О политических системах новой эпохи

За чередой будоражащих мир событий незаметно происходит масштабный процесс — создание новых форм и методов управления социальными явлениями, по сути, рождение нового типа политической системы.

Нельзя не заметить, что в последнее десятилетие политические системы в западных странах стали давать серьезные сбои. Внешне это проявлялось в неспособности этих политических систем эффективно противостоять манипулированию со стороны сил и узких групп, чужеродных по отношению к сложившимся ранее балансам интересов.

Маргинальные политики с авторитарными взглядами, конечно, существовали всегда. Но теперь они стали занимать в своих странах гораздо более весомое положение и даже начали формировать своего рода коалиции между собой. Главное, что объединяет этих политиков, — отрицание значимости и даже необходимости появившейся после Второй мировой войны политической системы европейского типа, попытка представить ее как «неправильную», несправедливую и нежизнеспособную. Примеров достаточно: Трамп в США, Джонсон в Великобритании, Путин в России, Эрдоган в Турции, Дуда в Польше, Орбан в Венгрии, Болсонару в Бразилии.

Не всегда отрицание прямолинейно, часто эти идеи закамуфлированы под призывы к «реформированию» политической системы. В большинстве случаев это проявляется в форме популизма — призыва к восстановлению примата интересов «народа» (например, «брекзит»), противопоставляемого разложившейся эгоистичной «элите», и обещаний добиться этого в случае прихода к власти. При этом чаще всего речь идет не обо всем населении, а о некоем «настоящем» («истинном», «глубинном») народе, который является носителем «правильных» традиционных ценностей. Более того, такой народ противопоставляется не только элите, но и другим чужеродным элементам и ценностям. Подразумевается, что удовлетворению подлежат запросы не всего населения, среди которого встречаются разнообразные меньшинства и особые группы, а именно «коренной» его части, определяющей государственную идентичность.

Характерно, что под переменами в этих случаях, как правило, подразумевается не столько установление какого-то нового, более прогрессивного и справедливого порядка, сколько восстановление старого, якобы утраченного. Новый популизм (как, впрочем, и старый) в этом смысле оказывается обращенным к прошлому, к некоему более естественному, но утерянному порядку, который якобы когда-то обеспечивал справедливость и величие. Отсюда ярко выраженный антиглобализм нового популизма, его акцент на национально-исторических ценностях, призывы к восстановлению былого величия, как правило, сомнительного с точки зрения ценностей гуманизма и по большей части мифического («again policy»).

Однако популизм (в вышеизложенном понимании) не единственное явление, в котором отражается усиливающееся в западных странах отрицание ценности политического устройства общества, закрепившегося после Второй мировой войны в развитой части мира. Еще одним ключевым признаком современного политического разворота стал отказ от ценности частной жизни, игнорирование ее обособленности и неподконтрольности как неотъемлемого права (и в некотором смысле свойства) личности.

Собственно, именно отделение частной жизни от публичной, ее свобода от общественного диктата и контроля являлись важнейшим элементом концепции политического и социального прогресса на протяжении всего двадцатого столетия. Но в последнее десятилетие эта свобода частной жизни как ценность стала объектом если не отрицания, то пренебрежения. На фоне беспрецедентно быстрого расширения возможностей контроля за действиями и мыслями граждан со стороны официальных и неофициальных структур (а также стоящих за ними конкретных лиц) сопротивление этим процессам оказалось на удивление слабым и неустойчивым. Основная часть населения подсознательно уже была готова к усилению контроля — как в плане физических действий, так и в культурно-духовной жизни — в обмен на бытовые удобства и социальный престиж, часто иллюзорный или узкогрупповой. Более того, возможность интеграции духовной жизни граждан в масштабные единые «платформы», относительно легко поддающиеся контролю и внешним воздействиям, стала рассматриваться как общественное достижение и форма прогресса.

Большая уязвимость частной жизни, облегчение стороннего вмешательства в значительной степени парализуют работу механизмов политической конкуренции и институционального контроля над ней, увеличивают риски возникновения политических монополий и искажений реальной картины общественных интересов.

Наконец, еще один важнейший элемент западного политического устройства второй половины XX века, оказавшийся в последнее десятилетие существенно ослабленным, — это иерархичность системы организации управления обществом. Характерная для современного периода «сетевизация» общества, сопровождаемая широким распределением механизмов влияния и, соответственно, снижением индивидуальной ответственности, имеет двоякие последствия. С одной стороны, традиционные лидеры, претендовавшие на ведущие роли в вертикально организованном обществе, утрачивают возможности в прежних объемах влиять на общественные настроения и политические решения. С другой стороны, на роль лидеров (часто стихийных или «народных») выдвигаются совершенно случайные люди, неожиданно оказавшиеся в узловых точках различных сетевых взаимодействий.

