«Мы наблюдаем новый тип интеллектуальной дикости»

Для большинства из нас самоизоляция подошла к концу, но все мы вышли из нее другими — устали от одиночества или полюбили его, отрефлексировали самих себя, привыкли к новым социальным нормам, установленным коронавирусом. С какими еще последствиями пандемии придется столкнуться в новом мире? О посткоронавирусной реальности, военной прозе и новой этике в отношении классиков литературы корреспондент «Росбалта» поговорил с Андреем Аствацатуровым, филологом, писателем, доцентом СПбГУ и директором Музея В. В. Набокова.

Андрей Аствацатуров — один из кураторов Открытой литературной школы, которая проходит при поддержке Фонда президентских грантов и под руководством Милы Кудряшовой. Лекции, объединенные темой «Проза над линией фронта», скоро начнутся в музее Анны Ахматовой в Петербурге.

— Андрей Алексеевич, ваша самоизоляция уже закончилась или вы продолжаете работать из дома?

— В середине марта я переехал на дачу и с тех пор приноровился работать удаленно. Все свои лекции и проекты перевел в онлайн. Не могу сказать, что удалось отдохнуть за все это время — разве что перестал ездить на работу, и появились пара лишних часов.

В Instagram я открыл astvatsaturov_club, где читаю лекции, а на странице музея Набокова «ВКонтакте» мы регулярно проводим встречи с интересными деятелями российской культуры. А с Ирадой Вовненко мы недавно подвели итоги конкурса на лучший рассказ «Чтение со смыслом». Нам прислали около 400 рассказов и повестей, лучшие будут со сцены зачитывать вслух известные российские актеры.

А еще ученики, друзья и посторонние люди постоянно присылают мне почитать свои романы, повести, пьесы. Все это отнимает много времени — даже не знаю, как я успел написать главу для нового романа, пока меня постоянно дергали.

— Вы много читали во время самоизоляции?

— Я не так много прочитал, но это была тяжелая артиллерия — с февраля по июнь я был занят романом американского писателя Дэвида Фостера Уоллеса «Бесконечная шутка», чтобы подготовить трехчасовую лекцию — читал с карандашом в руках, потом изучал историко-литературные материалы. Роман крайне сложен для восприятия, это одно из самых трудных произведений XX века. А для собственного удовольствия я в принципе мало читаю, у меня уже другая оптика — сразу начинаю анализировать.

— Как вы считаете, книги сегодня вообще являются частью досуга молодых людей? Или большинство уже утратили способность осиливать большие тексты?

— Так и есть, длинные тексты уже не столь важны, хотя те, кто читает, все же предпочитают коротким рассказам именно большие тексты. По моим оценкам, на любовь к чтению самоизоляция положительно не повлияла — тиражи у издательств во время карантина упали из-за закрытых книжных магазинов.

Что касается рынка электронных книг, в России он не так развит, наш читатель предпочитает либо покупать традиционные книги в магазинах, либо скачивать их с пиратских сайтов.

— В самоизоляции главным развлечением для многих было следить за тем, что происходит в мире. Например, в США, где набирает силу движение Black Lives Matter, под этим лозунгом под сомнение ставится ценность общепризнанных фильмов и книг. Расистской посчитали книгу «Унесенные ветром», происходят нападки на пьесы Шекспира, «Приключения Гекельберри Финна», «Убить пересмешника» и многие другие произведения. Как вам кажется, есть ли смысл смотреть на старые книги сквозь новую оптику?

— Я думаю, это утрата одного из самых важных завоеваний европейской культуры конца XVIII и начала XIX века — историзма. Ведь культура формируется так, как формируется. Мы сейчас наблюдаем какой-то новый тип интеллектуальной дикости, когда люди помещают в список запрещенных книги, не толерантные к меньшинствам и конкретным социальным группам. Это опасные тоталитарные тенденции, которые ведут культуру к смерти.

Вообще толерантность не должна становиться целью, это средство. Путать это — значит допускать колоссальную ошибку. Все эти глобальные интересные дискуссии 60-х годов, освобождение женщин и черных, сегодня становятся способом закабаления и репрессивного уничтожения культуры, подавления ее в экстремальных формах — когда все, что ты сказал, может кого-то да обидеть. Это мне напоминает 1937-й год в Советском Союзе, когда что бы ты ни написал, можно было обернуть против тебя.

Был такой анекдот про Муху Цокотаху, которая по полю шла и денежку нашла. Зачем она топчет урожай? Почему на поле валяются деньги?

Но я думаю, что у человечества уже есть сильный иммунитет, и до сжигания книг дело не дойдет.

— Будем надеяться… В четырех стенах у всех нас было время порефлексировать — и прежде всего, над самим собой. У вас за это время случились какие-то такие инсайты?

