«Культура отмены рискует превратиться в борьбу с неугодными»

Несколько женщин в январе и феврале 2022 года обвинили кинокритика Егора Беликова в сексуальном, физическом и психологическом насилии, а также в принуждении к поиску наркотиков. Сам журналист, успевший побывать в штате нескольких крупнейших российских СМИ, некоторые обвинения отверг, а в чем-то открыто признался, в частности, в избиении партнерш и неконтролируемых вспышках агрессии.

Кинокритика уволили из всех изданий, с которыми он сотрудничал. Беликов написал несколько покаянных постов в Facebook и заявил, что перевел 100 тыс. рублей в благотворительный фонд борьбы с сексуальным насилием.

Журналист и его жертвы стали объектами активных обсуждений и споров в соцсетях. Последовали комплиментарные комментарии за «храбрый поступок» Беликова и критика в адрес женщин: от полного недоверия к их словам до обвинений в хайпе.

Сработала ли культура отмены? Двигает ли самоцензура общество вперед? Существуют ли у «отмены» сроки давности и длительности? Как cancel culture сочетается с презумпцией невиновности и свободой слова, и не превратится ли она в борьбу с неугодными? На эти и другие вопросы ответила публицистка, гендерная исследовательница, феминистка Белла Рапопорт.

— Резонанс вокруг Егора Беликова — первый случай на моей памяти, когда в России сравнительно успешно «отменили» человека после обвинений в психологическом, физическом и сексуальном насилии. Неужели в стране заработала та самая cancel culture? Или это все же сугубо фейсбучная, местечковая склока, из-за которой вряд ли окрепнет институт репутации?

— Я пока не совсем поняла, насколько успешно «отменили» Беликова. Мы видели большое количество постов и комментариев с сочувствием в его адрес. В «Искусстве кино», где когда-то работал кинокритик, вообще отказывались от публичных комментариев. И все же предположу, что, по сравнению с другими резонансными случаями, его действительно «отменили».

Сформировалась ли cancel culture в целом? Не совсем. Все зависит от реакции работодателей и людей из круга общения человека, которого кэнселят. Мне кажется, что даже если бы сегодня обвинили в домогательствах депутата Слуцкого, никакие бы последствия мы не увидели. И подобное бездействие мы бы заметили и по другим чиновникам, госслужащим, а также в образовательной сфере.

Как бы там ни было, случай с Беликовым показал, что культура отмены может неплохо работать. И это приятно. Но сама история, конечно, чудовищная.

— Как думаете, почему в России так тяжело приживается кэнселлинг? Помню заявления Марата Башарова еще в 2020 году, который открыто признался в избиении жен. И никакой реакции, никакой «отмены». А ведь недавний случай, казалось бы.

— Я не думаю, что так происходит только в нашей стране. И вообще не люблю дихотомию «Россия — Запад»: якобы у нас все плохо, а за рубежом — прекрасно. Давайте вспомним недавний случай, когда студентки подали в суд на Гарвардский университет за игнорирование домогательств со стороны профессора. Так что РФ не так уж и сильно отстает. Структуры везде меняются с большим трудом.

Думаю, cancel culture в целом работает избирательно. Харви Вайнштейна, конечно, посадили, но где сейчас Кевин Спейси? Современное общество выучило правильные слова, чтобы обсуждать насилие, но мало кто проникается идеей.

— Культуру отмены часто сравнивают с афинским остракизмом или советской борьбой за нравственность на партсобраниях. Критики много, нередко — заслуженной. И все же можно ли сделать вывод, что чем лучше развито гражданское общество, тем лучше работают механизмы кэнселлинга?

— Еще десять лет назад почти никто открыто не говорил об эмоциональном абьюзе, сексуальном, психическом насилии. Прогресс заметен.

Но что меня точно смущает, так это то, что cancel culture предполагает полную «отмену» человека, исключение его упоминаний в информационной среде, без какого-либо обсуждения и анализа самого повода: что и когда было сделано, как именно. Людей часто кэнселят за слова, хотя никто никого не бил и никому не угрожал. Мне не нравится принцип «слепой Немезиды». Возможно, это просто издержки процесса, и в будущем мы увидим более взвешенный подход.

— Как раз по этому поводу хотел вспомнить режиссера Джеймса Ганна, который в двухтысячных шутил в Twitter об изнасилованиях, а поплатился карьерой спустя десятилетие. Случай не единичный. Людей по прошествии многих лет наказывают за слова. Современное общество как будто бы выступает одновременно за расширение свободы высказываний и за cancel culture, которые не слишком увязываются друг с другом.

— Понимаю ваш вопрос. Мне не очень нравится «отмена» за проступки десятилетней давности. Я тоже многое могла когда-то сказать. В основе подобного кэнселлинга — предположение, будто люди не меняются. Разве это так? Я знаю обратные примеры.

