«Онкологическое заболевание — стопроцентный кризис в семье»

Новость о страшном диагнозе выбивает почву из-под ног. Привычный быт сменяет пора неприятных процедур и симптомов, но речь не только о физическом состоянии. Проверку на прочность проходят отношения с близкими: родственники не знают, как поддержать, а потому нередко причиняют еще большую боль.

Корреспондент «Росбалта» поговорил с медицинским клиническим психологом, руководителем психологической службы Городского клинического онкологического диспансера Петербурга Светланой Прощенко о том, как меняется семья на фоне рака, что чувствуют сами пациенты и почему в одиночку проблемы не решить.

— Может быть, я не прав, Светлана Александровна, но кажется, что культура обращения к психологам в России находится на низком уровне. Наверное, поэтому еще неделю назад я и не подозревал о таком направлении, как онкопсихология. Что это, можете объяснить? Чем вы занимаетесь?

— Стараемся помочь, чтобы одиночество, тревога и отчаяние не осложнили жизнь пациенту в этот непростой период. Понимаете, у человека был конкретный план, и вдруг — онкология! Вместе с больным разбираемся, как преодолеть растерянность в процессе лечения и как вернуться к жизни потом, преодолеть страхи рецидива. Работаю я и с ближайшим окружением, близкими.

— То есть вы еще и выступаете как семейный психолог…

— Да, конечно. Модель поведения родственников кардинально меняется, когда они узнают о болезни. Это полнейшая оторопь, никто не понимает, что делать, как себя вести, как помочь, как правильно разговаривать. Онкологическое заболевание — стопроцентный кризис в семье.

— Как обычно ведут себя родственники?

— Чаще всего встречаются две модели поведения. Во-первых, некоторые общаются, используя уменьшительно-ласкательные формулировки: «Мишенька», «Леночка», «С тобой все хорошо, как ты?».

Пусть и проявляя заботу, члены семьи не замечают, что их поведение иногда выглядит как навязчивое. Для больного подобное внимание сигнализирует, будто все безнадежно, непоправимо, он катастрофически немощен, хотя физически может чувствовать себя вполне хорошо.

Вторая модель поведения: когда родственники, напротив, действуют отстраненно, избегают общения, делают вид, что ничего не случилось. Это объясняется растерянностью, неуверенностью, как себя вести. И тогда больной может чувствовать одиночество в кругу семьи, а затем и сам отстраняется от контактов.

— Абсолютно понимаю растерянность близких…

— И как я вижу по работе, создается следующее противоречие. С одной стороны, в семье понимают перспективы возможного расставания, поэтому хотят поддержать друг друга, высказать невысказанное. С другой, существует равнозначная по силе потребность вести себя так, будто ничего не произошло. Я наблюдаю огромный страх перед каким-либо сближением.

— С обеих сторон?

— Да, приведу пример. Ко мне обратилась пациентка с метастазами в головном мозге. Говорит: «Я прекрасно понимаю, что сейчас могу выйти на улицу и упасть. Тело будет жить, но только тело. Не смогу контактировать с близким человеком, моей мамой. И все-таки я до сих пор делаю вид, что ничего не происходит. И она тоже. Мы можем расстаться, так и не сказав друг другу то, что хотели бы».

— Честно говоря, звучит так, будто это противоречие нельзя разрешить. Так ли это?

— Хороший вопрос. Идеальный вариант — когда пациент приходит на первый прием вместе с родственником. Если с самого начала подключить семью к диалогу, то получится преодолеть барьеры в общении, высказать собственные чувства.

— А как обычно проходят сеансы?

— Сперва близкие заполняют опросники — это не просто бумаги, они подтверждены медицинским сообществом. Я обрабатываю информацию и примерно понимаю психологическое состояние каждого члена семьи, их взаимодействие друг с другом, реакцию на сложные ситуации.

— Приведете пример?

— Скажем, пришли ко мне супруги. Муж переживает, старается узнать об ее здоровье, но чем больше задает вопросов, тем больше жена замыкается в себе.

Психолог получает сведения и обсуждает их вместе с семьей. Близким становится понятно, что речь идет не о претензиях друг к другу. Просто это типичная система реагирования, вполне объективная. И мы решаем, что с этим делать. За пять сессий можно хорошо проработать нарушения семейного функционирования, дать инструменты для общения друг с другом. Самостоятельно это сделать практически невозможно, понадобится специалист.

— С этим разобрались, лучше решать проблемы всем вместе. Но ведь наверняка родственников не всегда удается пригласить?

— Да, я описала идеальную ситуацию. В основном мы работаем с самим пациентом. Бывает, он спрашивает: «Знаете, я уже чувствую себя лучше, чем мои близкие. Можете вы с ними поговорить?» Но без желания со стороны другой стороны работать плодотворно не получится.

— Бывает, что родственники все же напрямую обращаются к вам?

— Чаще всего это происходит, когда больной находится уже на терминальный стадии — можно сказать, момент прощания. Они не знают, как с этим справиться. Но ведь мы все понимаем, что уходящий человек до последней минуты хочет жить. Не нужно преждевременно создавать обстановку траура в семье. Продолжайте ходить на работу, скажем, в спортзал, сохраняйте привычный распорядок. Пациент за это цепляется, он хочет видеть жизнь вокруг себя.

— А еще с какими проблемами к вам обращаются родственники онкобольных?

— Стандартное: как преодолеть растерянность на первых порах, как правильно контактировать. Есть еще запрос обсудить выгорание. Это когда близкий человек взваливает на себя непосильную ношу, постоянно уделяет внимание больному. Накладывается еще и колоссальное чувство вины в духе «не уберегли, как же так».

— Все это поверх стандартной нагрузки в виде работы. И, наверное, изначальных психологических проблем?

— Я бы сказала так, что они обостряются, становятся выпуклыми. В итоге с проблемами труднее справиться, а значит, и проговорить собственные потребности, выразить эмоции. Люди отдаляются и расходятся в разные стороны.

Онкозаболевание — это всегда кризис. Знакомые правила коммуникации, которым мы обучались годами, теряют значимость. Приходится адаптироваться, и не у всех получается.

— В общем, без психолога не разобраться. А вы-то как справляетесь с этим? Ваша работа, наверное, эмоционально тяжелая.

— Выручает интерес к профессии. Когда я пришла в онкодиспансер, я не собиралась спасать мир. Это был больше научный интерес. И вот я начала самостоятельно заниматься психотерапией, создавать новые программы, причем совместно с пациентами, ведь психолог не работает в одиночку.

Например, был запрос на помощь в реабилитации после лечения, мы вместе подготовили соответствующую методику. Также и с родственниками: семейная терапия появилась потому, что об этом нас попросили сами пациенты.

Беседовал Никита Строгов

«Росбалт» представляет проект «Не бойся!». Помни, что рак не приговор, а диагноз. Главное — вовремя обратиться к врачу.

Проект реализован на средства гранта Санкт-Петербурга.