В Петербурге с 3 по 10 апреля пройдет международный фестиваль документального кино «Артдокфест». На мероприятие, выдержавшее годы нападок со стороны цензурных органов и провластных активистов, приедут почти все российские участники. Зрителей ждут 36 кинокартин независимых авторов.
Как фестиваль живет сегодня, в «постмединскую» эпоху и за чей счет существует? С какими проблемами сталкиваются кинематографисты? Можно ли оставаться свободным в путинской России? Нужны ли стране такие люди, как Горбачев, или борьба с режимом — дело людей нового формата? Достойны ли наши дни экранизации и зачем нужно документальное кино? Эти и другие вопросы обсудили вместе с режиссером, президентом фестиваля «Артдокфест» Виталием Манским.
— «Артдокфест» был долгое время мишенью для российской госмашины. Запрет показа отдельных фильмов, нападки провластных активистов, все это мы помним и так или иначе связываем с временем экс-министра культуры Владимира Мединского, который не слишком высоко отзывался об «антигосударственном» мероприятии. Чиновник ушел, «Артдокфест» остался. Как фестиваль сегодня поживает? Изменилась ситуация?
— Такого конкретного зашквара, как при Мединском, больше нет. Но тот в целом был неадекватен как госчиновник, отвечающий за конкретную сферу, а потому действия властей и носили столь вопиющий характер. Я бы не сказал, что теперь госслужащие придерживаются другой интонации во взаимодействии с культурой, но ушла поправка на беспредел. Проблемы остались, но без очевидных перегибов на местах.
— Например?
— Они все фундаментального характера. Те же ограничения прав художника, отсутствие свободы, цензура, посягательство на интернет. Что-то, напротив, усугубляется — вспомните недавно принятый закон о просветительской деятельности. Все это так или иначе бьет и по программе «Артодокфеста», самой институции. С одной стороны, тех бессмысленных действий времен Мединского больше нет, этих судов, организованных юридической службой Минкульта. Но остаются и процедура согласования картин, и многочисленные штрафы за якобы нарушение законодательства.
Даже если убрать политический контекст, посмотрите на ситуацию. Как известно, документальное кино рассказывает о реальной жизни России, но при этом в стране запрещена нецензурная лексика на экранах. Скажите, можно ли описать сегодняшние события без мата? В программе фестиваля заявлена дебютная картина Николая Викторова «Чермет», из которой убрали несколько десятков подобных фраз. Что в итоге остается от фильма после такой кастрации? А ведь иначе нельзя, все проверяем, поскольку первым же под раздачу попадет «Артдокфест». Абсолютно независимый от государства проект почему-то вынужден подчиняться регламентам, с которыми не согласен.
— При этом, насколько я понимаю, фестиваль действует без господдержки.
— Руководители и часть команды работают на волонтерских началах — не тех, о которых рассказывает наш президент, когда встречается с комсомольцами новой формации, живущими за счет правительственных грантов. Ничего общего с добровольчеством здесь нет. У нас все иначе. Люди в свободное от работы время занимаются фестивалем, работают полноценно, изо дня в день, годами. Петербургская команда показательна. Никакого вознаграждения, даже той единственной внешней поддержки в 1,5 млн рублей, которую мы получаем от Фонда Прохорова. И это делает сотрудников из Северной столицы еще более непотопляемыми. Абсолютно свободные люди, искренне любящие кино и вкладывающие в него жизнь. Прибыль же от фестиваля мы не получаем. Только компенсации части затрат за счет продажи билетов.
— Получается, лучше с пустыми кошельками, зато без привязки к власти?
— Казалось бы, раз ты без денег и все делаешь по совести, то свободный человек. Но в стране сложилась такая ситуация, что по-настоящему свободным сегодня не может быть никто. Приведу пример из другой сферы. Некоторые издания обосновались за рубежом. Казалось бы, пиши, что хочешь. Но, к сожалению, в любой момент Роскомнадзор блокирует публикации. То же касается и киноиндустрии. Государство не выдает прокатное удостоверение — и ни один фестиваль не включает картину в программу.
Или, например, недавняя ситуация с премией «Белый слон», вручаемой Гильдией киноведов и кинокритиков России. Совет вручил приз фильмам Навального как событию года. В итоге председатель Союза кинематографистов Никита Михалков сначала давит на организаторов, затем выходит из состава учредителей. Поверьте, за этим последуют другие рестрикции. Все это происходит на наших глазах. А казалось бы, независимая от властей организация.
