Если отвлечься от притч про геополитическую катастрофу или колоссальную моральную травму, то распад СССР сопровождался сходным контекстом.
Безвластие в Беларуси, многовластие в Киргизии, вечный шах в Молдове, малопонятные (но по ощущениям обывателя глубоко чуждые) процессы в Украине, война Армении и Азербайджана, турки какие-то под ногами болтаются. И плюс рост неуютности и тревожности внутри собственной страны. На стыке 80-х и 90-х очень кстати подвернулось доселе не существовавшее слово «Россия» как название собственной страны вместо Советского Союза, все более грузящего темой передавших идеалы и веру предков в их зауженном прочтении.
Все это сопровождается сначала недоумением (как же так — зона геополитических интересов, исторически сложившееся государственное единство), потом раздражением и угнетенностью из-за собственного бессилия остановить войны и непорядок (XXI век на носу, конец истории на пороге — кто нынче воюет, тем более в однобортном?), а в итоге равнодушием: кто их поймет, чего там делят эти северяне и южане, азербайджанцы и армяне, красно-зеленые и бело-красно-белые. Как будет чуть позднее сформулировано в киноклассике, «На хрена мне нужны эти Канары? Я белье замочила».
Важно, что российской власти удается пока маневрировать: одновременно сохранять у желающих ощущения про зону геополитических интересов и всякое такое — и (за исключением пары-тройки кейсов) не слишком настаивать на том, что это все не понарошку.
Михаил Виноградов, политолог