У новой России нет общего языка с новым Западом

Говорят, что не стоит принимать всерьез решение Amnesty International разжаловать Навального из «узников совести». Что организация эта негосударственная и к тому же опороченная многими скандалами. Что операция Кремля по бомбардировке AI жалобами прошла успешно, но это, в конце концов, только разовая акция. И главное — что для США и Европы Навальный, свят он или нет, в первую очередь пешка в геополитической игре. А внутри самой России шансы оппозиционера № 1 на конечный успех вряд ли зависят от пожалований или изъятий западных идеологических наград.

В короткой перспективе все это верно. Однако не в дальней и даже не в средней.

Сейчас часто вспоминают брежневский застой 1970-х. Но важнейшей частью его идеологического оформления был спор с Западом о правах и свободах, причем Запад уверенно атаковал, а Кремль оборонялся, признавая свою идейную ущербность в том числе и в глазах собственных граждан.

Нобелевские премии, присужденные Александру Солженицыну (1970 г.) и Андрею Сахарову (1975 г.), маркировали их как моральных лидеров. И тогдашние власти, по сути, разделяли эти оценки — с обоими обращались совсем не так, как с рядовыми диссидентами.

А еще важнее, что когда советская система вошла в фазу перестройки, верхи и низы видели в этих новшествах не только моральную победу наших домашних защитников прав и свобод, но и успех западных ценностей, которые воспринимались как неделимые и убедительные.

На рубеже 1990-х вчерашние критики режима не стали правителями, но их духовный авторитет одинаково котировался и у нас, и на Западе. Это накладывало печать на большие события.

А что мы видим сейчас? Amnesty International елейным тоном извинилась за «ущерб», который ее решение «могло нанести кампании по освобождению Навального», а также за причиненные этим решением «бедствия Навального и его многочисленных друзей и сторонников».

Казалось бы, структура, столь строго судящая словесные прегрешения пятнадцатилетней давности, должна немедленно изгнать из своих рядов всех чиновников, ответственных за «бедственное» решение, которое сама же признает принятым «в неудачные сроки». Но ни один бюрократ не пострадал. Не сказано ни слова и о том, почему AI делит политзаключенных на своих и чужих и продолжает считать «узниками совести» людей, экстремистские дела и слова которых симпатичны и понятны левым.

Так что главная причина скандала совсем не в том, что кремлевские вовремя накатали свои жалобы. Если без раздумий удовлетворять любые «нелевые» доносы, то уж доносчики-то найдутся.

Но ведь AI никогда и не была «правой». Что изменилось? В западных странах воцарилась иная атмосфера.

Вес и агрессивность лево-политкорректных практик, называй эту идеологию «новой этикой» или как угодно иначе, резко вырос. Они не совсем еще господствуют, но явно задают тон. На первом плане больше не защита прав и свобод, а наказание за грехи против политкорректности, как бы давно они ни были совершены, и продвижение запретов, список которых растет с каждым днем.

В условиях нарастающей истерии левый чиновник AI, еще недавно такой ленивый и безалаберный, чует угрозу потерять должность за идеологическую ошибку и превращается в спятившего паникера, который остервенело топчет любую нелевую крамолу.

Совершенно правильно напоминают, что AI — лишь одна из многих организаций. И статусы, которая она присваивает или отбирает, весят мало. Но ведь все прочие дышат тем же воздухом.

О том, что Навальному могут присудить Нобелевскую премию мира, напомнив нашему режиму о Сахарове, еще недавно говорили как о чем-то достаточно реальном. А теперь? Очень вряд ли. Присуждающий эту премию норвежский Нобелевский комитет состоит из таких же трусоватых бюрократов, только рангом повыше. Главное для них — избежать неприятностей. Ведь так легко подобрать другого претендента, за которого не станут шельмовать.

Не нужны неприятности и западным политикам, пусть даже формально и не радикалам-политкорректорам. Может быть, в душе они все еще понимают права и свободы в прежнем их либеральном истолковании, но поскольку сейчас таковыми называют запрещения и несвободы, глупо и невыгодно идти против течения.

Могут ли они от души осуждать наши новые и новейшие законодательные запреты, многие из которых прекрасно рифмуются с их домашними, формальными и неформальными? Правда, у них нарушители платят карьерами, а у нас отправляются в колонии — однако дает ли эта тонкость моральный перевес, который был так очевиден полвека назад?

Интересно, как они будут возражать против приравнивания нападок на ветеранов к пропаганде нацизма? Уж не с точки ли зрения абстрактных свобод? Но абстрактные свободы и для них уже мало что значат.

Мог бы Солженицын получить сейчас Нобелевскую премию по литературе? Нет, и это настолько ясно, что доказывать не надо.

А Сахаров? Не думаю. Теперь ведь достаточно и одного какого-нибудь компромата, а таковой был: в 1973-м Сахаров подписал коллективное обращение к Пиночету с просьбой не трогать поэта-коммуниста. Текст содержал выражения, лестные для чилийского правителя. Перечеркнуло бы это теперь нобелевку? Безусловно.

Представьте себе Сахарова, пытающегося объясниться (как он это и сделал в своих воспоминаниях) — что это, мол, было написано «для формального подкрепления своей просьбы и в качестве формулы вежливости» и что «приведенные слова письма недобросовестно цитировались вне контекста как якобы доказательство того, что я поддерживаю и восхваляю „кровавый режим Пиночета“».

Как вы считаете, были бы сегодня приняты такие оправдания? Разумеется, нет. Хотя бы потому, что «недобросовестно цитировать вне контекста» — норма для политкорректоров. К тому же по правилам «новой этики» от обвиненных не принимаются вообще никакие оправдания.

Не знаю, долго ли «новый Запад» будет таким, каким стал сегодня. Но в нынешнем своем состоянии он нам точно морально не поможет, поскольку просто для этого не приспособлен. Его восприятие действительности совершенно не такое, каким было полвека назад. Тогда существовал язык свободы, на котором с Западом можно было говорить, а сейчас его нет. К лучшему это или к худшему, но незачем тратить время на поиски там моральной опоры.

Сергей Шелин