Исторически искусство возникло из острой потребности в высказывании — такого мнения придерживается Борис Павлович, российский театральный режиссер и педагог. В своих постановках он работает как с дипломированными актерами, так и с непрофессионалами. Среди последних — люди с особенностями развития.
Спектакли Павловича, лауреата премии «Золотая маска», известны новаторским подходом. Режиссера также наградили престижной петербургской театральной наградой «Прорыв» за спектакль «Язык птиц», поставленный им в 35 лет. Теперь номинированы его коллеги по проекту «Город. Разговоры» Элина Петрова и Екатерина Сухорукова. Церемония награждения лауреатов состоится 4 октября.
Зачем развивать инклюзивный и социальный театр? Почему важно работать с непрофессиональными актерами? Существует ли массовый зритель на спектаклях? Каких предубеждений полон актерский мир? И правда ли, что молодость мешает пробиться вперед? На эти и другие вопросы ответил театральный режиссер, художественный руководитель проекта «Разговоры» фонда «Alma Mater» Борис Павлович.
— Прежде чем войти в раж и начать разговор о вас и ваших проектах, я, если позволите, расскажу один малозначительный факт из своей биографии. Волею судьбы мне, как журналисту, приходится часто писать об экологических проблемах. Но, признаюсь, не потому, что мне больно за окружающую среду — больно бывает, но это не главное. А потому, что это важно для общества и нужно. Такой наивный идеализм, если хотите.
Вы, Борис Дмитриевич, апологет инклюзивного театра, работаете с актерами с особенностями развития. Каков ваш внутренний ресурс? То, что вам больно, или потому что это важно и нужно?
— Я думаю, что в творчестве единственное верная мотивация — ориентироваться на важное и нужное для тебя самого. Единственный ресурс — интуиция, воображение, все то, что тебе неподвластно. Как заставить работать фантазию? Если ты в ощущении потока, весь поглощен и увлечен, только тогда создаешь нечто ценное. Если же руководствоваться общественным запросом, конъюнктурными соображениями, то проекты, может, и смогут выходить, но спектакли получаться не будут. Такое всегда заметно.
— Как вы пришли к инклюзивному театру?
— Достаточно случайно, благодаря центру «Антон тут рядом», поддерживающему людей с аутизмом. Любовь Аркус предложила вести занятия с ее студентами.А я уже в свою очередь предложил перенести эти занятия в БДТ и пригласить к участию актеров театра. Не было бы приглашения — все иначе бы сложилось в моей жизни, наверное. Так что это случайная вещь. А с другой стороны, закономерная.
Я многие годы занимался театром с непрофессиональными актерами. Этакий момент всеобщего допуска к созданию искусства. Немыслимо, чтобы творить мог только человек с некой лицензией. Рок-н-ролл играют и в гаражах! Я не вспомню более-менее значимую рок-группу, участники которой закончили консерваторию. Да, самодеятельность, да, любители, но такие, которые перешагнули порог хобби и занялись чем-то по-настоящему.
Любой человек имеет право — и создает. Пусть результат стараний увидит сотня зрителей, неважно, ему будет круто. Сталкиваясь с непрофессионалом, который не может молчать, мы понимаем, как возникло искусство. Не из навыков, а из острой потребности в высказывании.
— Сразу хочется вспомнить проект «Город. Разговоры», участницы которого Элина Петрова и Екатерина Сухорукова в этом году номинированы на премию «Прорыв». В нем вы фактически дали голос людям пусть и без опыта публичных выступлений, но желающим выступить в городских пространствах. Вы предоставили возможность, площадку для высказывания. И это здорово и важно. Но где в этой системе координат находится зритель?
— Что есть театр? Один показывает, другой смотрит, и возникает художественный образ, вторая реальность. Проект «Город. Разговоры» тому подтверждение. Человек рассказывает историю жизни, и образ возникает как будто из ничего. Наличие пьесы или актерского мастерства здесь ни при чем.
Мы с командой «Alma Mater» руководствовались идеей, что одновременные спектакли будут рассеяны по городам. Ты, зритель, слушаешь частную историю, будь то авария, расставание или утрата в семье, и понимаешь, что где-нибудь на другом конце континента, скажем, во Владивостоке, в то же время выступает другой человек. Получается, что каждому есть что рассказать, но ты этого не слышишь, мир наполнен неуслышанными историями. И осознание этого факта делает одно конкретное выступление художественно объемным. Открывается подводная часть айсберга, тебя поглощает большое художественное переживание.
— Но что получает от игры непрофессионалов массовый зритель?
— Массовый зритель — это кто?
— Хороший вопрос. Наверное, человек, который совсем не увлечен театром, но по какой-то причине оказался на постановке. Случайный прохожий, который мало знает, но любопытствует.
