Город больших начальников: как Сталин «перекодировал» москвичей

Сталинская архитектура сформировала москвичей нового типа, и реабилитировать столичную ментальность «людей-высоток», вернуть ей человеческое измерение — задача не из легких. Такое мнение озвучил кандидат исторических наук, автор нескольких книг и более 100 научных работ Даниил Коцюбинский, выступив на встрече в петербургском арт-пространстве mArs в рамках проекта «Квартирник».

Кто он такой — современный москвич? Как на столичного жителя повлияли сталинские высотки? Пытаются ли местные жители вернуть себе «город для начальников»? И как поживает город на Неве, куда явились«московские петербуржцы» с новыми спорными архитектурными проектами?

— Даниил Александрович, вы считаете, что Сталин убил старую Москву. То был город для людей, а не для начальства. А в чем это, по-вашему, архитектурно выражалось и как влияло на самих жителей?

— Старая Москва запечатлена в литературе, живописи, даже в массовой культуре. Все эти «конфетки-бараночки, словно лебеди, саночки» — есть ведь и такая прелестная шансонная память о том славном златоглавом «вязевом» городе с «изогнутыми улицами». О нем ярко и «культурно-знаково» писали Грибоедов, Толстой, Булгаков, Есенин, Гиляровский — много где можно найти упоминания реалий того города, который был к человеку приближен. В нем жили «Сережки с Малой Бронной и Витьки с Моховой», «Леньки Королевы», — совсем иные люди, нежели те претендующие на первосортность «люди-высотки», которые сформировались как культурный тип по итогам советско-сталинских градостроительных реформ и которые по сей день вызывают раздражение в остальной России, насколько я могу судить.

Гигантомания пришла в архитектуру в XX веке не только в нашу столицу. Но если в Америке небоскребы не хамят другим домам, не давят на них, а выступают как «первые среди равных», то сталинские высотки в Москве — полная противоположность, сформировавшая городскую ментальность «высотно-имперского типа». На протяжении второй половины XX века оформился столичный тип «людей-высоток», или даже точнее сказать, «сталинских высоток».

— Получается, сегодняшняя Москва — город людей с «синдромом гигантизма», которые, под гнетом архитектурных доминант, вынуждены соответствовать и демонстрировать ту же степень апломба?

— Я сразу сделаю оговорку. Разумеется, в любой цивилизации, в том числе регионально-городской, живут люди, которые могут успешно противостоять всем ее дешевым соблазнам. И чем более интеллектуален, интеллигентен и от природы нравственен, благороден человек, тем в меньшей степени он подвластен не очень джентльменскому контексту, который ему навязывает окружающая социокультурная среда.

Приезжаешь в столицу на поезде, выходишь на Комсомольскую площадь и видишь, как все здания на ней откровенно «хамят» друг другу, демонстрируя собственное величие и успешность. И сразу же считывается ментальный «месседж»: «Если ты тактичен, если ты учитываешь окружение, ты просто слабак! Ты недостаточно успешен, чего-то боишься. Настоящие успешные дома и люди толкаются локтями и игнорят друг друга!»

И такие ментальные особенности не могут не раздражать тех, кто с ними сталкивается. Но мне не хочется обвинять во всем самих москвичей. Повторяю, они культурно-контекстуально сформированы тем пространством, в котором живут и которое невольно навязывает москвичам стремление к демонстративному доминированию над соседом, к успеху, который сопровождается некоторым унижением другого.

— Я представляю, с какими эмоциями сейчас читают наше интервью столичные жители. Не боитесь возмущения?

— Нет, потому что, отвечая на Ваши вопросы, я не ставлю целью кого-то «задеть», а тем более оскорбить и обидеть. Я просто стараюсь анализировать новейшую московскую городскую ментальность через призму городской архитектуры. В петербургской ментальности тоже хватает своих «скелетов в шкафу», в том числе связанных с казарменно-палладианским архитектурным кодом города. Я даже озаглавил книгу, посвященную успешным и статусным петербуржцам: «В плену имперского синдрома».

— На минувшей встрече вы сравнили пассажиров столичного и петербургского метрополитена. Первые, дескать, вальяжные и менее несчастные, в отличие от вторых, где все понурые и грустные. А разве гонка москвичей за доминированием, о котором вы говорите, не должна угнетать, делать жизнь безрадостной? Видим же обратное.

