Гайдару пришлось «превращать уху в аквариум»

О том, что для России и живущих в ней людей значили события тридцатилетней давности, когда было принято решение «отпустить на свободу» потребительские цены, в интервью «Росбалту» рассказал профессор кафедры институциональной экономики Санкт-Петербургского филиала ВШЭ Андрей Заостровцев.

- В январе исполнилось ровно 30 лет со дня выхода знаменитого Указа Бориса Ельцина о либерализации цен. Принято считать, что с этого момента в нашей стране началось становление рыночной экономики. Страсти вокруг тех событий кипят до сих пор. Одни считают, что либерализация была неизбежна и спасла страну от голода, другие ее проклинают и называют преступлением века. Очень часто звучит вопрос: была ли альтернатива либерализации цен в тот момент?

— Альтернатива существовала, но она была гораздо хуже. Это мы можем видеть по опыту ряда среднеазиатских республик, где цены держали долгое время. Ничего хорошего из этого не получилось. В конце концов, все равно пришлось идти этим путем, а чем больше искусственно сдерживаются цены, тем выше доля «черного рынка». Тем больше спекуляций, когда купил по государственной цене, а продал по рыночной. Плюс люди тратили колоссальное время в очередях, чтобы добыть элементарные продукты.

Я тогда был уже довольно взрослым человеком (мне было почти 36 лет) и рассуждал так: лучше меньше, да лучше. При этом я не был богат. В начале 1992 года моя зарплата составляла чуть больше 10 долларов.

— К сожалению, не помню, сколько получал тогда в рублях, поэтому не могу перевести свою зарплату той поры в доллары. Зато хорошо помню, что в 1992-м начались проблемы с оборотными средствами на предприятиях. Коснулось это и выплат денег сотрудникам. Правы ли те, кто говорят, что либерализация цен и зарплат не была согласована с монетарной политикой? И именно это привело к расцвету бартера и фантастическому взлету инфляции, которая составила 2600% за год?

— Да, в 26 раз выросли цены! Давайте вспомним, что, во-первых, был не один эмиссионный центр. Рубль был еще (общей с РФ) валютой для тех же среднеазиатских республик. Это уже потом Россия смогла монополизировать выпуск рубля, и остальным государствам, отколовшимся от Советского Союза, пришлось переходить на свои валюты. До этого рубль выпускал кто угодно. Поэтому нельзя говорить, что у России где-то до середины 1992 года была монополия на монетарную политику. Тогда существовало несколько рублевых эмиссионных центов. Представьте, что мы сейчас начали бы печатать доллары…

— Многие об этом просто мечтают!

— Да, мечтают (смеется). Во-вторых, был огромный так называемый «монетарный навес». Это дефицит, который последние три-четыре года Перестройки только обострялся. Он появился задолго до нее, но мы знаем, что в 1991 году значительная часть товаров первой необходимости (по-моему, кроме хлеба) продавалась по карточкам. По крайней мере, в Петербурге хлеб продавался более-менее свободно, а почти все остальное — по талонам.

Если у вас финансы поступают в оборот в произвольных количествах, а объем товаров не увеличивается, то, конечно, деньги накапливаются. В момент, когда отпускают ситуацию — провозглашают либерализацию цен — естественно происходит что-то вроде взрыва. Цены мгновенно прыгают вверх, и это производит на многих не лучшее впечатление. Хотя тут еще надо выбирать, что лучше: три часа стоять в очереди после работы или купить немного продуктов, но избегая этой «радости».

Что еще сказать про монетарную политику той поры? Я не буду все валить только на существование нескольких эмиссионных центров. Политика и с точки зрения России не была последовательной, и не жесткой, а слишком мягкой. Нужно было закрывать убыточные предприятия, но их держали в состоянии «зомби». Иногда подкидывали денег, что-то выплачивали, хотя их продукция была никому не нужна. Под политическим давлением горняков, в частности, шли субсидии убыточным шахтам и так далее.

Так что я бы не сказал, что Гайдар проводил жесткую монетарную политику, сегодня она, кстати, гораздо жестче. Это и было еще одной причиной очень высокой инфляции. Лешек Бальцерович в Польше сумел быстро зажать рост цен — в течение нескольких месяцев. Его реформы начались в январе 1989 года, а визави Бальцеровича — Егор Гайдар — не обладал такой политической силой.

Вдобавок к тому, что монетарная политика проводилась недостаточно жестко, были еще и очень существенные разногласия относительно курса реформ.

— Что вы думаете о таком тезисе: после начала либерализации цены стало диктовать не государство, а монополии, которые их завышали, а производство, в свою очередь, сворачивали?

— Правительство Гайдара пришло, скажем так, к очень ограниченной экономической власти в ноябре 1991 года, поэтому провести какую-то реальную демонополизации экономики было невозможно. Кроме того, слухи о монополизации в тот период очень преувеличенны. Она была при советской власти, когда четко предписывалось, что такой-то завод подставляет в этот регион такие-то товары, в другой — иные.

В новых условиях появилась конкуренция. Во всяком случае, в сфере производства продовольственных, потребительских и многих промышленных товаров. Другое дело, что вскоре многих вытеснили зарубежные конкуренты. Люди перестали покупать стиральную машину «Вятка», которая в советское время была лучшей, и которую продавали по записи. В начале девяностых Samsung был еще мечтой, не говоря уже о Bosch, но постепенно они стали доступны среднему классу.

— Довольно часто, изучая историю рыночной экономики в современной России, натыкался на такую мысль: в первую очередь нужно было провести приватизацию, неважно по какому сценарию, а уже потом либерализацию цен, зарплат, торговли. Тогда реформы прошли бы гораздо эффективнее, и меньше был бы стресс у большинства сограждан. Было ли время у российского правительства на приватизацию в начале девяностых?

— Конечно, нет. Сперва началась стихийная приватизация, я бы сказал, теневая. Ее проводили так называемые «красные директора». Они фактически становились распорядителями предприятий. Последующая официальная приватизация передала эти предприятия в основном в руки тех же руководителей. Хотя, конечно, появлялись и новые собственники.

При этом я могу вспомнить массу нищих профессоров где-нибудь в 1993 году, но не могу припомнить ни одного бывшего советского директора, который бы бедствовал. Они все успели при Горбачеве перевести на себя активы в разных формах. Создавались, допустим, кооперативы на государственном предприятии, на которое списывались все убытки. Кооператив при этом получал продукцию этого завода или фабрики по заниженным ценам, а продавал по завышенным. В кооперативе начальником была жена директора или его теща. Так осуществлялась стихийная (или «дикая») приватизация.

О последующих процессах передачи госсобственности в частные руки можно много рассуждать. Там была малая приватизация, затем большая приватизация, были ее различные схемы. В общем-то, как в таких случаях говорят, «легко из аквариума сделать уху, а вот из ухи аквариум уже сложнее».

Задача приватизации социалистической экономики, которая существовала почти 70 лет, была сродни превращению ухи в аквариум. Не все удалось. Хотя в 1990-е годы появились новые предприятия. И не только малые.

Беседовал Петр Годлевский