«Оружие и армия — это плохие вещи»

Судя по новостям, которые приходят в последнее время из церковного мира, Московская патриархия осознает актуальные вызовы эпохи. Но какие ответы она даст, пока не вполне ясно. Разобраться в отношении РПЦ к оружию массового поражения, абортам, суррогатному материнству и мирским профессиям священнослужителей корреспонденту «Росбалта» помог протодиакон Андрей Кураев.

— Хотелось бы обсудить три «аспекта» церковной жизни, которые оказались в эти дни в центре внимания. Прежде всего, это вопрос об освящении оружия. Официальный документ Патриархия обещает опубликовать в ноябре — пока же зампред синодального отдела по взаимоотношениям с обществом и СМИ Вахтанг Кипшидзе сообщил граду и миру, что «Церковь благословляет не склад боеприпасов, а православных воинов и их оружие, которое они используют для защиты Отечества». Что это за проблема такая?

— Я рад, что наши официальные спикеры стали высказывать такую позицию. Было бы хорошо считать, что освещается не само оружие, а просто призванные под ружье люди, вынужденные это оружие носить. Я сам в былые годы так же говорил. Но лишь до той поры, пока не взял в руки требник и не почитал сами тексты этих молитв.

Увы! Там вполне четко речь идет об освящении именно оружия: «На оружия сия небесное твое благословение ниспосли… Благословение Бога окроплением воды сея священныя, да снидет и пребудет на оружие сие». Воин тут лишь вторичный предмет освящения: «окропив же и воина, егоже суть оружия, глаголет…».

Как видим, это не просто мольба «Господи, сохрани наших солдат и благослови их живыми вернуться домой». К сожалению, это не молитва комитета солдатских матерей.

Понятно, что как только начинаются дискуссии об освящении оружия, армии, воинской силы и т. д., сразу возникает тезис, что, если не мы, тогда солдаты НАТО будут делать то же самое. Но вот именно из этой логики нас и пробует вырвать Иисус Христос своей Нагорной проповедью. И сказать: не думайте о завтрашнем дне, а просто поступите сейчас по христианской совести.

Ясно, что община людей, которые станут жить радикально по евангельским ценностям, будет тут же раздавлена, объявлена врагами отечества — как мы это видим на примере тех же «Свидетелей Иеговы» (эта религиозная организация запрещена в России). Но даже их пример показывает, что не все так безнадежно.

Оружие и война — это плохо. Может быть, необходимо, но все равно — плохо. И вот с этой фиксации дурноты и должен начинаться богословский разговор о нем и никогда не забывать об этом.

Вторая тема: освящение именно оружие массового поражения (ОМП). Пока решение такое: не выделять в этом документе ОМП в отдельный абзац. Однако в этом случае молчание есть знак согласия.

Те богословы иных веков, которые размышляли на тему использования вооруженной силы, всегда при этом подчеркивали, что воевать можно только с равным и вооруженным, а убийство безоружных священников, детей и женщин находится по ту сторону добра и недопустимо для христианина. Беда в том, что ОМП по определению не различает солдат от нонкомбатантов. Оно бьет по площадям, причем весьма населенным. Отсюда в ХХ веке возник вопрос о моральных аспектах применения ОМП.

Первыми об этом задумались люди, которые сами это оружие и создали. И в Америке, и в СССР. И после этих мучительных ночей Оппенгеймера, Эйнштейна и Сахарова, после раскаяния даже одного из летчиков, который сбросил атомную бомбу на Хиросиму — понятно, что проблема есть. Более того, я помню выступления лидеров нашей Патриархии в 1970–80-е годы, когда они дружно говорили об угрозе «ядерной зимы», об абсурдности применения этого оружия, о необходимости его тотального запрета. Естественно, они это говорили не в силу своей обостренной христианской совести или даже антисоветизма, а потому что такова была официальная риторика СССР: за разрядку, разоружение и т. д. Но все-таки — говорили и приводили аргументы…

И вдруг теперь принимается решение: а давайте закроем всю эту дискуссию и просто не будем упоминать ОМП в этом церковном документе. Сделаем вид, что сабля и бактериологическая бомба суть одно и то же…

Кстати, ОМП — это не только атомная бомба. Это еще и бактериологическое оружие. Сегодня не стихают разговоры об искусственном происхождении коронавируса. И, возможно, нынешняя пандемия это вольное или невольное, но применение ОМП. А мы делаем вид, что даже проблемы тут для Церкви нет.

