бойкоту подверглись в первую очередь люди, а не российское государство как таковое: санкции налагаются таким «волшебным» образом, что резко снижают качество жизни российских граждан в самой РФ и за границей, но при этом экспортно-углеводородному бюджету РФ, а значит, и «спецоперативным» действиям, которые она ведет, по большому счету не угрожают. Говорю об этом, никоим образом не нарушая закон о запрете призывов к антироссийским санкциям, — просто констатирую парадоксальность того, как, с моей точки зрения, эти санкции в реальности выглядят и какие последствия за собой влекут.

— Но ведь немедленный отказ от российских газа, нефти и угля ударил бы не только по бюджету РФ, но и по экономике многих европейских государств…

Но если так, то возникает неизбежный встречный вопрос: а блокировка банковских карт россиян, а эмбарго на немецкий мармелад Haribo, на шведскую мебель IKEA, на американские гамбургеры, на носовые платки и туалетную бумагу Zewa, на химикаты для производства белой бумаги, на автомобили и автозапчасти, а равно то, что крупнейшие голливудские киностудии Paramount, Disney, Warner Bros. и Sony больше не будут показывать свои фильмы в кинотеатрах РФ, а гитарист Дэвид Гилмор удалил музыку группы Pink Floyd на российских и белорусских стриминговых сервисах, — это все помогает «остановить спецоперацию»?..

Известный московский публицист Марина Шаповалова (на тексты которой я, к слову, ссылаюсь в книге), в целом критически оценивающая политику В. В. Путина, в одном из своих блогов очень эмоционально написала про «так называемые „антипутинские“ санкции некоторых государств или их не по уму активных граждан».

Эти санкции осуществлены «по принципу „надо что-то делать — сделаю, что попало“. Кто-то там истошно добивался от Турции запрета на поселение русских в отели. Турция плюнула и согласилась. Чем эта имитация деятельности поможет Украине? Да ничем. <…> Зато как здорово идет борьба со сбежавшими из РФ русскими, прям не задерживается. Кто, спрашивается, эту фигню так результативно организует, за какие коврижки? <…> Банковские карты… у всех выезжающих блокируются. Зачем? Зачем отнимать у людей заработанные ими деньги… <…> только для того, чтобы они не могли уехать и увезти детей? <…> За русских эмигрантов, понятно, никто же заступаться не рискнет — не комильфо. Но что это сходит за якобы „помощь Украине“ <…> — это же паскудство чистой воды…»

— Но ведь изначально на Западе предполагалось, что как раз простые люди, по которым ударят санкции, перестанут поддерживать спецоперацию на территории Украины и соответствующим образом повлияют на российскую власть?

— Возможно, сами сторонники тотальной «санкционной отмены России» пытаются убедить себя в том, что руководствуются именно такими соображениями. Но, думаю, в реальности мотивация у них другая. Дело в том, что история уже наглядно доказала абсолютную бессмысленность, а точнее, «обратную эффективность» такого рода санкционных расчетов и действий.

Напомню, что в 2014 году против РФ уже были введены санкции. Более того, тогда они не особо сильно ударили по «простому человеку» в России, но зато ответные санкции Кремля как раз весьма чувствительно задели интересы многих российских потребителей.

И что в итоге получилось? Россия стала «более покладистой» в отношениях с Западом? Напротив, она стала более «ершистой». Или, может, российский народ восстал против власти, по вине которой снизилось качество его жизни? Наоборот! Кремль очень легко превратил санкции, включая те, которые ввел сам, в аргумент против Запада в глазах очень многих россиян.

В итоге в российском обществе просто воскресла «привычная» парадигма «холодной войны» и «страны — осажденной крепости». Как следствие — мир в целом стал более напряжен и потенциально агрессивен. И еще более рьяно устремился в омут «превентивной безопасности».

То же происходит и сейчас. Если в самом начале проведения «спецоперации» ее, согласно различным опросам, поддерживали 59-65% россиян, то спустя месяц на фоне обрушившихся на Россию и россиян множественных санкций этот показатель перевалил за отметку 75%. И я не склонен думать, что перед нами — просто подтасованные «кремлевскими социологами» данные. По моим личным наблюдениям, рост поддержки проводимой правительством «спецоперации» действительно произошел, и не только под влиянием телевизионной пропаганды, но и по причине введения против российского общества массированных санкций, де-факто идентифицировавших всех российских граждан с российской властью.

— Но зачем Западу было наступать на те же санкционные грабли, которые уже один раз ударили по носу совсем не тех и не так, как хотелось бы инициаторам этих мер воздействия на Россию?