— Обратите внимание, как сильно ваша формулировка отличается от предыдущей. Человек, который никогда не посещал театр, может быть очень специфическим. Скажем, ученый-теоретик. Согласитесь, назвать его массовым зрителем язык не поворачивается. Или представим себе среднестатистического обывателя, идеального потребителя рекламы, среднего возраста и дохода. И он как раз может быть театралом, посещающим спектакли каждые выходные.
Массового зрителя в театре не существует. Человек купил билет и оказался на постановке, почему-то оторвав себя от дивана. Если телевидение приходит само в нашу жизнь, то в случае с театром все наоборот: нужно человеческое усилие. «Я» уже сделал выбор. «Я» уже не массовый человек. «Я» персона. Потому театральная аудитория на порядок меньше, чем у кино и телевидения.
Кстати, на «Город. Разговоры» вход сделали свободным. Казалось бы, даже в этом случае необходима воля прийти в определенное место, будь то кафе или оранжерея, где проводились спектакли. И все же давайте представим, что человек оказался на месте случайно — а такое вполне могло быть. Так вот, именно в этом случае легче всего понять, что такое театр. Люди слышат других людей, не статусных, не актеров, незнакомцев. Все равно как беседующие попутчики в плацкарте. Архетипическое узнавание: «Да, точно, в моей жизни так было не раз!»
Здесь нет сложной метафорической режиссуры. Театр, сделанный так, на коленке, простыми средствами, как раз бросает мостик к зрителю. Аудитория — не эксперты, а совершенно новые незнакомые мне люди. Если первым «все заранее понятно», то вторым — нет. И это правильно. Как может быть «заранее все понятно», если речь идет о встрече с подлинным человеческим переживанием?
— Спасибо за объяснение. Давайте поговорим о проекте «Лес», первая сессия которого стартует в октябре. Здесь другое: акты разрознены во времени и пространстве, а исполнители меняются. Как я понимаю, фактически мы увидим воплощение идей философа Владимира Бибихина. Как только я узнал об этом, сразу подумал: «Это, наверное, сложно и далеко от неискушенного зрителя…»
— Массовый зритель — это TikTok. Театр ему не конкурент.
Вот что хочу здесь вспомнить. Я и многие мои друзья перешли с цифры на винил. Знаете, почему? Хочется вернуть ощущение уникального, нарочито затрудненного процесса восприятия музыки. Легкодоступность же, массовость обесценивают нас. Театр — про индивидуальное.
— И все же зацепит ли проект тех, кто далек от Бибихина?
— Интересен не только философ, но и все остальное. Фактически мы увидим пазл или, если хотите, сериал из нескольких эпизодов — а сериалы сегодня на пике популярности. Как бы мы ни ждали фильм «Дюна», нет ничего популярнее «Черного зеркала» и «Игры престолов».
Интересен и факт самостоятельного, свободного творчества независимых артистов. Это не режиссерский театр. У каждого актера есть свое лицо, которое не равно всем сыгранным спектаклям. Перед нами — он сам. И организационно «Лес» — абсолютно независимый проект. У него нет учредителя, кроме товарищества артистов, но есть множество партнеров — все, кто готов нам помогать. Первые такие партнеры — Социально-художественный театр, который взял на себя административную нагрузку, и «Разговоры» фонда «Alma Mater», на чьей базе мы репетируем.
— Вы упомянули такое слово, как пазл. Пока не соберешь все кусочки, не увидишь целостную картину. А как обстоят дела с «Лесом»? Нужно ли посмотреть все, чтобы понять общий замысел? И важен ли порядок?
— Пока объявлены 12 историй, но их будет больше — и это ничего не меняет. Лес не перестает быть лесом, если выросло еще одно дерево. На наш взгляд, стоит посмотреть хотя бы три спектакля, поэтому у нас нельзя будет купить билет на один спектакль. Увидев три разрозненных высказывания, вы получите общее представление, пусть и не исчерпывающее.
Мне очень хотелось сместить центр тяжести с автономного художественного высказывания, полностью законченного, в котором нужно раствориться. Здесь же другая история. Каждый артист ухватил что-то личное и в силу таланта делится не лакированным режиссерской экспликацией высказыванием. Разговор только начинается.
Мы живем в мире, о котором больше не знаем, чем знаем. Но почему-то многие говорят: «Мне уже все понятно, я ничему не удивляюсь». Но удивляться — надо! Мир удивительный. И каждый наш спектакль запускает процесс. Зритель сталкивается с предельной обнаженностью, субъективностью и талантом.
Есть такой миф, что актеры — не очень умные люди, которые больше чувствуют, чем понимают. Это вредное убеждение. Сегодня ты не представляешь ценности, если не обладаешь ясной позицией, уникальным мироощущением. Мы возвращаем актеру право быть умным, право быть автором собственного высказывания.