И еще «кстати»: понятно, что церковные армейские капелланы страны, обладающей ОМП, по должности будут его освящать и оправдывать. Но есть лишь одна православная страна (и ее церковь) с ОМП. Это Россия. С какой стати православные церкви Греции, Иерусалима, Антиохии, Египта, Болгарии, Сербии, Румынии станут тут соглашаться с близорукой корыстью РПЦ? Наоборот, это даст повод к еще одному расколу.

Это пример безумной нравственной деградации церковного официоза. Ради удобства пьянок с генералами идти на такого рода решения — это очень бессовестно. Это показывает то место, которое Евангелие и христианская совесть занимают в жизни этих высокопоставленных церковных чиновников.

— Ну, полгода еще есть… Второй вопрос: недавний призыв патриарха Кирилла не делать аборты. В крайнем случае, он предложил отдавать церкви тех детей, воспитывать которых у матери нет возможности.

— Идея хорошая и старая: на ней была построена империя приютов Матери Терезы Калькуттской в католическом мире, которая еще в 1970-е годы призывала: девочки, если «залетели», рожайте, а детишек отдавайте нам, в наши приюты. Во многих городах западного мира есть такие «бэби-боксы», как бы детоприемники.

Я, в принципе, с этим согласен. Но есть нюансы.

Первый: как это будет сопряжено с осуждением церковью суррогатного материнства? В чем-то очень важном здесь полная симметрия: женщина вынашивает ребенка, заранее зная, что она от него избавится после родов и матерью для него не будет.

— Многие скажут, что тут все-таки довольно большая разница…

— Разница лишь в том, что в данном случае она это делает не за деньги: но и здесь может быть своего рода корысть: все-таки аборт более опасен для здоровья женщины, чем естественное завершение беременности родами. Когда я сам выступал против суррогатного материнства, один из моих аргументов был именно таков: младенец еще в утробе чувствует, любим он или нет. И это будет еще дородовая травма в психике малыша. Так вот и женщина, которая донашивает ребенка, заранее зная, что тут же после родов отдаст его монахиням, бережет себя от любви к этому ребенку. И тот чувствует это.

— Ну, выбор-то между плохим и очень плохим…

— Так и в случае с оружием: важно подчеркнуть, что оружие и армия — это плохие вещи. Они могут быть защитой от еще худшего, но все-таки, нельзя забывать, что, по правилу св. Василия Великого (IV век), солдат, вернувшийся с войны, на три года отлучается от причастия. То есть предполагалось, что он нуждается в некоей реабилитации чрез покаяние, а не в увенчивании церковными орденами и лаврами.

В этом проблема патриарха Кирилла. Он принимает гражданские критерии святости и героизма за церковную святость. Вспомним скандальную историю с предсмертным письмом конструктора Михаила Калашникова, который обратился к патриарху со словами, что его мучает совесть за то, что он создал орудие смерти, которым убито великое множество людей. И патриарх, который по должности вроде бы должен приветствовать любое покаянное движение, вдруг ответил: ничего, это во благо Отечества. Как будто он не христианский пастырь, а министр обороны. (Правда, некоторые люди говорят, что за автомат Калашникова муки в аду принимает Хуго Шмайссер). В иных случаях риторика патриарха бывает жутко навязчивой и назидательной — а в иных, когда это удобно для государства, она оказывается весьма утилитарной и прагматической.

— А многие ли беременные женщины «в сложной ситуации» последуют призыву вместо аборта отдать ребенка Церкви?

— Нет, я не думаю, что это даст какой-то прирост, замеченный социологами и демографами. Но, в конце концов, если стоит вопрос даже о спасении одного ребеночка, это уже хорошо.

— Сможет ли церковь организовать хорошие сиротские приюты?

— Судя по публикациям, превзойти уровень наших государственных приютов не так уж сложно. Но лучше бы в церковной риторике больше говорилось не о монастырях как центрах детского воспитания, а больше было бы призывов к семейному усыновлению и удочерению.

Хорошо бы твердить на каждом приходе: «Дорогие наши прихожане! Пожалуйста, не обращайте внимания на кружку для пожертвований, которая висит у входа в наш храм. Не откупайтесь от Бога копеечным пожертвованием. Лучше найдите в вашей жизни место для еще одного маленького человека. Для Бога такая жертва означает гораздо больше, чем решение отлить колокола еще для одной колокольни». К сожалению, наша корпорация такого никогда не скажет.

Поскольку же превалирует забота о монастырских приютах — становится понятно, что это вопрос о власти. Владыки хотят получить материал, который можно будет воспитывать в монастырском повиновении. При этом, едва лишь будет объявлено о создании таких монастырских приютов, эти же владыки тут же обратятся за помощью к госбюджету. То есть малыши будут использованы как инструмент для фандрайзинга в пользу этих самых монастырей.