— Все мы так или иначе под колпаком. Как думаете, получать от Кремля, чиновников деньги и создавать на них важные для россиян проекты, одновременно внутренне выступая против действующей власти — это лицемерие или вполне оправданный шаг?
— Я не очень представляю, как быть внутри системы и при этом независимым от нее в контексте правил игры, установленных в России. Это абсолютно авторитарное государство, четко сформулировавшее внешне- и внутриполитическую доктрину.
— И если ты получаешь от чиновников деньги, значит, ты не можешь быть независимым…
— Да, ты в чем-то уязвим.
— А стоит ли осуждать таких людей? Немного в сторону отойду. В Фейсбуке наша дорогая интеллигенция часто спорит по поводу Нюты Федермессер, которая, как многим кажется, сотрудничает с государством, но за счет полученных денег выстраивает более щадящую систему интернатов в стране. С одной стороны, благое дело, а с другой…
— Я часто привожу в пример сцену из фильма Алексея Германа «Проверка на дорогах». Задача партизан — взорвать мост, по которому идет состав на фронт. А под ним проплывает баржа с советскими пленными. Это самая концептуальная и гениальная цитата в советском кино. И она гениальна своей неразрешимостью. Здесь нет правильного ответа. И в жизни так же.
Потому мы на «Артдокфесте» стараемся показывать картины, которые ставят подобные вопросы. Человек становится свободным от очевидности, размышляет, анализирует и принимает уникальное личное решение. Только тогда мы говорим об искусстве.
— В Петербурге обещают насыщенную программу. Причем покажут не только новинки, как, например, ленту «Расторгуев» Евгении Останиной, но и «Нескучный сад» Виктора Гинзбурга. Картина 1993 года, восстановленная копия. Почему сейчас? Фильм как-то перекликается с сегодняшней Россией, чтобы быть интересным современному зрителю?
— Он сделан просто, прямо, честно и, казалось бы, рассказывает об очень узкой сфере человеческого бытия: о гендерном начале, той самой сексуальной революции, которая происходила вместе или параллельно с крахом советской империи. И все же для меня степень актуальности — зашкаливающая, и даже не столько из-за финала. Фильм показывает, как мы, «те», часто глупые, наивные и абсурдные, оголенные, были более открытыми к чему-то прекрасному, к будущему, нежели сегодняшние «мы», одетые в кители с застегнутыми верхними пуговицами. И это большой урок для нас и большое разочарование.
— Еще одна картина о прошлом и одновременном сегодняшнем — «Горбачев. Рай» за вашим авторством. Что это, попытка своим фильмом поставить такой метафорический памятник последнему генсеку, которому, очевидно, не скоро будут ставить настоящие скульптуры?
— Я отчетливо вижу, как в каком-нибудь 2051 году монумент открывают в хорошем месте, например, на Лубянской площади в Москве, а вечером на «Первом канале всемирного интернета на русском языке» показывают фильм «Горбачев. Рай». Тогда за холодом камня или металла люди проникнут в мир живого, настоящего Горбачева, его реальное бытие, если, конечно, моя картина доживет и не рассыплется на пиксели. К слову, я хочу приехать в Петербург на «Артдокфест» и показать ее лично. Аудитория Северной столицы для меня очень важна. Надеюсь, получится.
— Развал Советского союза до сих пор остается кровоточащей раной, причем не только у нашего президента, который назвал действия Горбачева крупнейшей геополитической катастрофой, но и у самых обычных граждан. Последнего генсека любят и ненавидят. Живы и молоды очевидцы событий. Как думаете, тогда, в 2051 году, мы сможем объективно оценить личность Горбачева и подвести итоги его правлению?
— Я с вами веду беседу из Риги. Знаете, здесь фраза «кровоточащая рана» в контексте развала СССР неприменима, оксюморон. Светлое событие, которое отмечается как государственный праздник освобождения. И это произойдет во всех уголках бывшей империи, я убежден. Таков естественный цивилизационный путь развития общества, независимо от того, появится ли на постсоветском пространстве новое объединение по типу Евросоюза или часть территорий уйдет в Китай… Не имеет значения. Если любой откроет учебник истории, то увидит, как на протяжении последнего столетия менялась карта мира. Границы двигаются, это закономерно. Роль Горбачева, безусловно, оценят по достоинству везде, во всех уголках бывшего СССР.