— У вас насыщенная творческая программа в этом сезоне. В Малом драматическом театре уже состоялась премьера «Города Эн» Леонида Добычина в вашей постановке. История романа трагична: советские номенклатурщики обвинили писателя в формализме, тот не выдержал и покончил с собой. Сам по себе этот сюжет заслуживает воплощения на сцене. Но только ли потому вы принялись за работу над «Городом Эн»? Зачем малоизвестный роман открывать зрителю? Что вы в нем нашли?
— Мы искали материал, который был бы точкой пересечения для меня и Малого драматического театра, известного медленным чтением, интересом к трагическим судьбам XX века. Такой точкой и оказался Добычин.
Мне близка концепция — череда разрозненных наблюдений мальчика, с его детским неконцептуализированным сознанием, растерянным взглядом на мир, уязвимостью и «не-силой». Здесь нет идеологически заряженной позиции, это не роман-манифест.
Добычин неслучайно делает протагонистом ребенка. Тот не знает, что такое мир. Нам же, взрослым, слишком быстро все ясно, и это наша трагедия.
Бывает, стоишь в транспорте и видишь женщину с младенцем, с которым встречаешься взглядом. Вы улыбаетесь, играете лицом, а ребенок смотрит на вас абсолютно серьезно. Наверное, вам знакомо это ощущение?
— Да, безусловно.
— Это взгляд человека, который ничего не знает о мире, но пожирает его глазами. И Добычину присущ подобный взгляд: пристрастный, заинтересованный, но растерянный.
Мне кажется это колоссально интересным предметом для театрального исследования. Мы с артистами Малого драматического театра учились ничего не транслировать, а они, как известно, максимально разборчивы в сценической речи, дотошны в тексте и подтексте. Наша работа сложилась иначе. Мы пробовали не завязывать ниточки, не детерминировать A и B, перейти от ясной позиции к расфокусировке.
Второе, что мы сделали, — убрали границу между сценой и залом, перемешали актеров и зрителей. Последние сидели на диване, в кресле у торшера, за обеденном столом… Все действо происходит в гостиной, где все теряются, где нет одной точки, куда нужно смотреть.
— Под конец мне хочется с вами поговорить не об искусстве, а о системе, в которой оно существует. И я имею в виду в том числе премию «Прорыв». Продюсеров проекта «Город. Разговоры» Элину Петрову и Екатерину Сухорукову номинируют как лучших менеджеров года. Я как-то общался с соучредителем премии Виктором Минковым и тот объяснил суть награды. Условно, не просто отдать должное молодым театральным деятелям до 35 лет, но и раскрыть их имена для публики и экспертов-старожилов в условиях, когда социальные лифты работают из ряда вон плохо, когда дискриминация, эйджизм — не редкость. Все так?
— Упомяну один забавный случай, связанный с премией «Прорыв». Награду я получил в 37 лет, но формально правила соблюдены — на момент создания спектакля мне было 35. Этот случай — не единственный. Другой пример — мой друг, художник Александр Мохов. То есть даже внутри молодежной премии отмечают людей, которые не то чтобы порвались — они долго и системно работали.
В любом случае здорово, что в городе действуют подобные конкурсы. Чем больше альтернатив, тем больше шансов, что заметят кого-то еще. Круто, что есть указательный палец, который показывает туда, куда никто не смотрит. К тому же организаторы премии привозят замечательные спектакли из регионов — постановки, которые бы не заметили большие статусные фестивали. Но в целом проблема остается, по-настоящему заметить прорыв очень сложно. Потому что новое — это то, что для остальных пока невидимое.
— Сейчас вы известны, вас любят и уважают, но перед тем вы прошли длинный путь. Сталкивались ли вы лично в свое время со скепсисом, апломбом старших товарищей?
— Всю раннюю театральную жизнь я провел в Кирове, куда уехал в 26 лет совсем юным режиссером. И знаете, молодость не была для меня препятствием. Фактически других постановщиков в городе не было кроме буквально пары коллег. Если у тебя есть порох в пороховницах, то пробьешь бетонные стены бюрократии, традиционных устоев. Возраст не мешал. Важна харизма.
Да, конечно, я помню, как на меня свысока смотрела одна чиновница, функционерка из отдела культуры, и говорила: «А вы бы своей матери такой спектакль показали?» Понятно, что вопрос был задан с учетом моего возраста. Дискриминация ли?
С другой стороны, я понимаю, что сегодня у меня уже не хватило бы пороху семь лет биться с провинциальной бюрократией. Молодость — это не только уязвимость, но и неуязвимость. Молодость — это азарт, энергия и свежий взгляд, а это дорогого стоит.
Беседовал Никита Строгов