Почему в России гнобят жертв домогательств

История с недавними откровениями актрисы Елены Прокловой о пережитых в отрочестве домогательствах и шквал критики, обрушившийся на нее со стороны коллег по цеху, вновь подняли вопрос о том, почему на Западе и в России столь по-разному реагируют на эту болезненную проблему. Там люди публично скорее поддержат жертву, даже когда речь идет об истории многолетней давности, доказать в которой ничего практически невозможно. У нас же в подобных ситуациях принято гнобить жертву с разбегом реакций от «почему так долго молчала» до «у всех было, и ничего — выжили». В крайнем случае -в запасе всегда есть вариант «сама виновата». Почему так происходит и что это говорит о нашем обществе, рассказал «Росбалту» психолог Сергей Ениколопов.

— На Западе, когда всплывает какая-то история, связанная с темой сексуальных домогательств, агрессор нередко становится нерукопожатным и может даже лишится работы. В России же в подобных случаях люди склонны обвинять жертву — в том, что слишком долго молчала, или в том, что сама спровоцировала. Почему такое разное отношение в обществе к этой проблеме?

— Во-первых, на Западе о харасменте заговорили сильно раньше, чем в России — еще в 1990-х годах. В те годы я как раз был в Штатах, и поскольку не очень хорошо понимал, что это такое, мне в администрации одного института дали памятку. Там я выяснил, что, во-первых, я — как мужчина — могу начальницу прищучить, если она будет слишком долго разглядывать кончик моего галстука. Во-вторых, если я хочу прочитать бейдж на вашей груди, то и это может быть расценено как домогательство. Другое дело, что для этого у нас должны быть неравные отношения: я — начальник, вы — подчиненная. Причем тогда это была довольно конкретная административная история: как можно вести себя на работе, за какое поведение можно увольнять, и так далее. И разбирали эти истории не в судах, конечно, а внутри компании — по жалобе в отдел кадров. То есть — харасмент относится к ситуациям, когда начальник ведет себя с подчиненным так, что тот внутренне краснеет. У нас же харасмент почти смешали с изнасилованием, привнесли в это понятие дополнительные смыслы. Отсюда и разброд в трактовках и отношении к этому явлению.

Во-вторых, важно понимать, что об отношении к этой проблеме на Западе мы знаем только благодаря движению MeToo и крупным публичным скандалам, таким как история с Харви Вайнштейном. Но вы же понимаете, что это движение не возникло бы просто так, если бы в этой сфере у них все было нормально. Есть домогательства — есть реакция. Это движение возникло, потому что реакции не было. Причем реакции не было на текущие проблемы, а не на истории 20-летней давности.

— То есть: одно дело — реакция в публичном пространстве, другое дело — то, что реально происходит в обществе?

— Конечно. Скандалы, которые до нас доходят, связаны с публичными людьми. Сейчас, когда эта тема пришла и в Россию, наши медийные лица тоже стали рассказывать о своих историях из прошлого. Мы, как обыватели, не знаем, насколько они правдивы. Нужно понимать: когда речь идет о публичных фигурах, подобные истории могут использовать в политических целях или для пиара.

Но важно понимать, что на бытовом уровне и в России, и на Западе реальная картина с сексуальными домогательствами выглядит примерно одинаково. Косвенно это подтверждает и борьба против запрета абортов на Западе. За что там борются общественники? Один из основных аргументов — оставить женщине право на аборт, если беременность наступила в результате изнасилования. Таких случаев очень много. В середине 1990-х мы проводили большое исследование, и оказалось, что среди матерей, которые отказываются от ребенка, 11% забеременели в результате изнасилования. Я к тому, что цифры очень высокие. И сама по себе борьба за право на аборт как раз и есть серьезный показатель того, что на бытовом уровне проблема никуда не исчезла, какие бы правильные слова ни звучали в публичном пространстве.

— И все же отношение к этой теме у нас и на Западе разное, и даже на публичные истории, которые касаются сексуальных домогательств, мы реагируем по-разному. У нас сам посыл другой: «Подумаешь, домогались! Со всеми было, и ничего — пережили». Даже когда речь заходит о реальном изнасиловании, до сих пор можно услышать: «Не такое уж это и изнасилование, если она сама туда пошла». Почему?

— В нашем обществе есть неприязнь к людям, которые «выносят сор из избы». Истории про сексуальное домогательство как раз об этом. Причем, неприязнь эта существует почти на бессознательном уровне. Сознательно человек вам никогда ничего такого не скажет. В России национальные стереотипы, консервативные взгляды, патриархальные устои до сих пор сильны в обществе и слишком глубоко проникли в повседневную жизнь. Отсюда и рождается вот это «сама виновата».

