Главное, что не обвинили в ереси

Известный богослов, церковный и общественный деятель, протодиакон Андрей Кураев лишен духовного сана решением Московского епархиального церковного суда. Свое суждение он высказал корреспонденту «Росбалта».

— Андрей Вячеславович, как бы вы прокомментировали случившееся?

— Знаете, есть такой анекдот: новый русский на 600-м Mercedes врезается в асфальтоукладчик. Гаишник, побеседовав с хозяином лимузина, подходит к асфальтоукладчику и говорит шоферу: «Ну, рассказывай, как обгонял, как подрезал…»

Вот, суд проходил совершенно в этой же манере. Патриарх Кирилл, совершил, конечно, очень неуклюжий маневр. Это, пожалуй, именно тот случай, когда асфальтоукладчик «подрезал» кого-то.

Прежде всего, посмотрите внимательно на текст, опубликованный на сайте Московской епархии. Впервые вижу приговор церковного суда (да и вообще приговор какого-либо суда), в котором не упоминается ни одна статья!

— Статья чего?

Церковного канона. Церковное право похоже на светское: есть каноны, они опубликованы, у них есть своя нумерация: «125-е правило Карфагенского Собора» и т. д. В данном случае ни одно правило не упомянуто. Нет квалификации преступных деяний.

И второе, чего нет: наименования этих деяний. Что я такого сделал? Я не обвиняюсь в организации раскола — и я этого не делал. Я говорил, что патриарх себя ставит в позицию раскола — так мы это видим: он уже с половиной православного мира не дружит, не сослужит и т. д. Но опять же — где конкретная цитата из моих слов?

Ссылаются на то, что я не так отозвался о покойном протоиерее Александре Агейкине. Но, во-первых, нет канона, который бы карал одного клирика за негативный отзыв о другом. Пусть даже в день его кончины.

Второе: есть норма Римского права, которая повторяется и в церковных канонах — за одно деяние нельзя наказывать дважды. То, что я уже восемь месяцев как лишен права служить — это самостоятельное наказание. Наконец, я на следующий же день после моей записи в «ЖЖ» попросил прощения у его семьи. Я покаялся публично — и у себя в дневнике, и в масс-медиа, и в сегодняшнем письме в церковный суд еще раз это повторил.

В-третьих, в этом же своем письме я напомнил, что в церковном праве принято те или иные действия обосновывать прецедентами в Писании, церковной истории и у святых отцов. Теперь вопрос: всегда ли известие о смерти должно сопровождаться выражением соболезнования?

Читаем в Евангелии: ангелы являются Иосифу Обручнику и Марии, дабы сообщить, что царь Ирод, который убивал вифлеемских младенцев, умер — и они могут возвращаться домой. При этом никакого соболезнования в связи со смертью царя Ирода нет. А история о том, как Анания и его жена вызвали негодование апостола Петра. И вот Петр встречает жену Анания и говорит: «Видишь, идут молодые люди? Они только что похоронили твоего мужа. А сейчас они то же самое сделают с тобой». И жена тут же умирает. Честное слово, я ничего подобного с вдовой о. Александра не делал! Наконец, есть письмо св. Феодорита в ответ на известие о том, что умер — тоже святой, Кирилл Александрийский. И там такое: «Злой человек умер, наконец-то ад его дождался!»

Наконец — самое интересное. Мой собственный патриарх, что он сделал в 2008 году? На второй день после смерти патриарха Алексия II митрополит Кирилл в передаче «Слово пастыря» так высказался о его кончине: «Бывает так, что Господь некоторое время дает Церкви испытание, когда во главе нее стоит человек престарелый и практически уже неспособный к управлению. Это трудное время для Церкви. Святейший патриарх избавил нашу Церковь от этого трудного времени». Он это сказал публично, в телепередаче. Как говорится, «и эти люди запрещают мне ковырять в носу!»

Еще о важном: мне не было предъявлено обвинений. В указе патриарха было сказано: «дело Агейкина и другие жалобы». Какие жалобы? Дайте мне понять, какие мои деяния и слова будут разбираться — и я подготовлюсь. Нет, мне нельзя ни телефон с собой взять, ни компьютер, ни адвоката, не говоря уже о каких-то свидетелях.

Но есть и два добрых обстоятельства во всем произошедшем.

— Какие же?

Первое: я рад, что таков финал моего хождения туда и обратно. Чего нет в этом приговоре? Двух самых страшных и возможных актов. Меня не объявили агентом японской разведки и не обвинили в заговоре против товарища Сталина. А именно: меня не обвинили в ереси. А для профессора богословия это важно. Они же как минимум восемь месяцев искали, в чем меня обвинить. И к самой важной богословской теме — нет, не придрались. И это прекрасно.

И второе: несмотря на то, что уже шесть лет я много говорю, к сожалению, о гомосексуальном лобби в епископате, я понимаю, с кем имею дело, и, честно вам скажу, все эти годы ждал, когда же прилетит ответочка с той стороны. Когда они скажут: «А ты сам такой!», и найдут какого-нибудь, якобы пострадавшего от меня молодого человека. Ничего такого тоже не произошло, никакой грязи про меня в этом приговоре нет. И мое мировоззрение не вызывает нареканий с точки зрения церковной ортодоксии.

Так что — это красивый уход для меня, крайне коряво обставленный с их стороны. Для меня это не неожиданность: я понимаю, чем кончается бодание теленка с дубом. Я сознательно на это шел.

— Суд проходил заочно. Почему все-таки вы не явились на него?

— Я объяснил свой отказ, с тех пор моя позиция менялась, я думал, может, все-таки пойти? Но, в конце концов, проголосовал сердцем. Каждый раз, когда я думал пойти, у меня резко повышалось давление, а когда нет — все нормализовалось.

Кроме того, это мое последнее благодарственное подношение моим сослуживцам. Кто из вас, отцы, захочет на таких основаниях идти в суд? Когда вы не знаете, в чем обвиняетесь…

Один белорусский священник мне рассказывал, что, когда несколько лет назад его лишали сана, то пригласили просто на беседу в епархию. Даже не сказали, что будет суд. Давайте, мол, в эту комнату зайдем — а там уже в полном составе суд заседает. Чтобы такого не было, я свои позиции подставил под дополнительный удар. Я отказался от защиты, чтобы другим было легче защищаться. Если бы этот номер прошел с Кураевым, это было бы легче проделывать со всеми остальными. Сейчас же есть некоторая слабая надежда, подкрепленная уже заявлением собрания духовенства Орской епархии, в котором они выразили недоумение действиями московского суда в моем случае. Есть надежда на какие-то подвижки.

Мне не сообщили обвинение, суд провели в мое отсутствие, мне до сих пор не сообщили приговора. Никто из суда мне не звонил и не писал. Более того, моему настоятелю секретарь суда сказал, что суд перенесли на после Рождества. Могли бы хотя бы позвонить: может, я в пробке застрял? Или по коридору уже бегу?

— Что вы думаете делать теперь?

В моей жизни, думаю, мало что изменится. В храме я ни копейки не получал. Я заштатный клирик всю жизнь. От преподавания меня патриарх отстранил еще в 2014 году. Я уже шесть лет безработный, и это очень неприятная ситуация для патриархии, что они не могут меня за кошелек держать.

Буду по-прежнему читать книги, и, конечно, меня будет очень интересовать церковная история и богословие, буду что-то писать. Степень моей свободы станет больше.

— Еще последнее слово за патриархом?

— Да, и посмотрим, насколько он будет торопиться: по уставу, он не имеет права утвердить приговор раньше, чем в конце января.

Беседовал Леонид Смирнов