Как сохранить власть и не допустить революции

Выборы в российских регионах 2020 года, наряду с голосованием за «изменения в Конституцию РФ», для властной корпорации стали тестовым испытанием на прочность всей политической системы — за год (ориентировочно) до выборов в Государственную думу.

Логика поведения Кремля на выборах 2021 года очевидна: удержание власти, сохранение «властной моносубъектности», в Госдуме — сохранение конституционного большинства «Единой России» как основной «партии власти» (программа-максимум) либо сохранение простого большинства «Единой Россией», а конституционного — в коалиции с иной партнерской партии власти (программа-минимум). А также — недопущение катастрофических для властной корпорации протестных и революционных сценариев в общероссийском масштабе, локализация и нейтрализация любых протестных выступлений.

Можно предположить, что многие политические решения в связи с грядущими парламентскими выборами будут сделаны властной корпорацией именно с учетом июльского и сентябрьского голосований, а также — с учетом президентских выборов в Беларуси, особенно ее поствыборного этапа. Судя по всему, главным трендом власти будет снижение актуальности выборной повестки как таковой, попытка провести выборы в инерционном формате, но при этом недопущение делегитимизации самого выборного института, недопущение мобилизационного сценария во время предвыборной кампании со стороны «несистемной оппозиции» и блокирование возможности «опрокидывающего» голосования и катастрофического сценария после дня выборов.

Также можно предположить, что некоторые предвыборные факторы будут определены властью как рисковые и проблемные — потенциально угрожающие жизнеспособности властной системы в ее нынешнем виде. Наряду с противодействием этим вызовам традиционными способами (недопуск представителей «несистемной» оппозиции к участию в выборах), могут быть задействованы и некоторые новые превентивные технологии.

Во-первых, досрочное голосование и голосование на дому, позволяющее достаточно эффективно корректировать общий результат и демотивировать протестный электорат. Белорусский опыт показал, что злоупотребление этой технологией создает риски и вызовы: в случае протестной мобилизации электората в основной день голосования возможно «опрокидывающее» голосование, а общий результат явки может превысить 100%. (Пока сложно прогнозировать, насколько эффективно будет защищена от фальсификации система голосования по интернету осенью 2021 года.)

Во-вторых, нереалистичные результаты выборов, никак не коррелирующие с экспертными оценками, данными соцопросов и экзитполов (как на нынешних выборах некоторых губернаторов, а также на белорусских президентских выборах), либо существенные фальсификации результатов голосования, мобилизующие протестную активность (по типу «Болотной» 2011–2012 годов).

В-третьих, непропорциональное применение насилия со стороны государства — как в начале избирательной кампании (после недопуска тех или иных партий и кандидатов к выборам — по типу кампании в Мосгордуму 2019 года), так и после дня голосования — против оспаривающих результаты выборов. Такие эксцессы способны стать толчком к одномоментным массовым протестам в различных регионах РФ.

В-четвертых, создание «новых» партий в формате «конструктивной полуоппозиции» на старом электоральном поле. Нынешние выборы показали определенный потенциал партий «Новые люди» и Российской партии пенсионеров за социальную справедливость (отсутствие негативного рейтинга, эффект «новых лиц» и вмененного ожидания, протестно-альтернативное голосование), а также сомнительный потенциал партии Евгения (Захара) Прилепина «За правду». Несмотря на маргинальность право-националистической риторики, участие этой партии в выборах 2021 года ожидаемо.

В-пятых, попытки демотивировать электорат «альтернативной локальной повесткой», «теорией малых дел» на уровне предвыборной кампании, а также провоцирование отказа от «умного голосования», снижение явки протестных групп и сегментов путем спровоцированного бойкота (мол, аморально помогать власти участвовать в имитации выборов, поэтому лучше не голосовать вообще). Электоральный эффект «крымского консенсуса» уже в прошлом, но нельзя исключать попыток власти повторить его в 2021 году в новом формате.

В-шестых, недопустимость консолидации в ходе протестов «креативного класса» мегаполисов и «рабочего класса» моногородов (условных «белоленточников» и «уралвагонзавода»), что в Беларуси создало ситуацию невозможности противопоставления этих сообществ по российскому сценарию 2012 года («Поклонная» против «Болотной») или украинскому 2013–2014 годов (Антимайдан против Майдана).

В-седьмых, деперсонализация и анонимизация протестов, мобилизация через соцсети (как в случае с анонимным белорусским телеграмм-каналом «Нехта») воспринимается властью в конспирологическом ключе — как намеренная маскировка со стороны «внешних врагов» и «подрывных субъектов». В такой ситуации в качестве эффективных мер властной корпорацией могут рассматриваться арест, высылка, похищение, физическая деактуализация лидеров массовых акций, а также точечные и массовые репрессии по отношению к участникам протестов. Однако это может не снижать уровень протестной активности, но радикализировать ее, выступив «триггерным фактором».

Следует также выделить стереотипы мышления, характерные для представителей подавляющего большинства российской властной корпорации и на федеральном, и на региональном уровнях, которые приводят их к неадекватной оценке ситуации, к просчетам в планировании, к тактическим и стратегическим ошибкам. Подобные вещи достаточно сложно формализовать и описать, однако они крайне важны для анализа политических рисков. Властная корпорация в целом нечувствительна к подобным нюансам, что делает ее действия контрпродуктивными, а ее представителей — уязвимыми.

Во-первых, концепция «глубинного народа» — представление, согласно которому рядовые граждане (внеэлитные массовые слои населения) лишены какой-либо субъектности, не способны к осмысленным действиям, не могут «взять в руки собственную судьбу». Поэтому любой протест (особенно по результатам выборов) рассматривается как «цветная революция», подготовленная «врагами» с целью «разрушить государство». Согласно такому представлению, у любых протестов должны быть организаторы и внешние спонсоры.

Во-вторых, отсутствие у представителей власти «стилистического чутья». Действия власти, ее тип мышления, порождаемый ею дискурс, формат диалога с народом, имидж ее представителей может восприниматься подавляющим большинством населения (особенно активной частью общества и молодежью) как архаичные, не соответствующие «духу времени», отсталые, имитационные.

В-третьих, поколенческий конфликт. Появление очередного «непоротого» поколения, родившегося «при Путине» и мыслящего в «клиповом формате», обостряет ценностное и политическое размежевание уже даже не между «отцами» и «детьми», но между «дедами» и «внуками» (как в ходе московских протестов лета 2019 года и белорусских 2020 года).

В-четвертых, конфликт «офф-лайна» и «он-лайна». Многие представители власти либо вовсе «не дружат» с интернетом и современными технологиями (Путин, Лукашенко), либо «дружат» по необходимости. Есть и исключения — интернет-инноваторы во власти (Мишустин, Кириенко). Широко известна практика «фабрик троллей» и «хакеров» на службе власти.

Однако пока в Рунете господствуют настроения, факторы и тенденции, которые власть воспринимает как враждебные и невыгодные для себя. В отличие от телевидения, у власти нет монополии в интернете — провластная точка зрения там конкурирует с множеством альтернативных. Отсюда попытка уменьшить значение интернета в политической жизни РФ (блокировка отдельных ресурсов Роскомнадзором, мониторинг контента, попытка создать российский «суверенный интернет» и так далее).

Андрей Окара