Власть проигрывает битву за умы

Информационная революция последнего десятилетия, благодаря которой интернет вытесняет из информационного пространства подконтрольные властям телеканалы, совпала с непрерывным падением доходов большинства россиян, продолжающимся последние пять-шесть лет.

Широкое проникновение интернета в общество, конечно, не означает, что российская власть отдала его на откуп оппозиции. Напротив, большая часть контента русскоязычного сегмента всемирной сети отражает прокремлевскую позицию. Просто интернет так устроен, что здесь, в отличие от отечественного телевидения, не может быть полной монополии государства.

В условиях информационной конкуренции и реального падения уровня жизни большинства граждан власть начинает проигрывать борьбу за умы. Что и продемонстрировал фильм Алексея Навального о «дворце Путина», который набрал уже больше 110 миллионов просмотров. Интернет меняет видение мира россиянами, и это важнейший фактор нынешней жизни.

Власть практически всегда занималась формированием нужной для нее пропагандистской картины. Но инструменты воздействия на сознание людей раньше были другими. В дореволюционной России этим занимались помещики и священники. По мере необходимости развития народного образования к ним добавились школьные учителя. Конечно, некоторые из них придерживались довольно прогрессивных по тем временам взглядов, но в большинстве своем педагоги до революции и после нее несли детям не только знания, но и правильную (на тот момент) официальную идеологию.

В советские годы эту задачу решали уже не только преподаватели, но и деятели культуры. Технически это делалось тогда посредством газет, книг, радио, а затем телевидения. Когда в конце 70-х — 80-е годы XX века телевидение пришло практически в каждый дом, оно стало абсолютным монополистом в распространении официальной информации.

Путин, как мы помним, придя к власти в 2000 году, сразу же поставил под контроль основные федеральные телеканалы, а затем постепенно и все остальное ТВ. Потому что четко понимал — кто владеет телевидением, тот владеет страной. Именно телевидение создавало все 20 лет его правления нужную ему картину мира россиян. Эта картина могла быть фрагментарной, но центральное место в ней занимала фигура верховного правителя (царя-президента).

Во второй половине 1980-х годов роль такой центральной фигуры в российском массовом сознании была иронически сформулирована Леонидом Филатовым в его знаменитой сказке «Про Федота стрельца-удалого молодца». Бояре, генералы сколько угодно могут быть жуликами и ворами, дураками и мерзавцами, но есть нечто прекрасное и незыблемое, что придает прочность картине мира обыкновенного российского человека. Это фигура верховного правителя, который, не покладая рук, заботится о вверенных ему подданных: «Утром мажу бутерброд / Сразу мысль: а как народ? / И икра не лезет в горло, / И компот не льется в рот».

Читая эти строки в горбачевскую эпоху, позднесоветский человек от души хохотал над образом филатовского царя. Но, как выяснится позже, весело ему было не оттого, что он окончательно распрощался с монархическим сознанием, а потому что тогдашний «царь» (генеральный секретарь ЦК КПСС) в его представлении был не настоящим, а поддельным. В 1990-е годы правление президента Бориса Ельцина убедило постсоветского человека в этом еще больше. «Царь» опять оказался «ненастоящим». И вот с пришествием Путина в 2000-е годы народ, как ему показалось (и как его ежедневно убеждало телевидение), получил наконец настоящего царя-президента, который и в самом деле весь в мыслях о простых людях…

Еще несколько лет назад я сам не раз утверждал, что власть в России может измениться, если изменятся телеканалы, а телеканалы могут поменяться, если изменится власть — получался замкнутый круг. То, что с развитием интернета информационная монополия государства постепенно начала размываться, стало понятно в 2014–2015 годах. Но тогда в связи с присоединением Крыма к России и войной в Донбассе этот факт был погребен под валом пропаганды невиданного масштаба. Однако процессы информатизации, цифровизации российского общества все эти годы продолжали идти с неуклонным ускорением.

После публикации фильма Навального выяснилось, что мы оказались в другой стране. Конечно, не все так просто. Процессы в массовом сознании, как и в голове каждого отдельного человека, идут не так уж быстро. Фильм посмотрели еще не все, а от тех, кто его видел, не стоит ожидать, что они тут же дружно хлопнут себя по лбу и скажут: «Надо же, вот как на самом деле! А мы-то думали! А нас обманывали!»

Обычный человек с огромным трудом расстается со своими иллюзиями, с аккуратно выстроенной в его голове и удобной для него картиной мира. Если вот так сразу признать, что «царь не настоящий», а только им притворяется, как тогда жить? Однако, как говорил последний генеральный секретарь ЦК КПСС, «процесс пошел»… Для наступления настоящих перемен совсем не обязательно, чтобы в «правильного царя» перестало верить большинство. Достаточно, чтобы эту веру отбросили некоторые значимые слои населения. Например, жители столиц и крупных городов, молодежь, женщины.

И вот тут социология тоже улавливает сегодня очень серьезные подвижки. Достаточно напомнить, что детонатором массовых протестов, прокатившихся по стране 23, 31 января и 2 февраля, стали события вокруг одного-единственного, пусть и достаточно известного политика. Причем, как показали опросы, проведенные среди протестующих группой социального антрополога Александры Архиповой, большинство из вышедших на улицы недовольны не только отравлением и арестом Навального, но и положением дел в стране в целом.

Невиданным доселе явлением оказалась география протестов — более чем сто городов России, включая средние и даже небольшие. Важным индикатором радикализации общества стал резкий прирост числа тех, кто участвовал в митингах впервые. По данным группы Архиповой, на акциях 23 и 31 января этот показатель в Санкт-Петербурге составил 47%, а в Москве — 38,7%. Даже в митингах 2012 года число новичков был значительно ниже. И это при том, что тогда эти мероприятия согласовывались с властью и проходили без полицейского насилия.

Также выросло число молодых участников протестов. Причем вовсе не несовершеннолетних, как утверждают пропагандисты (митингующих моложе 18 лет было всего 1,7% — 1,8% от общего числа участников), а именно молодых. Группа тех, кому от 18 до 35 лет, на митингах в Москве составила 66,3%, а в Петербурге — 75,5%, то есть абсолютное большинство. А за кем молодежь, за тем и будущее.

Еще один важный показатель — участие в протестах женщин. Дело в том, что резкое увеличение их активности в антиправительственных выступлениях всегда было характерным признаком радикализации общества в целом. Так вот, по данным Архиповой, если в конце 2011 года на первом митинге в Москве против фальсификаций на парламентских выборах было 35% женщин, то среди участников несанкционированных (подчеркнем это) уличных акций 23 и 31 января женщин было уже до 45%, то есть почти столько же, сколько мужчин.

И, наконец, вопрос о репрессиях. С 1905 по 1912 годы монархическая власть в Российской империи куда более жестоко подавляла участников революционных движений (см., например, Ушерович С. С. Смертные казни в царской России. — Харьков, 1933). Только за эти семь лет, по подсчетам участников событий и историков, в полицейских участках и тюрьмах были забиты до смерти или доведены до самоубийства около 40 тысяч человек. Понятно, что нынешний полицейский произвол, как бы жесток он ни был, не идет ни в какое сравнение с тем, что творилось больше ста лет назад. Однако, как мы знаем, никакие репрессии царский режим не спасли — он рухнул просто потому, что его время пришло.

Александр Желенин