— Жизнь в столице на порядок более комфортная, муниципально и финансово обустроенная, чем в Петербурге. Сравните хотя бы зарплаты горожан или состояние фасадов зданий. Идешь по улицам города на Неве — и спотыкаешься о колдобины, замечаешь сплошь неухоженные исторические дома или новые уродские постройки. Спускаешься в метро — а там старые облупленные поезда времен моей мятежной юности. Город полон красоты, которую запустили. И это давит.

В Москве все не так. Мегаполис выглядит как конфетка. Все покрасили, отшлифовали. И само собой, у жителей не может не возникать ощущение некоторого буржуазного благополучия.

Но, говоря о «городском счастье», надо иметь в виду и культурно-исторический, а не только повседневно-потребительский контекст. Счастье петербуржца зависит прежде всего от состояния архитектуры в центре города. Привести ее в порядок и не трогать — и качество жизни горожан сразу повысится.

В Москве же, насколько я понимаю, у людей, помимо радости от общего сравнительного муниципального благополучия, нет куда более важной составляющей «городского счастья» — нет ощущения того, что город принадлежит горожанам, а не «большому начальству».

Как в этих условиях «реабилитировать» московский менталитет? Как вернуть ему человеческое измерение? Я не знаю. Сносить сталинские высотки? Звучит странно. А если их сохранить, то ничего не поменяется и в «коллективном характере» столичного жителя, не чувствующего себя в родном городе «как дома» и в то же время болезненно гордящегося своей повседневной близостью к «имперской высотности»…

— Я правильно понимаю, что через общественные пространства, велодорожки и прочие урбанистические новшества москвичи пытаются хотя бы частично вернуть себе этот высотно-надменный мегаполис?

— Думаю, да. Так они могут почувствовать себя хозяевами Москвы. Сталинская архитектура отторгает человека, а потому люди так отчаянно стремятся в пространства, которые созданы специально для них: Зарядье, Парк Горького, Нескучный сад…

— В Петербурге же как будто борются не за комфортную среду, а за историю. Взять в пример хотя бы недавние кампании в защиту Дома Басевича, Охтинского мыса…

— Судьба общественных пространств, конечно, входит в структуру градостроительной повестки Петербурга, но не выступает ее первым пунктом, как мы это наблюдаем в Москве. Куда важнее для петербуржцев борьба за спасение исторического центра и культурно-исторического наследия города в целом.

— А в чем причина? В столице тоже есть что спасать, но обозначен перекос, как вы утверждаете, в сторону парков и пресловутых велодорожек.

— На мой взгляд, это тоже — одно и следствий сталинского градостроительного архетипа. Реконструкция города «перекодировала» москвичей. Оказалось, что можно все сломать и построить заново, и «будет круто»! По этой причине, как мне кажется, в Москве не возникло такого же мощного градозащитного движения, как в Петербурге.

Понятно, что среди столичных жителей есть градозащитники, которые борются за сохранение уцелевших фрагментов старой Москвы. Просто таких активистов меньше, их голоса приглушены. Архитектурные мечтания огромной массы горожан — совсем о другом. Чтобы было «не хуже, чем». Скажем, не хуже, чем у заокеанских образцов. Плод таких устремлений — и сталинские высотки, и новейший комплекс «Москва-Сити».

— Петербург до недавнего времени оставался более-менее единым, с точки зрения архитектуры, мегаполисом. Теперь же мы видим новшества, проникающие к нам как будто из столицы. «Лахта-центр» и новые газпромовские проекты — яркий пример. И если «Москва-Сити» теряется под «гнетом» сталинского МГУ, выросшего на Воробьевых горах, то миллеровскую высотку в Петербурге видно почти из каждого уголка. Вишенкой на торте — все эти новые БЦ и жилые кварталы в историческом центре. Можем ли мы говорить о формировании нового архитектурного кода?

— Я бы иначе сказал. Речь идет о разрушении существующего кода. Чтобы появился совершенно новый, нужны действия, подобные тому, что сделал Сталин с Москвой, которую зачистили от старой архитектуры и более чем на половину, создали с нуля.

