Доктор Рошаль, супруги Навальные и молчание клиники Charité

Юлия Навальная в минувшие выходные очень резко ответила доктору Рошалю. Тот, как известно, предложил создать российско-немецкую врачебную комиссию для обсуждения отравления Алексея Навального.

«В связи с этим, доктор Рошаль, я хочу сказать: мой муж — не ваша собственность, — заявила Навальная. — Вы не имели, не имеете и не будете иметь никакого отношения к его лечению. В первую очередь потому, что при отравлении ФОС не нужна помощь педиатра, а кроме того, вся ваша публичная деятельность последних лет не дает мне ни малейшей возможности доверять вам и уважать вас. Вы выступаете не как врач, а как голос государства, и хотите не помочь больному, на которого вам плевать, а выведать информацию и выслужиться. Не берите грех на душу, особенно в столь почтенном возрасте».

Оп-с. Это сильнее, чем публичная пощечина. Это, пожалуй, как каблуком по тестикулам.

В тот же день, когда Навальная отвечала Рошалю, я звонил маме. Она живет в Иваново, ей почти 80, но она следит за новостями — и спросила, что я думаю по поводу предложения Рошаля. Ей самой оно казалось разумным. Кроме того, мама недоумевала, почему немецкие врачи молчат о здоровье Навального. Скрывают? Зачем? Почему бы не раскрыть информацию, на которой настаивает российская сторона?..

Чтобы было понятно: мою маму возмущает многое из того, что случилось с Навальным в Омске. Что жену не пускали к мужу, что главврач местной больницы Мураховский врал, — у нее в целом нет Омску веры. Но молчание немцев ее тоже смущает. Я чувствую, что она близка к очевидному (для нее) выводу: «Да и те, и те хороши! Темнят обе стороны, а правды не узнать».

И тогда мне приходится маме рассказать кое-что про Германию. Потому что устройство этой страны противоположно устройству России во всем, что касается прав и свобод человека, да и вообще частной жизни. В Германии даже конституция начинается с утверждения, что достоинство человека неотчуждаемо (Die Würde des Menschen ist unantastbar). Поэтому подсудимых, в отличие от России, не сажают в клетку, как зверей, да еще требуя обращаться к судье «Ваша честь». В Германии закон защищает маленького и слабого человека от произвола государства, а не наоборот.

Вон, недавний пример — демонстрации ковид-отрицателей (таких здесь называют «ковидиотами»). В Берлине их собралось почти 40 тысяч. Городские власти эту демонстрацию, с учетом эпидемии, запретили — хотя вообще-то власть не имеет права демонстрации запрещать, а имеет обязанность их охранять. Но суд Берлина этот запрет взял и отменил. И такие ситуации — когда суд отменяет решение властей — в стране сплошь да рядом.

А еще нагляднее разница между Германией и Россией на примере действия Privatdatenschutz, закона защиты персональных данных. В ФРГ под защиту от несанкционированного распространения попадают не только телефон или адрес, но и внешность. Без моего согласия никто не вправе публиковать, даже в соцсетях, снимок, на котором я попал в кадр. Я не обсуждаю сейчас, перегиб это или нет (с мой точки зрения — перегиб). Однако на мой немецкий номер невозможен звонок со словами: «Герр Губин, у нас для вас уникальное коммерческое предложение». В то время как звонки на российский номер я давно игнорирую: в 99% случаев мне навязывают товар, потому что кто-то скачал и продал базу данных либо моего банка, либо интернет-магазина, либо поликлиники. В Германии такой слив повлек бы расследование и суд.

И, конечно, так же жестко защищают данные о состоянии здоровья. В Германии исключена ситуация, когда главврач клиники, какой-нибудь Herr Murakhowski, сливает прессе без согласия пациента или его родных диагноз, а заодно и анализ мочи, в которой нечто сомнительное нашли. Потому что такой главврач утратит право быть вообще врачом, взамен лицензии получив повестку в суд.

Так в Германии всюду. Даже криминальная хроника сообщает лишь то, что «17-летний попал в больницу после драки с 33-летним». Никаких имен. Защита персональных данных.

Поэтому о состоянии и здоровье Алексея Навального больница Charité будет сообщать ровно то, что позволит ей сообщить жена Алексея Навального (и, обратите внимание, именно ссылкой на разрешение жены оканчивалось любое заявление клиники). А если Юлия Навальная ничего не позволит, то медики будут молчать.

И в деле с отравлением Скрипалей в Англии дело обстояло сходным образом. Любые требования российских властей: «Ах, предъявите нам Скрипалей, может, их сами англичане уже и убили!» — игнорировались и будут игнорироваться. Потому что появляться на людях или нет — исключительно частное дело самих Скрипалей, какие бы государственные интересы тут ни затрагивались.

На Западе человек принадлежит себе самому, а не государству — вот что важно понять, удивляясь отсутствию информации из Германии. И создание любых комиссий и консилиумов — хоть врачебных, хоть политических — здесь рассматривается с точки зрения того, помогает ли это выздоровлению Навального.

В России же человек принадлежит государству, а не себе. Вот откуда это требование: «Пусть немцы нам предъявят доказательства, а то, может, это они сами отравили», — и вот откуда удивление, что в ответ следует молчание.

Я понимаю, что сильно обобщаю, но следствием этих двух разных подходов, мне кажется, является разница в уровне и жизни, и медицины, и социальной справедливости. А также доверия к государству.

Если Меркель заявляет, что Алексей Навальный был «вне всякого сомнения» отравлен химагентом из класса отравляющих веществ «Новичок», то так и есть.

А если в России начальник обещает, что «дефолта не будет», это значит, что дефолт неизбежен. И если уверяет, что «о присоединении Крыма речь не идет», то непременно последует аншлюс.

Эта разница базируется, повторяю, на противоположных представлениях о том, что важнее: права человека или права государства.

— Да, сынок, — говорит мне в ответ мама, вздыхая. — Совершенно другая жизнь…

Да, мама.

Совершенно другая.

Дмитрий Губин