При этом в свободу слова я не очень верю. Часто о ней говорят люди, которые мало думают, насколько сильно слово может причинить боль, и при этом обижаются на ответную критику и выступают за запреты.

К сожалению, практика «отменять» за слова не предполагает подробного разговора о том, что происходит. Мы чаще видим сосредоточение на догме и форме без осмысления сути — особенно в тех случаях, которые касаются событий десятилетней давности.

— Как думаете, если над нами будет висеть угроза cancel culture, то мы станем чаще задумываться над тем, что говорить и как говорить? Вроде бы и самоцензура, но необходимая, чтобы общество позитивно развивалось. Или нет?

— Мне как раз кажется, что, напротив, угроза кэнселлинга не предполагает изменений и размышлений. Если мы будем избегать высказываться, скажем, из страха потерять работу, то нас настигнет догматизм. Так культурная норма не меняется. Необходимы другие инструменты для развития общества, нежели нависающий над каждым «молот отмены».

Сейчас, например, многих смущают чернокожие эльфы в будущем сериале по «Властелину колец», идут публичные споры. И пусть ругаются, обсуждают! Дискуссии — это круто. Отмена — не очень.

— Я не знаю, как отвечать на возражения, что кэнселлинг убивает презумпцию невиновности. Более того, кто-то обязательно скажет, что общество как будто склонно по умолчанию доверять высказываниям жертв насилия и отвергать любые доводы предполагаемого насильника.

— Давайте начнем с того, что презумпция невиновности — юридический термин: человек невиновен, пока иное не установлено судом. Говорить о презумпции невиновности, когда идут дискуссии, неправильно. Во время споров общество не сажает человека за решетку.

Да и разве люди склонны доверять жертвам? Неправда. Давайте вспомним Беликова, который написал «покаянный» пост, и ему чуть ли не красную дорожку постелили. Чтобы его закэнселили, понадобились обличительные слова еще многих женщин, которые состояли с ним в отношениях.

Какие бы подробности жертвы ни озвучивали, общество чаще относится лучше к агрессору. И тот не страдает от отсутствия презумпции невиновности. Меня травмирует каждый раз за этим наблюдать. Я уже не знаю, что нужно сделать женщине, чтобы ее перестали выставлять виноватой.

— Как мы с вами обсудили ранее, у «отмены» нет сроков давности — человека могут «удалить» из общества и за слова десятилетней давности. А есть ли у «отмены» сроки действия? Главред Антон Долин из журнала «Искусство кино», где работал Егор Беликов, как раз где-то в комментариях в фейсбуке честно признался, что не знает, может ли кинокритик когда-либо вернуться в штат. Насколько надолго человек должен выпасть из общества, чтобы его простили и приняли?

— Проблема даже не в сроках — нет еще широкой практики культуры отмены, чтобы судить об этом. При этом многие люди совершают чудовищные поступки, отбывают реальный срок заключения, а потом возвращаются в общество и нисколько не сожалеют о содеянном. Так что важнее то, что сделано и изменился ли человек, раскаялся ли, какую работу над собой он провел. При этом каждый имеет право на «собственную отмену» и так и не простить агрессора.

Я бы добавила, что чем больше у человека денег и связей, тем с меньшей вероятностью его «удалят» из общества. Взять хотя бы в пример Романа Полански.

— А существует ли рецепт, как правильно отвечать на справедливые обвинения в насилии? Егор Беликов — явно знаток новой этики. Его первоначальная реакция, как мне кажется, выглядит почти как образцовая. Написал покаянный пост, признался, что отовсюду уволен, сказал, что заслужил это. Еще и деньги в фонд борьбы с сексуальным насилием перечислил. Вот вроде бы все сделал «правильно» — во всяком случае внешняя картинка…

— Мне как раз кажется, что его пост, выполненный будто по шаблону, выглядел как издевательство, а не раскаяние. Несмотря на это, Беликов получал во всех Telegram-чатах массовую поддержку и реагировал, будто бы все в порядке.

Не уверена, что существует стандартный образец покаяния. Все индивидуально и зависит от обстоятельств и окружения. Механизм «отмены», наказания агрессоров остракизмом, лишением средств к существованию очень сложен, до сих пор во многом непонятен. Но что точно очевидно, так это необходимость менять культуру замалчивания, одобрения насилия.

— Как думаете, cancel culture — временное явление, пока наше потерявшееся поколение формирует ту самую новую этику, или с этим обществу еще жить и жить, возможно, всегда?

— Вопрос без ответа. Но мне бы точно не хотелось, чтобы культура отмены стала нормой. Ее механизмы зачастую находятся в руках людей, которые обладают властью и высоким статусом, но как будто бы выступают против всего плохого и за все хорошее, как у Толкина во «Властелине колец». Но так не бывает! В результате cancel culture рискует превратиться в борьбу с неугодными.

Беседовал Никита Строгов