Можно ли сказать, что «Даная» Рембрандта, которую облили серной кислотой, стала другой картиной? Нет, она все та же, только испорченная. Сегодня с Петербургом происходит примерно то же. Появились вздутия и наросты: «Невский Плаза», Regent Hall, «Моноблан»…

Что за видения посещают архитекторов, которые строят здания, похожие на обрубленные трупы, чайники, аэрогрили, чудо-печки, утюги, подставки под раковины? В город вторглась какая-то банда агрессивных каменных уродов-мутантов, рвущих архитектурную ткань исторического центра. И ведь они еще и нарушают высотный регламент, ломают небесную невскую линию…

— А откуда это желание у новых петербуржцев сделать «лучше, чем в Москве», «выше, чем в Москве»? Вроде бы чуждое местной ментальности явление…

— А что такое «новые петербуржцы», а также путинская команда «московских петербуржцев» в значительной ее части? Выросли ли они в интеллигентных высокообразованных петербургских семьях? Много ли хороших и отличных оценок было у них в школе? Я не сноб, не сторонник «классового подхода». Но мне кажется, что люди, мечтающие разорить Охтинский мыс и построить на этом месте очередные стеклобетонные ангары, а равно «подарить» Петербургу еще один гигантский «Газоскреб», — это люди с ослабленным, нестойким вкусом. Попав в московскую высотную среду, насколько я могу понять, они быстро к ней адаптировались, впустили в себя столичный архитектурный код. При этом, продолжая все же считать себя коренными жителями города на Неве, они решили «возвысить» малую родину, но «по-московски»: «Мы делаем подарок Петербургу!» — и строим в нем новодел московского типа, и воздвигаем в нем более высокие здания, чем в Москве! Такие вот подростково-имперские амбиции и экспектации…

А ведь любому петербуржцу ясно: лучше бы эти миллиарды потратить на спасение разрушающихся прекрасных зданий исторического центра…

— Известны и другие высотные проекты, якобы подходящие Петербургу. Я имею в виду обсуждаемую колокольню Смольного собора.

— Насколько я понимаю, это такой «хитрый ход», призванный одурачить градозащитников: «Не хотите „Лахта Центр 2“ в 703 метра — давайте мы вам поставим колокольню в 140 метров по проекту Растрелли и все равно порушим вам вашу гребаную невскую линию!..»

Я ни в коей мере не хотел бы уличать величайшего архитектора в плохом вкусе. Он у Растрелли был идеальным. Но давайте вот что вспомним. Когда Растрелли создавал проект Смольного монастыря, город был еще совсем другим. Собор располагался вдали от центра и не вклинивался в ансамбль небесной невской линии, который в тот момент еще только формировался. Напомню, 11-саженный (23,5 метра) высотный регламент появился в Петербурге почти столетие спустя — в 1844 году, когда город уже в общих чертах принял классический вид.

Сегодня же такая массивная «пирамида» неизбежно деформирует сложившийся облик города. Если бы мы могли устроить спиритический сеанс и спросить у Растрелли, хочет ли он построить колокольню сегодня, уверен, он бы сказал: «Нет!».

— Как думаете, если у нас появятся подобные проекты, а заодно своя «Москва-Сити» вокруг «Лахты», виднеющейся повсюду в городе, не изменится ли петербургская ментальность? Нет ли риска, что горожане станут ассоциировать себя не со старинными «приземленными» домами центра, а, как и москвичи, с высотками и деловыми кварталами?

— Большинство европейских городов в период бурного развития XIX–XX веков, а также из-за разрушительных войн утратили, деформировали свои средневековые центры. Не зря в Европе только Петербург и Венеция внесены как единое целое в список Всемирного наследия ЮНЕСКО. Оба города долгое время развивались вширь, не разрушая кварталами старые здания, — причем этот рост Петербурга происходил в те времена, когда еще умели строить прекрасно, в XVIII — начале XX веков. Если же мы пойдем по сталинскому пути, то рано или поздно превратим Северную столицу в еще один не сохраненный как единое архитектурное целое крупный европейский город.

Новые здания-убийцы выхватят из тела Петербурга живую архитектурную плоть. Подобная практика угрожает городу на Неве больше, чем вражеские бомбежки времен блокады или чем советский новодел. В конечном счете мы потеряем не только город, но и его градообразующую социокультурную среду — ту самую петербургскую интеллигенцию, для которой культурное важнее материального, а красота важнее прагматики. И вырастут новые поколения, для которых изуродованный стеклобетонными монстрами и хамами-высотками город станет нормой. Так в XXI веке в конце концов может измениться, «перекодироваться» петербургская региональная нация, — как изменилась в XX веке московская.

Беседовал Никита Строгов

Видео с «Квартирника» можно посмотреть на канале арт-пространства mArs.