Чувство правосудия

Ранним утром, почти девять лет назад, я стоял в зале суда и наблюдал одну из самых абсурдных сцен в своей жизни. В огромном зале нас было трое — только вышедшая из задней комнаты судья, я и конвойный, который сидел за моей спиной, молча глядя в пол. На улице было еще темно, и здание суда было совершенно пустым. Судья удостоверилась, что я — это я, и начала:

— Мпржафтычаковщщнмарсонмчлзхрмжвст! Петкрипчижмнпочаулисрвстчутухжмнцампчаи.

Я провел руками по глазам. К этому моменту я не спал уже двое суток и около суток не ел (последние две ночи я провел в обезьяннике — клоповнике размером с половину небольшой кухни, где нас было двенадцать мужиков), и решил, что не могу сосредоточиться на словах судьи. Однако усилие не помогло — судья бодро продолжала читать по бумажке:

— Врпвсточпкулимншберечутаиволимпренгаоршефкнулишмечт…

В какой-то момент я решил, что происходящее пока ко мне не относится, и судья просто совершает какой-то ритуал, после которого начнется разбирательство дела. Эта мысль меня несколько успокоила, но уже через несколько секунд судья оторвала голову от бумаги и обратилась ко мне:

— Вам есть, что сказать?

— Я хотел бы вызвать адвоката, — сказал я. Адвокат, как я позже узнал, у меня к тому времени уже был и не имел понятия о происходившем странном заседании. Однако я в тот момент об этом не догадывался. Я просто пытался привести эту странную сцену в соответствие с тем, что мне было известно о мероприятии, которое называют «судом».

— Слушание дела проходит без адвоката, — объяснила судья, и с ней было невозможно поспорить. — Вам есть, что сказать?

— А… в чем меня обвиняют? — спросил я, уже не очень уверенный, что имею право знать это. Однако тут мне повезло.

— Статья 19.3, неповиновение законному распоряжению сотрудника полиции, — раздраженно сказала судья, давая понять, что только что все это уже объясняла, и непонятно, где я был и почему ее не слушал.

— Но никаких распоряжений не было, — честно сказал я. Перед глазами у меня встала сцена позавчерашнего вечера после выборов на Чистых Прудах, когда я подошел к цепи оцепления и через несколько секунд был схвачен первым, после чего меня на всякий случай приложили головой об автозак и отправили в его пасть. Не знаю, остановили бы меня распоряжения или нет, но их определенно не было.

— Есть рапорт сотрудника полиции, — резко ответила судья с интонацией «сколько можно повторять». Это меня несколько удивило, потому что в том рапорте, который я подписывал позавчера, ничего такого не было — полицейский старательно составлял его на моих глазах и с моей помощью.

— Ваша честь, я не слышал никаких распоряжений… — снова начал я.

— Вам есть, что сказать?! — вдруг заорала судья.

Я пожал плечами, и это оказалось правильным ответом. Судья снова что-то пробормотала, развернулась и вышла в заднюю комнату. С начала заседания к этому моменту прошло около двух минут. Через несколько минут она вернулась и снова принялась за свое.

— Авлпртимжгенишлпчврвпсттртпстатртпсклчмнш…

Еще через полминуты она закончила эту впечатляющую речь первыми и последними ясными словами: «пятнадцати суткам административного ареста!». (После возвращения в обезьянник я легко вычислил, что приказ был «всем дать по десять, а первому и последнему по алфавиту — пятнадцать»).

— Она мне и объяснить ничего не дала, — сказал я вслух, выходя из зала и раздумывая о том, в какой же момент мне следовало упомянуть о 31 статье Конституции.

— Такие правила, — важно и слегка сочувственно сказал конвойный, который застегивал мне наручники и решил, что я обращаюсь к нему.

В следующие две недели я научился множеству вещей, о которых иначе не имел бы понятия — как заваривать чифирь от лампочки в потолке, где спрятать оказавшийся у тебя в руках во время внезапного шмона единственный на камеру телефон, как жить на соседней шконке с героиновым наркоманом в ломке, а главное — познакомился со множеством отличных людей, оказавшихся там по политике и по пьяни. Не то, чтобы я сомневался в абсурдности происходившего в суде (апелляция через пару дней была немногим лучше), но бесконечная поддержка самых близких, знакомых и совершенно незнакомых людей железно убеждала меня в том, на чьей стороне правда.

Потом в течение девяти лет произошла масса событий, которые делают все это описание неловким. Множество людей с тех пор познакомилось с этой черной дырой и натерпелось от нее несопоставимо, бесконечно сильнее меня. Я сам, в свою очередь, встретился с людьми более опытными, в каждом слове которых слышалось: «Салага… Мы уже сколько об этом твердим, а ты и не знал, что у нас тут вместо суда».

Однако до недавнего времени я продолжал встречать людей, которые подходили и говорили что-то вроде «все понятно, но зачем же было нарушать закон?» На мой вопрос: «А откуда известно, что я нарушал закон?», ответ неизменно был: «Ну как — есть же решение суда». Я, бывало, спрашивал «А вы знаете, как выглядит суд?» и начинал рассказывать эту историю — но порой замечал, что в глазах собеседника написано: «Сочувствую, но зачем выдумывать такие откровенные небылицы — ты же вроде не фантазер?» Потом я стал умнее и рассказывать перестал — люди верят в то, что дает им возможность жить.

Вся моя взрослая жизнь прошла при Путине, и мне в принципе трудно поверить в правосудие. Суд для меня — это место, где сильный бьет слабого. Я видел случаи, когда сила была на стороне откровенно неправых, и бывало, что она была на стороне невиновных. Но я никогда не видел, чтобы в суде побеждала не тупая сила, а справедливость.

Вчера я выиграл то самое дело в Европейском Суде. Люди, которые творили все это девять лет назад, теперь признают, что мы проводили мирное и законное гражданское собрание, что нас мучили в клетках, что происходившее в этих комнатах — не суд. Признают свою неправоту и выплатят компенсацию. Теперь я могу сказать: «Да, окончательное решение суда — я не нарушал закона, его нарушили в отношении меня». Не стоит обольщаться — завтра Россия покинет юрисдикцию Европейского Суда, и итог такого же дела может оказаться иным. Стану ли я от этого сомневаться в том, что происходило со мной девять лет назад? Конечно, нет.

И все же вчера я впервые в жизни испытал это странное ощущение — когда то, что ты видел и переживал сам, лично, значится в решении суда. Когда тебе не приходится выбирать — либо перестать верить собственным глазам и ушам, либо перестать верить суду. Когда эти две вещи совпадают — ты совершенно точно знаешь, в чем правда, и суд считает точно так же, и объясняет, почему. Это чувство правосудия. Справедливость невозможно запереть в рамки закона, но иногда они друг с другом согласны.

Я благодарен за то, что довели это дело до конца, моим адвокатам — Алексею Навальному, Косте Терехову и Ильнуру Шарапову. Для тех, кто умеет добиваться справедливости, девять лет — не срок.

Григорий Юдин