Кроме того, в историях с домогательствами есть один очень скользкий момент: слово жертвы против слова агрессора. Вы говорите, что вы — жертва, а я говорю — не надо было такую короткую юбку надевать. Про юбку я утрирую, конечно. Но огромное количество изнасилований — это изнасилования на свидании. В таком случае считается, что первый шаг сделали оба, а дальше события можно интерпретировать как угодно.

То есть, если вы заявляете, что вас изнасиловали и домогались, извольте доказать. Негативное отношение в обществе к таким историям связано скорее с тем, что оно не верит в них, а не с тем, что у нас склонны осуждать жертву. Если факт домогательств или изнасилования подтверждает следствие, все общество однозначно встанет на сторону жертвы. Споры возникают как раз из-за того, что доказать в этой сфере ничего практически невозможно. Особенно если речь идет об историях 20-летней давности, которые стали всплывать под влиянием MeToo.

Кстати, вы знали, что из-за всех этих историй с домогательствами американские суды отказались от привлечения психоаналитиков в качестве экспертов по таким делам, потому что они навязывали жертвам ложные воспоминания. Были случаи, когда уже после приговора выяснялось, что люди невиновны, а воспоминания, которые транслировала жертва, были ненастоящими.

У нас на отношение к теме харрасмента влияет и общий уровень насилия в обществе. Лет 15 назад было большое социологическое исследование, которое показало, что примерно в 25% официальных и гражданских семей один из партнеров бьет другого регулярно. Еще примерно столько же применяют насилие время от времени. Семей, в которых нет домашнего насилия, меньше 50%. Поэтому, даже когда в публичное поле просачиваются истории о том, что муж бьет жену, у многих это вызывает негодование: «Я все 15 лет терпела, а эта сволочь пожаловалась». Агрессоры и вовсе не понимают, о чем речь, и поражены тем, что так, оказывается, нельзя. Важно понимать, что именно на этом фоне мы и говорим о домогательствах.

— Получается, что при таком уровне насилия в семьях многие просто не способны понять, в чем суть претензий?

— Именно. Вас не избили, не изнасиловали, вас просто схватили за задницу. На что вы жалуетесь? Это же показатель того, что у вас есть задница, причем, достаточно привлекательная. Вот логика большинства. Понимаете, у нас шкала восприятия другая, и люди реально не видят проблемы в том, что кто-то в хамской форме восхитился какими-то размерами вашего тела.

— Выходит, что, с одной стороны, люди просто не воспринимают всерьез жалобы на домогательства, с другой — больше склонны не верить жертве, чем наоборот. С чем связано это недоверие?

— У нас большая часть людей воспитана на недоверии ко всему: правительству, СМИ, теперь — социальным сетям. В лучшем случае, люди верят только своему собеседнику. Есть и еще одна вещь, которую нужно брать в расчет, — недоверие общества к нашим феминистским движениям.

В России феминизм победил в 1917 году, когда женщины получили право на образование, на занятие должностей, на участие в выборах. При этом в Западной Европе все основные изменения произошли уже после Второй Мировой. Там современные бабушки еще помнят, как получили свои права. А у нас уже некому рассказать, как тяжело приходилось женщине, которая не имела права получить образование, работать. В СССР в первом Уголовном Кодексе даже статья была об ответственности мужа за изнасилование своей жены. Ее отменили через 7 лет, кажется, потому что было много оговоров из-за имущества. Но это было. Тогда в стране реально защищалась сексуальная свобода во всем. Феминизму было не к чему стремиться. Мы боролись и выиграли, у нас уже нет антител.

Поэтому сейчас феминизм в нашей стране во многом привнесенный. Идеи, которые продвигают активисты, не находят отклика в обществе. Взять хотя бы борьбу за равные зарплаты. Я, как человек, воспитанный в Советском Союзе, точно знаю, что сотрудник, который занимал одинаковую со мной должность, получал столько же, сколько и я. Старший научный сотрудник любого пола не мог получать другую зарплату.

Сейчас появилась новая повестка, связанная с домогательствами и насилием, но и она не очень поддерживается обществом. Почему — я уже сказал. Кроме того, самих феминисток многие считают фриками. Если вы покрасили волосы в зеленый или розовый цвет, то все ваши сообщения как-бы спускаются на дельту ниже. Это я с сожалением говорю, ведь тематика, которой я занимаюсь — насилие, из-за этого теряет, потому что рупор не вызывает доверия.

Но главное — в голове у современных феминисток стремление, чтобы государство взяло на себя ответственность вбить в нас, обывателей, хорошие правильные мысли об интересующих их предметах. Они не общество хотят изменить. Они хотят, чтобы сверху пришли и через колено общество сломали в хорошую сторону.

Анна Семенец