Века сменяют друг друга, а с ними — идеи, идеологии и лозунги. В одну эпоху один за другим рождаются великие художники, в другую — великие поэты, а затем резко закручивается спираль научно-технического прогресса. Годы потрясений и революций сменяются «золотым веком» процветания или периодом застоя.
Что за эпоха выпала на наше время? Какими идеями одержимы современные умы? Когда начинает дуть ветер перемен? На эти и другие вопросы корреспондента «Росбалта» ответил Александр Секацкий — публицист, писатель, кандидат философских наук, доцент кафедры социальной философии и философии истории СПбГУ.
— Александр Куприянович, на «Квартирнике» в петербургском арт-пространстве mArs вы говорили о том, как сменяют друг друга различные идеи-фикс в зависимости от эпохи. Расскажите, как это происходит?
— Принято считать, что притягательность идеи определяется ее внутренним содержанием. Тем, насколько идея или система взглядов выверена логически, близка интересам того или иного класса или общественной группы.
На самом деле, все это — особенно научная состоятельность идеи — зачастую не играет особой роли. Можно вспомнить крестовые походы, поиски философского камня средневековыми алхимиками и чернокнижниками… Да и сегодняшнюю экологическую одержимость. Она по-своему не менее далека от науки, чем та же алхимия, но «овладевает массами» и заставляет всех — предпринимателей, политиков, университетских преподавателей — считаться с собой.
Все попытки прямого опровержения, оспаривания с помощью аргументов заведомо обречены: опровергающий оказывается в лагере реакционеров, носителей предрассудков, пережитков прошлого — словом, обанкротившихся отцов.
— Если секрет не в логичности идеи, то в чем?
— Дело в том, что внутренняя сила идеи-одержимости опирается вовсе не на ее логическую состоятельность и непротиворечивость, а на запросы своего времени, своей эпохи. Причем время — отнюдь не простой фон, на котором экспонируются те или иные вещи или идеи. Существуют как бы приглашения наступившего времени, адресованные каким-то взглядам, о которых еще вчера никто ничего не слышал или считал их простым курьезом.
Мы пока не научились отслеживать роль временной подкладки событий и идей. Не научились прогнозировать запросы даже своего времени. По-прежнему актуально замечание Поля Валери относительно успеха художника: «нелегко определить то, чего требует время сейчас, и чего, в силу этого, хотят окружающие. Тот, кто сможет угадать это в своем искусстве, несомненно, может рассчитывать на успех. Но победит тот художник, который сегодня сможет предложить то, чего всем захочется завтра».
— Какие идеи преобладают в наш век? Или вы тоже ощущаете дефицит стройных идеологий? Можно ли констатировать, что в нашем мире идей наоборот слишком много, и они напоминают броуновское движение молекул?
— Постмодерн убеждал нас в том, что в мире нет ничего серьезного, что мотив «для прикола» в сущности, ничуть не хуже мотива «во имя истины». Но сегодня мир изменился как раз в сторону реабилитации серьезности.
Появились вещи, которые действительно имеют значение — например, жизнь темнокожих. Сегодня каждый считающий себя гуманистом, демократом, представителем прогрессивного человечества и даже просто человеком, знает, что «black lives matter». И никакие обоснования — научные, эстетические, логические — для этого не требуются.
Перед нами именно новый моральный императив, как бы свалившийся с неба и тут же вставший в один ряд с другими, не подлежащими объяснению императивами вроде «нельзя есть людей». Ведь еще никто не попытался объяснить, почему именно нельзя так делать — зато мы без труда можем зафиксировать тенденцию к расширению этого императива: «нельзя есть и братьев наших меньших!» На наших глазах агрессивное веганство вступает в фазу одержимости, правда, пока еще для компактного меньшинства.
Это же относится и к идее спасения загубленной планеты, вокруг которой сегодня на наших глазах разворачивается неоязыческий культ. Все всерьез, никакого постмодернизма — сегодня поддержка «климатической повестки» выступает критерием порядочности.
Так или иначе, с серьезностью, доходящей до императивного уровня, сегодня все в порядке — не в порядке со свободой. Каким осторожным и осмотрительным теперь нужно быть, чтобы сказать что-нибудь, хотя немного отклоняющееся от мэйнстрима! Об этом знает каждая публичная фигура. И особый цензурный террор царит сегодня в академических кругах Европы и Америки.
