Первое января — это еще не новый год

Первым же утром того самого мартовского дня, когда начался первый карантин, когда если не всех, то казалось, что всех москвичей и гостей столицы резко и одномоментно рассадили по домам, когда все мы, застигнутые врасплох, как в детской игре «замри», застыли в произвольных позах и застряли там, в тех местах, где накрыло нас карантинное пленение, — в то самое утро меня разбудила странная акустическая ситуация. Очень непривычная, хотя и смутно что-то напоминавшая. Вскоре я понял, что именно.

В то утро привычные звучания куда-то исчезли, а непривычные появились. Так, например, мой слух стал отчетливо различать деликатное, но хорошо слышное хлопанье крыльев непосредственно за моим окном. «Ангелы, что ли?» — с некоторой почему-то сварливостью подумал я, не успев толком проснуться. А все же проснувшись, я встал и глянул в окно. Нет, не ангелы. Ангелы, — насколько я вообще представляю себе нравы и обычаи ангелов — столь обильно не гадят на карниз. Голуби, конечно! Какие там еще ангелы! Сами вы ангелы!

Мое окно выходит на довольно оживленный перекресток, не замолкающий ни днем, ни ночью. А в то самое утро перекресток был тих и пуст. И как-то возвышенно печален. Лишь две-три человеческие фигуры слегка воровато перемещались по тротуару, таща в руках огромные пакеты с гречкой, манкой, туалетной бумагой и растворимым кофе. Их, как сухие листочки бесшумным ветром, пронесло куда-то мимо. Едва слышно прошелестели они своими пакетами и скрылись из глаз. И опять никого. Проехали два автомобиля. Почему-то медленнее, чем обычно. Как будто на цыпочках — не проехали, а буквально прокрались, прижав указательные пальцы к губам.

В то утро я сначала подумал, а потом и написал на своей фейсбучной страничке: «Это очень похоже на первое января любого года». Вскоре оказалось, что не один я почувствовал, подумал, сказал и написал примерно то же самое. И действительно ведь похоже, правда же?

Новый год начинается не сразу после пресловутого перезвона курантов. Первое января — это еще не новый год. Первое января — это закладка между старым и новым годами, это указательный палец между страничками книги, это маленькая, но очень многозначительная пауза, это антракт, это короткое время на раздумье, это пересменок, перекур, смена караула…

Я очень люблю первое января. Первое января любого года. Особенно хороша середина дня. За окном — редкая, непривычная пустота. Ну, разве что прошествует мимо невнятный, с мясом вырванный из какого бы то ни было социально-культурного контекста, а поэтому абсолютно загадочный, прохожий — посланец каких-то параллельных миров.

Ближе к вечеру тоже неплохо. Люди медленно и неуверенно, опасливо озираясь по сторонам, начинают выходить из домов, как будто из бомбоубежищ после затяжной массированной бомбежки. Они движутся плавно и вместе с тем хаотично, напоминая аквариумных рыбок. Они робко сбиваются в небольшие стайки, они говорят еле слышно, как бывает, когда в соседней комнате только что заснул наконец неугомонный младенец.

Разговаривают они с плавными, отчасти даже нежными интонациями, избегая восклицательных знаков и прочих признаков в данном случае неуместной и даже в известном смысле опасной для здоровья экзальтации. Пластика их тоже плавна и даже как бы несколько вкрадчива, без резких вульгарных движений, улыбки их бледны и не самоуверенны, смех слегка стыдлив и едва слышен. Все — на полутонах, все — между строк, все — в подтексте. Разговаривают люди слегка неуверенно, не вполне сами веря в полную легитимность собственных слов и интонаций. Говорят тихо, почти шепотом, стараясь не разбудить ненароком чутко дремлющую мигрень.

Все накопленные за жизнь бесконечные первые дни бесконечных январей поразительно похожи друг на друга. За исключением тех случаев, когда вы, например, являетесь врачом больницы на суточном дежурстве, или дворником, или в вашем доме ранним утром этого дня прорвало канализацию — и вы безуспешно дозваниваетесь до диспетчерской, или вы и есть тот самый диспетчер, до которого пытается дозвониться жертва неукротимой канализационной стихии, или вы артист — невольник чести, обязанный изобразить Деда Мороза в любой момент, как только призовет вас к священной жертве безжалостный подлец-Аполлон.

Мне стыдно в этом признаться, но все же я, озираясь по сторонам и проверяя, не слышит ли нас кто-нибудь из тех, кто может на это обидеться и рассердиться, признаюсь в том, что я не люблю и никогда не любил, даже в детстве, эти самые, извините, «Елки». Что там хорошего-то! Броуновские толпы возбужденных сверстников, а также профессионально надсадные голоса идиоток-снегурочек вперемешку с тревожными восклицаниями мамаш, потерявших в толпе свое чадо, никогда особо не пленяли мою душу. Ну, разве что подарки… Но и это, как говорится, до поры до времени. Никогда не забуду, как по дороге домой с очередной елки я схомячил все содержимое нарядного картонного пакетика — и что было потом. Нет, больше не надо. Спасибо, достаточно! Память, молчи!

«Да и что такое вообще весь этот так называемый Новый год!» — вяло и меланхолично думаем мы, проснувшись первого января и не понимая, какое теперь время суток, и вообще — почему все именно так, а не как-нибудь иначе. Все это вроде так и есть, и спорить с этим довольно глупо.

Но это и не так, если все же вспомнить, что для многих поколений этот самый Новый год навсегда стал притаившейся в хвойных зарослях не сразу заметной скрипучей калиткой в другой мир — мир летучих и прекрасных частностей и утробного тепла. И кажется иногда необычайно многозначительным и даже в каком-то смысле сакральным простое понимание простых и очевидных вещей. Например, понимание того непреложного обстоятельства, что после первого января, хотя и не без труда, но все же наступит второе. А там глядишь — и третье. И четвертое. И все остальные.

И мы с вами, несмотря ни на что, продолжаем жить, у кого как это получается.

С чем я вас всех и поздравляю.

Лев Рубинштейн