«Не нужно путать умственную отсталость и дисграфию»

Благотворительный фонд «Близкие Другие» год назад начал искать педагога, который сможет научить читать и писать взрослого человека — бывшую жительницу детского дома, а потом и психоневрологического интерната для взрослых Юлию Калаеву. Она несколько лет назад получила квартиру и стала жить самостоятельно. Многие из тех, кто не соприкасался с системой ПНИ, даже не представляют, насколько глубока может быть педагогическая запущенность у людей, выросших в специализированных детских домах.

Юлия Калаева — взрослый человек с сохранным интеллектом, не владеющий грамотой. Каково это — учить читать взрослого человека? И как в наше время взрослые люди могут не иметь навыков, которые давно уже считаются элементарными? Об этом обозревателю «Росбалта» в интервью рассказала коррекционный педагог Надежда Лебедева, откликнувшаяся на объявление фонда «Близкие Другие».

— Юля — первый взрослый человек, с которым вы занимаетесь?

— Для меня эта тема достаточно давняя. Будучи маленьким ребенком, я была удивлена тому, что моя бабушка не могла писать даже так, как я в начальной школе. Это было в середине 1990-х. Потом моя жизнь сложилась таким образом, что я стала учителем и начала работать с особыми детьми. У Юли есть мечта. Я могу помочь в ее осуществлении. Возраст здесь значения не имеет.

— Ваша основная работа связана с детьми, а тут взрослый человек. Пришлось ли как-то адаптироваться к новой ученице?

— Для меня нет большой разницы, кого учить читать и писать — семилетнего ребенка, пятнадцатилетнего подростка с особыми образовательными потребностями или Юлю, которой тридцать восемь лет. Есть определенная методика обучения грамоте. Если мы говорим про человека, который совсем не владеет навыками чтения и письма, она будет применяться вне зависимости от возраста.

В коррекционной педагогике пропагандируется индивидуальный и дифференцированный подход, когда мы стараемся отталкиваться от возможностей конкретного ребенка, и поэтому появляется большое количество дополнительных приемов, которыми обычные учителя начальных классов не пользуются. Например, музыкальные задания — игры, распевки, разминки, соединение речи и движения. Здесь важно, чтобы человек пропустил звук или слово через все свои сенсорные потоки. То есть для того, чтобы дать ребенку понятие звука, буквы, мне нужно проделать большую работу по подготовке моторики, фонематического восприятия. Дети, которые готовы, могут освоить букварь за год.

Я работаю с детьми с особыми образовательными потребностями, в частности с ментальными нарушениями различной степени выраженности и расстройствами аутистического спектра, и могу сказать, что методика, которой я пользуюсь, приносит результаты. Важнее не возраст, а умения конкретного человека. Есть такие педагогические приемы, относящиеся даже больше к логопедии, психологии, которые применяются, например, когда человек после инсульта теряет те или иные навыки. Их восстановление происходит с самого начала.

— Влияют ли на процесс обучения Юли какие-то ее личные особенности, обстоятельства жизни?

— С Юлей есть некоторые нюансы во взаимодействии — как и с любым взрослым человеком. Например, она смущается делать что-либо, кажущееся ей простым. Но в противном случае у нас не будет результата. Речь идет о каких-то игровых занятиях. Юля смущается, когда мы работаем, например, с суджоком. А с этим видом терапии связано очень много возможностей, в том числе и при коррекции постинсультных состояний.

В свое время я занималась восстановлением моего дяди после инсульта, и он очень злился, когда я заставляла его делать элементарные вещи — такие, как захват, перекладывание предмета, нахождение предмета в макаронах или в песке, прямой и обратный счет.

У Юли почва достаточно подготовленная. Ее психическое состояние вполне подходит для того, чтобы овладеть навыками чтения и письма. И у нее есть еще один потрясающий фактор — мотивация. К сожалению, мотивации нет у большинства моих учеников в школе. Я вроде как должна дать им эти навыки, но не факт, что даже при психологической готовности они хотят, чтобы я вмешивалась в какие-то их состояния.

А Юле нравится, что у нее получается. Ей хочется не только набирать сообщения голосом, но и написать. Я обещала ей: «Когда мы с тобой пройдем достаточно, я пришлю тебе открытку с письмом, и ты напишешь мне ответ».

— Кроме вашего дяди и Юли у вас есть еще опыт работы со взрослыми людьми?

— Есть мои бывшие ученики — молодые люди девятнадцати-двадцати лет, с которыми мы достаточно давно общаемся. Но, к сожалению, они в силу своих особенностей, скорее всего, уже не смогут овладеть этими навыками в полной мере. Тем не менее мы с ними не останавливаемся — я же не знаю, что будет через год или через два.