— Как мне кажется, для вас последний генсек — по-настоящему свободный человек. В современной России таких больше нет?
— Абсолютно независимых людей нет, разве что в сумасшедшем доме. В действительности мы все несвободны, отличается лишь мера несвободы. Горбачев пришел к власти легально и регулярно шел на компромиссы. Сейчас в России другой политический ландшафт, и такого пути невозможно представить. Не думаю, что кто-то может сравниться с Горбачевым. Он не революционер. А у нынешней России единственный шанс — революция. Сейчас нужны не горбачевы, а манделы, навальные…
— Кстати, о последнем. Вы в декабре выходили на пикет в поддержку Алексея Навального. Зачем? Потому что он — тот самый современный более-менее «свободный человек», за которого стоит вступаться? Или потому, что вы стремитесь быть свободным и иначе просто не могли?
— То был мой личный протест, потрясение от доказанного факта преступных деяний государства. Навальный назвал конкретных организаторов, доказал факт попытки убийства, и понятно, что без согласования наверху к ней бы не прибегли. Я вышел на пикет в шоковом состоянии, и ни на секунду в своей реакции не разочаровался.
— А такие акции способны на что-то повлиять?
— Безусловно. Любая диктатура держится на страхе. Если ты его преодолеваешь, то становишься свободным, даже будучи в кандалах.
— Получается, важно демонстрировать свободу…
— Да, и в результате она увеличивается. Огромное количество подлости мы совершаем в силу самоцензуры. Постоянно слышу: «Понимаешь, за мной театр, за мной коллектив, лучше помолчать». И в эту секунду мои коллеги, осознанно или нет, дают новую кровь этой власти, новую силу, которая их же потом раздавливает.
— Вы их осуждаете?
— Если это люди моего круга и мы в доверительных отношениях, я всегда призываю не поддаваться соглашательству. Не скажу, что беседы всегда эффективны. У коллег в руках козырь: «Ты уехал в Латвию, а мы тут, в России». Надо признаться, я эмигрировал, потому что не мог существовать в той системе координат с той мерой несвободы, несравнимой с жизнью в европейском государстве. Но уехать — тоже поступок. Как видите, все снова сводится к неразрешимости, отсутствию единственно правильного ответа. Как в кино, так и в жизни.
— Ваши картины вполне политические, и за ними можно угадать позицию режиссера, хотя и придется поразмыслить — речь все-таки не об агитке. В интервью же вы открыто критикуете власть. Снятые фильмы — творческий итог рефлексии или еще способ борьбы с установившимся в России режимом?
— Для последнего нужны более радикальные меры: пропагандистские, плакатные, более четко сформулированные. Как мне кажется, я все же обращаюсь к сознанию человека, его чувствам, стараюсь быть деликатным, оставляя за зрителем право на собственное решение. На публике же я говорю более схематично и жестко, это правда. Но все это не отменяет того, что я принимаю фильмы Алексея Навального и считаю их важными — пусть и не особо художественными. Они значимы здесь и сейчас, в конкретную неделю, месяц, в отличие от моих картин, которые я делаю вдолгую, для того самого 2051 года.
—Я — может, по глупости и подростковой наивности — в свое время думал, в какое неинтересное время мы живем. Повзрослел — и то ли мир кардинально изменился, то ли я стал лучше наблюдать. Все иначе. Как думаете, наше время, наша современная Россия кинематографична? Все, что происходит сейчас в политике, достойно экранизации?
— Да, но не сейчас. Нужна дистанция. Я прекрасно помню волну перестроечного кино, которое пыталось быстро вскрыть все то, что замалчивалось советской системой. Результат получился сиюминутным, поверхностным. Глубинное, настоящее кино пришло позже. Так же было, например, с темой войны. В годы ВОВ нам показывали героических советских воинов и карикатурных немцев, где все понятно: враг будет разбит, победа будет за нами. И только много позже пришло время Ларисы Шепитько, Алексея Германа, Элема Климова… Может, потому и нужно документальное кино, чтобы фиксировать слепки времени, которые потом станут основой для более глобальных произведений.
Беседовал Никита Строгов