«Игра в кальмара» еще не закончена

Эта осень всецело принадлежит головоногим. Уже больше месяца корейский сериал «Игра в кальмара» занимает умы, изможденные новостями про ковид и другое малоприятное. Напомнить сюжет для порядка стоит — а то вдруг кто-то вернулся с необитаемого острова и еще не слышал.

Дело в сериале тоже, кстати, происходит на острове, где должен состояться особый турнир. Туда таинственные люди в масках привозят 456 игроков, в основном — бедняков или недавно попавших в безвыходную финансовую ситуацию. Все приехали добровольно, но вот уехать можно, только если большинство участников проголосуют за прекращение игры. Тут им есть над чем задуматься: турнир состоит из череды корейских детских дворовых игр, но проигравших ожидает смерть взаправду. Зато победителя ждет колоссальный приз в 45,6 млрд вон (примерно два с половиной миллиарда рублей).

Если б хеллоуинские вечеринки у нас не отменились из-за локдауна, клубы и бары точно заполнились бы толпами людей в костюмах из сериала. Но теперь остается сидеть по домам и вырезать фигурные конфеты из сахара — еще один образ из «Игры», ставший мемом. А в ушах плотно завяз саундтрек: кавер-версия на Fly Me To The Moon Синатры.

Фильм увлеченно обсуждают и ожесточенно проклинают. Заголовки в СМИ: дагестанский муфтият осудил (а вместе с ним и Виталий Милонов, и Тутта Ларсен, и кто только не). Согласно опросу ВЦИОМ, 26% россиян высказались за запрет «Игры в кальмара» — при том что большинство сериала не видели. Однако все о нем знают. Примерно то же самое везде — по всему миру «Игру» посмотрели более ста миллионов подписчиков сервиса Netflix, а остальные скачали пиратку с торрентов.

Простой вопрос: что же всех так возбудило? Почему корейский сериал с малоизвестными у нас актерами стал самым популярным за всю историю «Нетфликса»?

Тем более что ничего принципиально нового в нем нет. Все это уже встречалось неоднократно и в корейской, и в японской культуре, мотивы которой с корейской часто перекликаются и переплетаются тематически. Просто это было хорошо знакомо скорее узкой группе любителей музыки кей-поп и сериалов-дорам.

Но многие помнят «Королевскую битву» — японский фильм 2000 года с Такеши Китано в главной роли. Там тоже уединенный остров и тоже надо сражаться насмерть. Только в игроках — школьники. Больше всего это кино вызывало шок сочетанием по-настоящему жестоких, кровавых сцен и какой-то неожиданной сентиментальности, вплоть до мелодраматизма. Охотно потроша друг дружку, подростки успевали трогательно обниматься и признаваться в любви.

Что-то в этом всем цепляло зрителя: вот две девочки не поделили мальчика — и н-на тебе очередью из автомата, гадина! Японская школьная форма, ставшая уже фетишем, слишком напоминала советскую, и все казалось жутковатым ответом нашим фильмам. «Доживем до понедельника» в этом контексте звучит уже как-то иначе. Это все работало на картинку Такеши Китано: не так важно рациональное объяснение, как чувство потрясения, беззащитности, когда сживаешься с героями, а еще — какого-то рока, неизбежности гибели, да еще от рук недавних друзей.

Потом было много чего еще, впечатление сгладилось, по мотивам «Королевской битвы» появился даже одноименный жанр компьютерных игр, совершенно тривиализовавший идею. Родились западные аналоги — «Голодные игры», «Бегущий в лабиринте», «Дивергент», но все они уже были полностью рассчитаны на подростков и сильно смягчили накал жестокости. В Японии тоже не переставали создавать свои версии сюжета — наоборот, пожестче. Теперь вот Корея присоединилась — и сразу сорвала банк, столкнув всех соперников в пропасть, будто герои «Игры в кальмара» в одном из испытаний. Предчувствуем новую волну интереса к корейской культуре — впервые после успеха драм вроде «Олдбоя» или фильмов Ким Ки Дука.

В «Королевской битве» дети играли во взрослую войну. В «Игре в кальмара» взрослые персонажи вынуждены ребячиться, правда, с тем же кровавым результатом. Зачем в японском фильме была нужна бойня — не очень понятно: это скорее антиутопический вайб, чем собственно антиутопия. А вот в «Игре в кальмара» все более чем мотивировано. И неудивительно: мы чаще говорим о Северной Корее как об ожившей оруэлловской антиутопии, а вот про то, что в Корее Южной царит жесточайшее социальное неравенство, население погрязло в кредитах и пытается выживать в условиях огромной конкуренции, про вдвойне токсичное сочетание «дикого капитализма» и конфуцианской консервативной морали — как-то забываем.

Создатель «Игры» Хван Дон Хек рассказал, что придумал идею сериала, когда сам жил примерно как главный герой Сон Ки Хун — в одном доме с мамой и бабушкой, без гроша за душой. И все остальные персонажи — вполне реальные типажи: бесправный гастарбайтер — пакистанец Али, беженка из Северной Кореи Кан Сэ Бек, проворовавшийся бизнесмен Чхо Сан Воо.

Такая жизненность всегда вызывает отклик. Сериал — не про какую-то туманную угрозу, а про положение дел здесь и сейчас. Ведь, в сущности, игра в кальмара действительно ведется, на кону — жизни людей, просто выглядит это не так зрелищно. И «Кальмар» тут не первая ласточка: был и популярный кинокомикс «Сквозь снег», и абсолютный триумф «Паразитов» на позапрошлогоднем «Оскаре». Как-то так получается, что южнокорейские фильмы становятся фабрикой социальной критики, которая в современном мире оказывается максимально востребованной.

При этом корейцам в «Кальмаре» и других таких проектах многие специфические моменты очень близки, а мы имеем возможность себя почувствовать чуточку отчужденно, и это по-своему тоже добавляет удовольствия: все-таки про экзотику, не про нашу жизнь, не так у нас все страшно. Ну, пока еще. Тем самым мы слегка присоединяемся к таинственным зрителям Игры, которые, кстати, сплошь говорят по-английски (тут Хван Дон Хек довольно откровенно поддает антиглобалистского национализма).

На ощущение отстраненности работает и восточноазиатская преувеличенная манера игры, наследующая традиционному театру: сразу чувствуется условность происходящего. Эта схематичность, зрелищность, смешанная с конкретностью и социальной актуальностью, создает эффект, похожий на то, что бывает у Брехта. Парадоксальным образом условность позволяет сильней погрузиться в сериал, он становится понятен универсально.

Но ровно эти же особенности оказываются и слабостью «Игры в кальмара». Пытаясь следовать велениям массовой культуры, режиссер выбирает самые расхожие клише. А конкретней — при всяком удобном случае впадает в приторную сентиментальность. И чем дальше к концу, тем сильней этот дух мелодрамы. Он забивает все остальное — и социальный месседж, и эффект остранения, и любые проявления жизни, — как будто сильнее погружая человечество обратно в сон золотой.

Это не конец игры, разумеется: на очереди еще как минимум два корейских сериала про игру на выживание, и совершенно точно можно ждать целое цунами подражаний. Да и сама «Игра в кальмара» явно идет на второй сезон. Во-первых, ужасы неравенства все еще не преодолены. Во-вторых, коммерческий потенциал сериала про ужасы неравенства далеко не исчерпан. Такая вот диалектика, понимаешь.

Федор Дубшан