Кирилл Мартынов. Мы сидим на отшибе истории и смотрим, как будущее проходит мимо нас

Почти нет сомнений в том, что эпоха Путина навсегда останется в сердцах наших сограждан как золотой век. Мы живем в сложном, неясном и часто пугающем мире, но российский быт устроен элементарно: Россия — великая держава, Крым — наш, единоразовые выплаты пенсионерам — неизбежны.

Мир находится на пике новой технологической революции, интернет превратился в место, где алгоритмы корпораций и правительств сражаются за внимание подростков, индустриальная экономика с ее вертикальными карьерами (один раз отучился и работаешь до пенсии) лежит в руинах, старые политические проекты переживают сильнейший кризис, люди в глобальном мире заново объединяются против чужаков и боятся мигрантов, в общественную жизнь возвращаются религии, параллельно бесконечно умножилось число человеческих идентичностей, включая гендерные, и социальных ролей, а еще это чертово изменение климата.

Нас все это не касается, мы как бабушки у подъезда сидим на отшибе истории и смотрим, как будущее проходит мимо нас («смотри, как вырядилось»). У россиян появилось четкое представление о себе, построенное на отрицании любых изменений: там за кордоном нам завидуют враги, но мы не сдаемся, потому что скоро получка, которая придет на карту «Мир».

По той же причине публика в России ностальгирует по брежневскому СССР: больше двух десятилетий в той стране все было понятно («навсегда») и ничего не менялось. Человеческая психология сопротивляется изменениям, люди в большинстве своем — консерваторы. Понятное дело, что проблема лишь в том, что отказ от участия в изменениях делает тебя аутсайдером — ты не можешь влиять на ход истории, а столкновение с реальностью, как это регулярно было в течение всего русского XX века после очередного «подмораживания России», оказывается болезненным и катастрофическим. Что совсем не мешает впоследствии ностальгировать о «России, которую мы потеряли», идет ли речь о 1913, 1981 или 2007 годе.

Социологи религии утверждают, что по той же логике адаптируются к реальности фундаменталистские религиозные общины: ортодоксальные иудеи, консервативные христиане, а также новые мусульманские течения отказываются принимать участие в современном мире, подчеркивая свое отличие от него, несмотря на то, что являются реакцией на этот мир, его порождением. Крупнейшим вероучительным местом ислама становится Москва: здесь мигранты из нерелигиозных семей принимают веру, потому что это часто единственный способ бороться за свое человеческое достоинство в коррумпированной и ксенофобной среде, где они зарабатывают себе на жизнь.

Если вы думаете, что между человеком, выступающим за стабильность и порядок, интересующимся мнением Владимира Соловьева по широкому кругу вопросов и в целом поддерживающим правительство Путина, и выходцем из Центральной Азии, идущим на пятничную молитву в соборную мечеть в Москве, есть принципиальная разница, вы скорее всего ошибаетесь. Вас объединяет неуверенность перед лицом меняющегося мира, переживание враждебности этого мира к вам.

Союз Лаврова и талибов в этом контексте выглядит вполне закономерно: именно «Талибан» (запрещенное в РФ террористическое движение) в конечном счете становится крайней точкой борьбы за «стабильность», «традиции» и против современного мира. И, похоже, иногда целые страны способны жить во внеисторическом лимбе, как живут в нем радикальные религиозные общины. До тех пор, пока все не рушится и не наступает время ностальгии.

Кирилл Мартынов, журналист