— Я нетипичный продукт самоизоляции — у меня было очень мало свободного времени… Наверное, из-за гиподинамии я слегка перестал ощущать собственное тело — на даче двигаешься намного меньше, чем когда работаешь в городе. Раньше я километров шесть каждый день по городу проходил… А еще раньше я страдал от избытка внешних контактов — в моей жизни было огромное количество людей, в общении с которыми казалось, что ты теряешь свою личность. Коммуникация по телефону и онлайн вернула мне какой-то покой.

— В вашей книге «Люди в голом» рефреном проходит мысль о том, что человек не должен быть один. Изоляция сделала нас более одинокими? Ведь виртуальное общение — это суррогат..

— Да, в виртуальной коммуникации мы создаем себе искусственный образ и моделируем свою личность совсем не так, как в ситуации реального общения. Мы существуем в виде текстовых последствий. И конечно, развивается одиночество.

Но я не против него. С одной стороны, одиночество мучительно, особенно для социальных людей, которые не привыкли быть с собой наедине. Но оно позволяет вернуться к себе. И здесь важно быть интересным самому себе. А если ты не знаешь, куда себя деть, включаешь бессмысленный сериал только для того, чтобы убежать от мыслей, это повод задуматься. И это один из главных социальных уроков карантина.

— Многие говорят о том, что после коронавируса мир не будет прежним, изменятся социальные нормы, ценности, принципы. Как вам кажется, что нас ждет?

— Мой ученик, писатель Михаил Фоминых, по специальности — онколог-гематолог, он был на острие всей этой истории с коронавирусом. Около двух недель провел на передовой, принимал пациентов.Я думаю, мы должны, наконец, расставить приоритеты: сейчас в нашей стране богаче всех предприниматели, чиновники, футболисты, певцы. Но в критический момент нас спасают врачи, который не получают достойных денег за свой труд. И это позор. Но, пожалуй, пандемия еще не окончательно донесла до нас эту мысль. Вообще мне кажется, люди не очень меняются, их сложно чему-то научить.

Еще одна опасная тенденция — дигитализация образования. Практика «дистанционки» показала нам, что онлайн-обучение в средней школе во время пандемии было провалено.

— А почему это опасная тенденция?

— Потому что делаются попытки тотальной дигитализции образования, хотя никакая программа не заменит учителя. Она может только что-то проверить. Но когда учитель преподносит свой материал, дети чувствуют, как рождается мысль, как одна идея переходит в другую, они учатся логике, развивают воображение.

Для меня школьник за компьютером, который осваивает какие-то там уровни — это катастрофа. В школе дети общаются, у них возникают комьюнити, конкуренция, дискуссии. Они получают информацию от сверстников, и не всегда она плохая. Что такое онлайн-занятие по сравнению с живым уроком, когда сидишь с соседом за одной партой, а на перемене обсуждаешь с ним какой-то фильм?

— Открытая литературная школа, куратором которой вы выступаете, тоже пройдет в онлайн-формате. Чему вы будете учить слушателей?

— В этом году школа посвящена 75-летию Великой Отечественной войны. Мы пригласили писателей, некоторые из них имеют военный опыт — например, Александр Бушковский. Другие много пишут о войне, изображают сражающегося человека и батальные сцены — Илья Бояшов, Александр Мелихов, Герман Садулаев. А вообще учить писать сложно, главная задача — дать студентам направления, пробуждать фантазию, воображение и посматривать, правильно ли они развиваются.

— А какими сегодня должны быть книги о войне? Это героизация, эпохальный эпос, пафос — или личные истории маленьких людей в драматических обстоятельствах?

— Однозначного ответа нет, военная литература за 200-300 лет накопила колоссальный опыт. Есть разные описания войн — еще Редьярд Киплинг научил показывать войну глазами рядового, и она отличается от взгляда генерала, который видит общий план, но не замечает конкретных ситуаций. Лейтенантская и солдатская проза совсем другая, человек не просто участник, не просто ресурс. Наверное, такой подход сейчас более актуален.

— Многим кажется, что в российском обществе ведется слишком интенсивная беседа о прошлом 75-летней давности — каждый год пачками снимают военные фильмы, открывают Храм вооруженных сил… Мы не устали?

— Тут вопрос в том, как это делать — если схемой, плакатом, разумеется, все это превратится в идиотизм и убьет саму суть. Но говорить об этом нужно. Ведь все уходит в прошлое, война уже далеко от нас.

Я родился в 1969 году и еще помню ветеранов относительно молодыми людьми, помню эхо войны, когда дети натыкались на неразорвавшиеся мины, а в земле с Пулковских высот находили патроны. Сейчас этого меньше, жизнь стала более удобной и люди избегают психологического дискомфорта. Тем не менее задача литераторов — доносить до людей, что это часть нашей истории и то, что во многом создало нашу современность.

Беседовала Анжела Новосельцева