В результате в политических системах резко увеличивается количество случайных результатов, не связанных с реальным соотношением интересов общественно значимых групп. Появляются бо́льшие возможности для маргинальных акторов и нерациональных действий, для труднообъяснимых, а порой и странных политических решений, неожиданно получающих поддержку и шанс на реализацию. Представляемая энтузиастами как инструмент демократизации управления, «сетевизация» в реальности ведет к его хаотизации и иррационализации, к росту случайных движений, часто инициируемых бенефициарами такой раскачки, чьи цели не имеют отношения к общественным интересам.

Почему в последние десятилетия мы стали свидетелями всех этих явлений? Однозначного ответа на этот вопрос нет, хотя бы потому что прошло еще слишком мало времени, чтобы делать окончательные выводы как о содержании этого процесса, так и о его причинах. Тем не менее есть некоторые объяснения, заслуживающие внимания.

Так, за всем происходящим угадываются процессы, часто называемые четвертой промышленной революцией. А именно — влияние на социально-политическую сферу информационно-коммуникационных технологий (ИКТ) нового поколения, связанных с экспансией интернета, возможностью сбора и обработки больших массивов данных, использования элементов искусственного интеллекта. Именно эти технологии, адаптированные для использования в сфере массовых коммуникаций, обусловили размывание основ «классической» западной модели политической организации общества.

Каким образом?

Во-первых, ИКТ сделали возможной «сетевизацию» социальных коммуникаций внутри общества: без интернета и его возможностей не было бы соцсетей, где каждый может заявить о своих политических амбициях и обратиться к массовой аудитории без общественного мандата на политическую карьеру. Так, сейчас никому не известный молодой амбициозный активист может выйти на многомиллионную аудиторию: для того чтобы оказаться в нужное время в нужном месте, достаточно небольших усилий и везения. Сегодня не надо много лет подниматься по ступенькам партийной или административной карьерной лестницы, тщательно выстраивая вертикальные и горизонтальные связи, доказывая свои лидерские и деловые качества. Достаточно просто заинтересовать эффектным имиджем группу активных пользователей — и вирусное распространение контента сделает случайного человека политической фигурой и одним из лидеров общественного мнения. Прежние фильтры, действовавшие на базе финансового контроля и кадрового отбора, перестают работать.

Во-вторых, ИКТ ликвидировали веками работавшую систему влияния на массовые настроения через неформальных лидеров локальных и профессиональных сообществ, — проще говоря, авторитетов для разных групп населения. В онлайне неформальное лидерство размывается и уступает место психологическим и поведенческим паттернам слабо организованной толпы. Толпа же, как известно, не склонна к дисциплинированной реакции на важные в политическом смысле события, не способна поддерживать рационально спланированные длительные кампании, зато легко ведется на случайные поводы. Такие сообщества тоже, конечно, могут быть объектом успешного целенаправленного воздействия, но механизмы такого воздействия слабо сопрягаются с логикой и устройством партийно-представительной системы.

В-третьих, особенностью новых форм коммуникации является исчезновение иерархии значимости событий. Дело даже не в так называемой желтизне информационной повестки для массовой аудитории, а в том, что эта повестка лишается ранжирования событий по степени значимости. Информационный поток превращается в неупорядоченную массу сообщений и их интерпретаций, где абсолютно несущественные с общественной точки зрения новости перемешиваются с событиями, которые могут иметь значимые последствия для миллионов людей. Как в интернет-пространстве, так и в традиционных СМИ в новых информационных форматах (например, социально-политические ток-шоу или непрерывное «новостное» вещание на телеканалах) политические события подаются в цинично-развлекательной или откровенно извращенной форме — на одном уровне с рутинным энтертейнментом; пропаганда смешивается с опошляющим ее же содержание рекламным контентом; уловки с целью привлечь внимание массового потребителя (повысить рейтинг, посещаемость) откровенно преобладают над смыслом информации. В результате относительно упорядоченные и ранжированные знания о жизни общества подменяются непрерывным карнавальным потоком слов и образов, мешающим, а порою и делающим просто невозможным понимание сути происходящего и его возможных последствий.

В-четвертых, виртуализация социальных взаимодействий высвобождает отрицательную энергию, которая ранее в значительной степени сдерживалась физическими персональными контактами между разными частями общества. Такие феномены, как «хейтспич», «троллинг» и прочие, конечно, не новы, но приобретают гораздо большую распространенность и ожесточенность в отсутствие непосредственного физического взаимодействия. Политические последствия этого явления пока еще не вполне ясны, но то, что это снизит эффективность инструментов традиционных партийно-парламентских систем, не вызывает сомнения. Радикализация политических конфликтов, восприятие их как бескомпромиссной борьбы «нас» с «ними» несовместимы со смыслом и предназначением таких систем, делают их институты дисфункциональными и бессмысленными.