— Есть ли какой-то зафиксированный минимум, недостаточный с точки зрения обычного грамотного человека, но являющийся показателем того, что ученик как-то читать и писать уже все-таки умеет?

— Важно ведь не только уметь читать. Среди моих учеников есть такие, которые формально умеют читать и писать, но они никак не используют эти навыки. То есть ребенок, например, умеет читать, но он не понимает прочитанное. Он может бездумно списать. Поэтому я за то, чтобы навыки чтения и письма находили какое-то практическое применение.

Можно говорить об уровне самостоятельности. Если мы говорим о взрослых с особыми потребностями, то некоторым из них бывает сложно расписаться. Это область применения навыков. А если человеку сложно расписаться, у окружающих сразу возникают сомнения в его интеллектуальном потенциале, при том, что он может быть гораздо выше, чем кажется.

— Как Вы думаете, много ли в наше время в России взрослых людей, не умеющих читать и писать?

— Пятнадцать лет назад я была волонтером в интернате в Псковской области. Там подрастали дети с педагогической запущенностью, задержкой психического развития, снижением интеллекта, которые могли бы спокойно овладеть чтением и письмом. Но администрация интерната решила, что они не будут обучаться каким-то академическим дисциплинам.

Тогда к ним на лето приезжали не только мы, но и ребята из Сорбонны и Оксфорда. Мы в качестве дефектологов проводили с детьми занятия, и они смотрели на буквы в букварях широко открытыми глазами. Эти дети впитывали все как губки — им хотелось получать знания. Когда мы приехали на следующий год, то поняли, что у них эти навыки не закреплялись. Сейчас этим людям 27-30 лет. И таких, подозреваю, немало.

— А есть еще дисграфия — это ведь проблема несколько иного характера.

— Да, встречаются люди с высшим образованием, но при этом с дисграфией. В моем окружении есть люди, которые говорят мне: «Надежда Валерьевна, сейчас я пришлю вам документ, но вы не обращайте внимания на грамотность — я не могу писать по-другому». То есть у них не сформированы навыки письма. И при общении с человеком не всегда сразу понятно, обыкновенная это безграмотность или проявление нарушений письма, например. Не всякая дисграфия поддается стопроцентной коррекции.

Как правило, дисграфия — это особенность конкретного ученика, которая усугубляется недостатком системы образования. Ведь раньше об этом не думали. Тема дискалькулии, дисграфии и дислексии стала разрабатываться у нас не так давно — лет пятнадцать назад она была поднята в научных кругах педагогического сообщества. Соответственно, спустя еще пять лет некоторые коррекционные педагоги пришли в общеобразовательные школы и начали обращать на этот аспект внимание. По факту мы имеем сейчас немало взрослых людей с несформированными навыками чтения и письма, которые в школьные годы были просто записаны в «двоечники» и лентяи. Похожая ситуация с поведенческими расстройствами — человека с СДВГ считали просто хулиганом.

Я сейчас работаю в инклюзивном классе с особыми детьми. Но меня попросили провести исследование с обычными учащимися. В прошлом году к нам в школу пришли двадцать семь новых детей, восемь из которых оказались с подозрением на дисграфию (дисграфия ставится только с середины второго класса). То есть я как коррекционный педагог в общеобразовательной школе отметила этих восьмерых учеников. Но не нужно путать умственную отсталость и дисграфию. Последняя встречается у нормативно развивающихся детей — это следствие несформированности определенных зон головного мозга.

— Каких успехов вместе с Юлей Калаевой уже достигли?

— Мы начали заниматься в марте, но нас разлучил коронавирус. Юля отказывается заниматься дистанционно — она теряется перед планшетом, не знает, как и что там открыть, и так далее. За время, пока мы работали, Юля научилась писать буквы «А» и «О». Она готова к овладению навыками чтения и письма процентов на семьдесят — это очень большой показатель, так что мне не нужно проводить такой серьезный подготовительный этап.

— Как Вы уже рассказали, Юля — далеко не единственный взрослый человек, не владеющий навыками чтения и письма. Может быть, нужно решать эту проблему системно? Например, создать сообщество педагогов, готовых работать с такими людьми?

— Нужно создать сообщество людей, у которых есть сложности с чтением и письмом. Сейчас те, у кого такие проблемы, или их родители не обращаются сразу к специальным педагогам, так как не знают где их найти. Иногда они приходят на кафедру логопедии в Педагогический университет имени Герцена и говорят о своих сложностях, а им подбирают нужных педагогов. И я как коррекционный педагог знаю, что работать нужно только под запрос.

Игорь Лунев

«Росбалт» представляет проект «Все включены!», призванный показать, что инвалидность — это проблема, которая касается каждого из нас. И нравственное состояние общества определяется тем, как оно относится к людям с особенностями в развитии.