— Вы как-то упоминали о том, что просветление сложно отличить от наваждения, и главный критерий — возможность подвергнуть идею сомнению. На ваш взгляд, в современном обществе много сомневающихся? Ведь для возможности высказать сомнение, нужна еще и свобода слова…
— То, что свобода слова, мнения, простого публичного высказывания, оказалась сегодня под угрозой — очевидная вещь. И каждому обществу, конечно, хватает своих проблем в этом отношении. По всему миру мы видим растущее засилье цензуры, прежде всего со стороны упомянутой вами новой этики, благодаря чему простой разговор, когда не надо дрожать за всякое неосторожно сказанное слово, становится недостижимой роскошью.
Меня, честно говоря, больше всего беспокоит, удастся ли нам сохранить роскошь свободного обмена мнениями без страха ляпнуть что-нибудь не то. Свободу флирта, которым так дорожила и щедро пользовалась советская интеллигенция. Свободу от души смеяться над всеми нелепостями новой этики и экологического неоязычества… Или общая мировая тенденция к обузданию этих и множества других свобод накроет и нашу страну. К сожалению, такой исход вероятен.
— Вы для себя выявили эту закономерность — когда начинает дуть ветер перемен, с которым сменяются идеи, лидеры мнений, а с ними — и эпохи? Условно — что должно произойти, чтобы начался новый Серебряный век?
— Новая идея побеждает именно внезапно и совершенно не потому, что кому-то удалось победить сторонников только что господствовавшей одержимости. Скорее, наступает что-то вроде усталости, какого-то мгновенного в историческом масштабе озарения. И прежние ценности, за которые противоборствующие стороны были готовы идти в бой, вдруг вызывают что-то вроде зевка, как дела давно минувших дней, до которых сегодня никому нет дела.
Пожалуй, больше всего это похоже на концовку «Алисы в стране чудес». Алиса, которой все «чудеса», наконец, смертельно надоели, произносит знаменитую фразу: «Да вы просто старая колода карт!». И все тут же рассыпается. И новая жизнь мгновенно вступает в свои права.
Примерно так вступил в свои права и Серебряный Век, на короткое время оттеснив на обочину нигилистов и бомбистов, одержимых идеей народного счастья и идеей безоговорочной признанности: «И на обломках самовластья напишут наши имена». В этот момент распахнулось множество окон будущего: от страсти к воздухоплаванию до интереса к универсальному дизайну, к переоформлению мира в соответствии с эстетическими принципами. Кстати, лучшим фильмом на эту тему до сих пор остается «Господин оформитель» Олега Типцова и Сергея Курехина.
Так ветер перемен становится глотком свежего воздуха для многих уставших от бессмысленности и предсказуемости происходящего, нередко для целого поколения или поколений, передающих эстафету друг другу. Хотя затем одержимость обязательно возвращается — так устроена человеческая истории, что важнейшие события происходят в ней тогда, когда она одержима той или иной мономаниакальностью.
— Это правда, что в разные эпохи огромное значение приобретают люди определенных профессий? Писатели, композиторы… При этом речь не идет о том, что рождается больше гениев. А кто сегодня на вершине, а кто лишний?
— Писатель Виктор Шкловский в одной из своих статей пишет, что в 30-е годы школьники советской школы гордились отцами-механизаторами — если твой отец машинист, то круче ничего быть не может. Напротив, если родители по недоразумению оказывались поэтами, то их дети этот факт старались по меньшей мере не афишировать…
Когда тридцать лет спустя в знаменитом противостоянии физиков и лириков последние одержали победу, параметры признанности поменяли свои знаки на противоположные. Тут точно срабатывает неведомый нам запрос времени — ведь даже лишние люди при некотором неожиданном раскладе могут оказаться интересными. Но могут, разумеется, и не дождаться такого исторического поворота событий.
Сегодня вопрос о лишних профессиях задают с осторожностью: никто не знает, кто быстрее окажется «лишним» — тот, кто спрашивает, или тот кого спрашивают… Мы пережили век всемогущества телевидения — он точно остался позади.
Неизвестно, уцелеет ли профессиональная журналистика, пока она отступает под напором блогеров и спонтанной активности соцсетей. Сегодняшняя лихорадочная активность «больших СМИ», пытающихся диктовать свою волю президентам, политикам и вообще всем подряд, чем-то напоминает мне предсмертные крики динозавров, смутно подозревающих, что они уже вымирают и завтра их перестанут слышать и слушать.