А потом с помощью детей, стандартизированных в монастырских приютах, можно уже решать проблемы «кризиса призваний», то есть ими заполнять монашеские и священнические вакансии, число которых будет несомненно множиться в предстоящих десятилетиях. Способ манипуляции тут вполне очевиден: «Церковь спасла тебе жизнь, вскормила тебя и воспитала — теперь ты обязан послужить ей остатком всей своей жизни!».

И все это на фоне страшных приютских скандалов в западном мире. Последний месяц активно обсуждаются детские могилы в Канаде. Там была создана сеть школ для индейцев, причем это называлось потрясающе циничным словом «ассимиляция». Индейцы — это коренное население Америки, но «понаехавшие тут» европейцы вырывали детишек из семей и начинали их ассимилировать под себя. Так вот, оказалось, что в этих школах был большой процент детской смертности. Сейчас в Канаде расследуют, что это было: общие для всех эпидемии или голод — или же какое-то сугубое издевательство над детьми, которых считали унтерменшами. Ранее в Ирландии найдено кладбище 800 воспитанников католического приюта Туам. Как тут не вспомнить страшный канадский фильм «Мальчики святого Винсента». Да, он про то, как епископ в сговоре с городскими властями покрывает монахов-педофилов…

Делать вид, что мы, православные, никогда на эти грабли не наступим, очень странно. Тем более, что в православной традиции дети и монастырь всегда считались антонимами. В многочисленных сборниках церковных правил сказано, что есть три законных повода для монаха перестать слушаться своего начальства: если начальник исповедает ересь, если в мужском монастыре появились женщины, или если там появились мальчики. В этом случае монах просто обязан покинуть зону соблазна.

Кроме того, в православии нет традиции педагогики. Наша основная литература создана монахами, а они бездетны. У нас не было ордена иезуитов, который бы веками создавал элитные учебные заведения. И надеяться, что мы обойдем те айсберги, на которые напоролась католическая педагогика, было бы крайне наивно.

— И третий вопрос: подготовлен некий перечень «приемлемых и неприемлемых» для священнослужителя мирских профессий. Наиболее интересны тут даже не конкретные специальности, а кое-что иное: похоже, в Патриархии понимают, что не смогут «в тощие времена» полностью содержать такой большой клир, и придется-таки священникам самим зарабатывать на жизнь, как это давно уже делают православные коллеги из зарубежных юрисдикций. Так ли это?

— Это один из редких случаев, когда церковное руководство пробует вглядываться в туманную даль, чтобы разглядеть рифы, с которыми нам предстоит познакомиться. Подробности пока не вполне ясны, что они разрешили или запретили.

Что меня несколько удивило — в прессе говорят, что к числу запретов отнесена профессия официанта. Я пока еще дьякон. Так вот, если перевести это слово с латыни, то это и будет «официант». Служитель! И не на уровне слов, а просто по-христиански: «кто хочет быть первым, да будет слугою всем». Гнушение профессией официанта — это та самая корпоративная самовлюбленность: мы в золоте, целуйте нам ручки!

— Но ведь официант и алкогольные напитки подает, причем часто…

— Ну, хорошо: а шофером же священнику разрешено работать. Он тоже должен спрашивать клиентов: «А куда и зачем вы едете? До храма подбросить могу, а на шашлыки с водочкой — нет?»

— А если священники станут массово зарабатывать мирскими профессиями — может ли это привести к демократизации церковной жизни вообще? Если они почувствуют себя материально независимыми?

— Да, то, что исчезает финансовая зависимость священника от его собственной богослужебной деятельности и приходит понимание, что «один мужик двух генералов кормит», — это способно изменить самоощущение священника.

В Голландии мне рассказывали: в местном православном храме настоятель работает клерком в какой-то светской юридической конторе. И если церковный праздник приходится на рабочий день — он назначает службу на полдень, в обеденный перерыв. За этот час он должен успеть приехать из офиса (на велосипеде), отслужить и вернуться на работу. У него при входе в храм висит подрясник: он облачается в него по дороге в алтарь. И у него даже на рукава подрясника уже нашиты поручи: такие вышитые золотом нарукавники, на шнуровку которых обычно уходит больше всего времени при облачении. Служба тоже сокращена. Но — или так, или никак… Прихожан слишком мало, чтобы платить священнику зарплату.

Не исключено, что и у нас нечто подобное будет. У католиков другая система: деньги поступают сверху вниз благодаря тому, что у них не во всех странах отобрали средневековые имения. Но этого тоже недостаточно, и они тоже всеми способами зарабатывают: например, в Ватикане продаются перекидные календари не с иконами, а изображениями фотогеничных молодых священников и семинаристов. Копеечку, но приносит.

Беседовал Леонид Смирнов