— Истинный смысл санкций — притом, полагаю, до конца не осознаваемый их инициаторами— не в том, чтобы повлиять на российское правительство или российских граждан, а в том, чтобы сплотить свою собственную «мы-группу» и ощутить таким образом собственную коллективную «первосортность».

Под лозунгом санкций многие люди на Западе с энтузиазмом сгрудились в «толпу по истреблению воробьев», как китайцы в эпоху «большого скачка». Причем этот конфронтационный, по сути болезненный способ консолидации общества, в реальности испытывающего кризисные внутренние процессы (о которых я говорил чуть выше), происходит на протяжении всего того отрезка истории, о котором мы беседуем и которому посвящена моя книга.

Позавчера этими «воробьями» были ИГИЛ (террористическая организация, запрещенная в РФ) и Асад, до этого — Бин Ладен и Хусейн, еще раньше — Милошевич. Вчера — SARS-CoV-2. Сегодня — Россия. Отличие последних двух «антивирусных» кампаний, сплачивающих Запад перед лицом «глобальной угрозы», в том, что «под отмену» в этих случаях попадала не какая-то символизирующая мировое зло персона или террористическая структура, но сразу целое «пандемийное сообщество»: соответственно «коронавирусное» и российское.

Сплочение «мы-группы» на базе хейтерской «отмены главного врага» своей имплицитной целью имеет поддержку не конкретных людей, но тех или иных «мы-групп».

Я помню разговоры с моими приятелями из Германии еще середины 1990-х, когда шла война между сербами с одной стороны и хорватами, боснийцами и силами НАТО с другой. Мои немецкие друзья очень гордились (они и сейчас очень гордятся тем, что «мы, европейцы, дружно боремся за демократию на Украине и в Европе в целом и подвергаем санкциям Россию») тем, что в Германии поддерживают жертв той войны. Я уточнил: «Всех?». В ответ услышал: «Конечно, всех! Но не сербов, разумеется». Вот чем, на мой взгляд, отличается парадигма «санкционной отмены» одной мы-группой людей из другой мы-группы — от классической либерально-правовой парадигмы, в центре которой — человек, безотносительно того, к какой мы-группе он принадлежит. Как показывает в том числе это мое наблюдение, данная тенденция, «отменяющая» людей «по ту сторону виртуального фронта», начала развиваться довольно давно. Но именно сегодня, в сетевую эпоху, она, на мой взгляд, приобрела законченно-институциональные формы.

— Неужели ваши европейские друзья не замечают, что, под влиянием «санкционных отмен» очень многие россияне испытывают нечто вроде «стокгольмского синдрома» и еще теснее сплачиваются вокруг своего правительства, а вовсе не устремляются к тому, чтобы его «немедленно свергнуть» по причине невосполнимой утраты галерейных шмоток и икеевских фрикаделек?..

— Насколько я могу судить, многие мои европейские друзья и сегодня убеждены в том, что все делают правильно, хотя и не могут аргументированно ответить на вопрос, почему это правильно. Единственный аргумент остаётся все тот же, что и 30 лет назад: «Зато мы здесь, в Европе, все вместе боремся за демократические идеалы!»

Россия и Путин стали для них своего рода «новым штаммом коронавируса», от которого они «надели маски» и «профилактируют заразу» путем сокращения числа контактов с «зараженной зоной» и введения «социальной дистанции». Но в реальности борьба за демократию происходит только в их сознании, а на деле возникают совершенно иные, во многом противоположные официально заявленным, последствия предпринимаемых и поддерживаемых ими действий.

— Но в 2003 году никто не «отменял» Джорджа Буша и американцев в целом за вторжение в Ирак…

— Во-первых, в те времена «культура отмены» еще не развилась в полной мере.

А во-вторых (и это, мне кажется, куда более важно), американцы и европейцы составляют единую цивилизационную «мы-группу», внутри которой доминируют не абстрактные принципы, а оппортунистическая солидарность и групповой прагматизм.

Бельгийский политолог Бруно Коппитерс пояснил это на примере различного отношения ЕС и Запада в целом к типологически однородным, с точки зрения международного права, сюжетам, но в одних случаях непосредственно затрагивающим интересы ЕС, а в других — нет:

«В случае двух Чеченских войн 1994-96 и 1999 гг. — ЕС сделал ряд обращений к правительству РФ с призывом обеспечивать права человека и международного гуманитарного права и вступить в политические переговоры с сепаратистами, но… ни одно из государств-членов ЕС не считало, что ЕС должен поддерживать независимую государственность Чечни, в отличие от позиции, которую они заняли в отношении Косово в 2008 году».