Особенность сегодняшнего дня еще и в том, что список «успешных» профессий очень быстро меняется. Когда-то можно было гордиться тем, что ты, выбрал себе дело по душе и продолжаешь совершенствоваться в нем шаг за шагом. Теперь же, если ты объявляешь себя, скажем, успешным программистом, тебя могут с удивлением спросить: да ты ведь и год назад был программистом. Какой же тут успех, похоже ты просто застрял и завис… Вот и получается, что лучшие профессии — это те, с которыми легко расстаешься, если подвернется что-нибудь поинтереснее…
— Быть мейнстримным сегодня — значит добиться успеха? Ведь иначе не попадешь в это окно эпохи? Или все же можно быть в андеграунде, нонконформистом, оригинальничать и при этом не ощущать себя тупиковой веточкой?
— Быть может, есть особое удовольствие в ощущении себя боковой веточкой, принципиально не участвующей в борьбе за признанность. В качестве свободного выбора души такое встречается достаточно редко, обычно в таких случаях речь идет о попытке сохранить хорошую мину при плохой игре.
Между тем спокойная готовность взращивать свой собственный садик времени дорогого стоит. Возможно, из такового «садоводства» и вырастет то неожиданное, что завтра понадобится всем или очень многим. Во всяком случае в этих нишах произрастают редкие ростки беспечности, неспешности и независимости ума. Такие микроэпохи не следует недооценивать, без их непрошенного пришествия люди могли бы просто задохнуться от ярости. Или от бескомпромиссной принципиальности.
— Насколько быстро в условиях цифровой реальности общество сегодня переключается с одной идеи на другую? Все ускорилось в разы по сравнению с прошлыми эпохами? Реально ли вообще отследить эти социальные и культурные изменения?
— «Цифровая реальность» и господство соцсетей связаны не только со скоростью смены увлечений. Не менее важным обстоятельством является образование различных замкнутых communities и как бы «разбредание» по собственным электронным пастбищам. Это явление еще не проанализировано по-настоящему.
С одной стороны, речь об очевидном кризисе контактного проживания, благодаря чему «странности» больше не мешают друг другу. Теперь ты можешь как никогда легко влиться в ряды таких же чудаков, которые непременно отыщутся где-нибудь на электронных просторах и рады будут тебя принять. С другой стороны, возможно именно поэтому, в условиях отсутствия серьезной конкуренции самые дикие и беспомощные с точки зрения содержания идеи так легко теперь становятся реальными социальными силами.
— Сегодня очень популярен релятивизм, скептицизм: «все относительно», «с какой стороны посмотреть», «у каждого своя правда». Старшее поколение уверено, что молодые не чувствуют почвы под ногами, им сложно жить без системы координат. Вы с этим согласны?
— Скептицизм и релятивизм сегодня касается исключительно чужих идей, а вовсе не тех, которые разделяет сообщество, в которое ты по тем или иным причинам попал. Как я уже говорил, господствующие сообщества сегодня не допускают никакого разброда и шатания в своих рядах.
Взять, например, политический класс современной Европы, так сказать, последнюю постмодернистскую тусовку, ориентированную не на запросы собственных народов, а на некие корпоративные правила приличия. Не дай бог их нарушить — это чревато мгновенной потерей «рукопожатности» и, соответственно, выбыванием из всех премиальных списков: тебя точно больше не позовут в приличные дома и приличные места. Думаю, что страх потери рукопожатности является главным мотивом, которым руководствуется современная транснациональная политическая номенклатура.
— Как считаете, мы живем в эпоху, когда одержимости двигают прогресс или сейчас как раз все подзатихло и человечество «отдыхает»? Некоторые уверены, что пока мы пребываем в эпохе застоя.
— Пока мы еще живем в эпоху одержимости, точнее, одержимостей — но похоже, что эта эпоха на излете. Борцы, активисты как современные преемники нигилистов и комиссаров, не выдержали испытание пандемией. Они первыми попрятались в норки карантинов и самоизоляций, проявили поразительную лояльность, которая немыслима была бы, например, для настоящих бунтарей 60-х годов прошлого века.
Важнейший вопрос — чем вы готовы пожертвовать? — остался без ответа. А это очень важный критерий, указывающий на то, что ветер перемен неизбежен. Очень может быть, что он направит человечество и к хорошо забытому старому, чему так и не создали альтернативы: к ценности контактного проживания, к чарующей логике контакта и флирта — и как знать, может, борцы за чистоту природы обратятся наконец и к очистке человеческой природы от невероятного множества накопившихся искажений.
Беседовала Анжела Новосельцева
Видео «Квартирника» в арт-пространстве mArs с участием Александра Секацкого смотрите здесь.