Впрочем, можно предположить, что развитие технологий — лишь фактор, создающий предпосылки, а решающее влияние на развитие ситуации оказывает тренд отставания человеческого сознания от достижений четвертой промышленной революции.

Например, это выражается в поколенческом разрыве — когда старшее поколение не способно в полной мере осознать и принять с такой скоростью меняющийся мир, а молодежь воспринимает его как данность. Однако вместо поиска ответов на вопросы «зачем?», «почему?», «надо ли вообще?» и «можно ли по-другому?» новое поколение интересуется тем, как лучше использовать «правила игры», которые уже приравниваются к непреодолимым законам природы.

Кроме того, новые технологии продолжают выступать в роли провокативной альтернативы, способствующей разрушению институтов.

Люди верят в то, что алгоритмы заменят институты и принесут человечеству счастье; что не нужны будут политики, ученые, врачи, учителя, институты и системы; что на смену всему придут технологии, которые будут доступны каждому, ведь у каждого есть гаджет, на который можно скачать приложение, каждый может воспользоваться алгоритмом, каждый в перспективе сможет напечатать что угодно на ЗD-принтере…

В любом случае все это свидетельствует о том, что кризис партийно-парламентских систем в ведущих странах Запада не случайная краткосрочная аберрация. Он является закономерным следствием экспансии в политическую сферу новых ИКТ и, следовательно, представляет собой серьезнейший вызов для будущего. Западная политическая система являлась одновременно и системой представлений о рамках допустимого в политике, то есть более или менее устойчивых рамках, за которые нельзя было выйти, не оказавшись выброшенным из системы.

С нынешним поколением популистских политиков эти рамки сильно раздвинулись, но при этом система не выкидывает тех, кто их раздвигает. И самое важное состоит в том, что никто не знает, насколько широко можно раздвинуть рамки прямо сейчас. Можно ли игнорировать любую информацию, назвав ее фейком? Можно ли объявить закон неправильным/несправедливым и не выполнять его? Можно ли не признать результаты выборов? Можно ли вообще изменять правила в одностороннем порядке, игнорируя установленные ранее процедуры?

Ответы на эти вопросы никто пока не знает. Но в случае если все это на самом деле возможно, это будет уже иная система. Принципиально иная. При том что формально сохранятся все прежние институты: парламент, суды и прочие.

В этой связи возникает важный вопрос, что будет после Трампа. Останется ли Америка такой же, какой была 10-15 лет назад? Ведь если рамки допустимого уже раздвинуты, кто и когда их будет сдвигать назад? Будет ли это делать новая элита — «гении» хай-тека и финтека? Захотят ли они тратить свои деньги, время и усилия, чтобы вернуть прежние времена? Или они склонны думать, что наступают новые времена, когда миром будут править создатели и хозяева искусственного интеллекта, в распоряжении которого окажется невероятное количество информации о людях и их деньгах с невообразимыми возможностями ее обработки, а вовсе не «архаичные» парламенты и «допотопная» пресса? И нужен ли правопорядок в его традиционном виде, когда с помощью информационных технологий можно непосредственно управлять поведением масс? Нужны ли вообще сдержки и противовесы тем, кто возомнил себя всемогущими?

Кстати, когда нынешние политики-популисты вроде Трампа раздвигают рамки допустимого в политике под себя, объективно они раздвигают рамки и для своих противников. И после победы Байдена на выборах-2020 в США, демократы, скорее всего, не станут по своей воле сдвигать эти рамки обратно. Никто сам себя не станет лишать возможностей — разве что какие-нибудь одиночки-идеалисты, да и то вряд ли. Не будет добиваться сужения рамок допустимого и общество — потому что оно атомизировалось, потеряло способность к иерархической организации своей активной и деятельной части, потому что энергия уходит в онлайн, освобождая оффлайн-пространство для асоциальных элементов. А верхушке современного бизнеса вообще нет дела до рамок, потому что на самом верху сегодня не Рокфеллеры и Морганы, а Цукерберги и Безосы, которые верят не в сдержки и противовесы для политиков, а в магию технологий и социальный инжиниринг. При таком раскладе распад прежней политической системы должен продолжиться независимо от исхода ноябрьских выборов в США.

Есть все основания полагать, что мир действительно уже не будет прежним. И вовсе не из-за коронавируса.

Григорий Явлинский