При этом одной из основных причин различия в подходах ЕС к этим двум типологически родственным кейсам явились отнюдь не правовые принципы, но чистая прагматика. А именно, «высокая степень независимости в отношениях между ЕС и Российской Федерацией (в то время как Сербия зависит от ЕС, облегчая Евросоюзу навязывание политики, которую он считает уместной)».

И далее Коппитерс пояснил, что отношение европейцев к тем или иным сепаратистским конфликтам во многом зависит не от правовых установок, но «от степени интеграции соответствующих территорий в ЕС и другие европейские структуры». При этом водораздел пролегает между «государствами, которые либо являются, либо имеют реальные шансы стать членами ЕС, — и теми, которые не являются членами ЕС и не имеют реальной перспективы вступления в ЕС».

В целом этот подход, выдержанный вполне в духе «оруэлловской» Realpolitik (когда все обитатели международной «фермы» формально равны, но некоторые все же по факту «равнее других»), сохраняется при любой оценке не только Евросоюзом, но и Западом в целом (не говоря уже обо всех прочих цивилизационных пространствах, изначально не делающих акцента на «праве») той или иной международной коллизии.

Вот почему, как мне представляется, реакция западных правительств и западной общественности на типологически сходные в гуманитарно-правовом отношении события, происходящие в Европе (включая, разумеется, Украину) с одной стороны — и в Ираке, Мьянме или Руанде с другой — всегда была и будет очень разной.

Иными словами, можно говорить о существовании некоторой негласной иерархии людей и их сообществ: у кого-то по факту больше прав на жизнь и счастье, у кого-то — меньше; кто-то кажется достойным сострадания и поддержки, а на кого-то можно почти не обращать внимания. Хотя «права человека» у всех людей, вроде бы, одинаковые.

Думаю, именно по этой причине катастрофу, в которую арабский мир погрузился в результате американского вторжения 2003 года, на Западе долгое время воспринимали как менее значимую, — до тех пор, пока не возникли фигуры ИГИЛа, а затем и Асада, позволившие переложить всю ответственность за приключившуюся трагедию на вражескую «мы-группу».

— Но что вы сами предлагаете в «сухом остатке»? Есть ли хоть какие-то пути выхода из клинча «столкновения цивилизаций»? Можно ли как-то устранить те причины, которые породили и «религию безопасности», и «новый тоталитаризм», и превратили в итоге Запад в «хромую утку» в глазах конкурирующих с Западом держав?

— Подробному ответу на этот вопрос посвящена заключительная часть моей книги. Поэтому отвечу на Ваш вопрос тезисно.

Все то, о чем мы говорили, так или иначе есть порождение глобально-сетевой эпохи. Следовательно, преодоление ее деструктивных последствий станет возможным лишь в условиях деглобализации, а точнее, регионализации и локализации интернета.

Но не на основе утверждения внутренней и внешней сетевой цензуры, как это происходит сегодня бурно и повсеместно. А на основе регионализации и локализации всего мирового пространства, в котором тон смогут задавать не бьющиеся между собой за глобальное первенство макро-цивилизации («сверхдержавы»), а мирные и не экспансивные по самой своей природе цивилизации регионального типа.

Только такие субъекты международной жизни сумеют превратить интернет из фактора глобальной тревоги, вгоняющего весь мир в перманентную фрустрацию, в обычное коммуникативное средство, эффективно служащее людям, а не порабощающее их и не превращающее живых людей в бесправные и ничтожные «кибернетические нано-частицы».

К слову, регионалистский подход способен будет разрешать и те кажущиеся сегодня неразрешимыми конфликты, которые расцвели в условиях повсеместного «культа безопасности» пышным кровавым цветом. Ведь если представить на миг, что вопрос о «спорных территориях» будут окончательно и правомочно решать не сверхдержавы, спекулирующие на своих стремлениях к «тотальной безопасности», а жители самих этих территорий, то это, по идее, явится самой надежной гарантией предотвращения общемировой «войны всех против всех».

Как говорил цитированный мной Эрнест Ренан еще в далеком 1882 году:

«В той системе, которую я вам предлагаю, нация, как и король, не имеет право говорить провинции: „ты мне принадлежишь, я беру тебя“. Для нас провинция — это ее обитатели; если кто-нибудь имеет право давать советы в такого рода делах, то это прежде всего жители провинции. <…> Раз возникают сомнения относительно границ, советуйтесь со спорящими народами. Они имеют право иметь свое мнение по этому вопросу».

Беседовала Марта Сюткина

Приобрести книгу Даниила Коцюбинского «Новый тоталитаризм XXI века: Уйдет ли мода на безопасность и запреты, вернется ли мода на свободу и право?» можно в петербургском арт-пространстве mArs (Марсово поле, 3).