Второй Ватиканский собор в России будет «в рассрочку»

Насколько сегодня Русская православная церковь консервативна или реакционна? Много ли среди нашего духовенства приверженцев «теромядерного православия» или «православного Ирана»? С корреспондентом «Росбалта» беседует известный религиовед, заместитель директора Института Европы РАН Роман Лункин.

— Роман Николаевич, много ли в современном православии таких фундаменталистов, поборников нового Средневековья, каким был протоиерей Всеволод Чаплин?

— Начнем все-таки с того, что вот именно таких — больше нет. Фигура о. Всеволода стоит особняком, это уникальная личность, харизматичная и яркая. И можно согласиться с тем, как его мировоззрение определяют коллеги из портала «Русская народная линия» (РНЛ): «революционный консерватизм», попытка соединить левацкие группировки с традиционализмом. Причем, сам главный редактор РНЛ Анатолий Степанов считает это утопизмом.

В целом же, консервативное движение в православии изобилует оттенками. Если говорить именно о фундаменталистах, то их основные критерии — это позиции по вопросам собственно-церковным. Антиэкуменизм, противодействие совместным молитвам с иноверцами, с изрядной долей прежде всего антикатолицизма, критика Патриарха Кирилла за встречу с Папой Римским. И антимодернизм: отрицательное отношение к русскому языку в богослужении, приверженность языку церковнославянскому.

Остальное — варьируется. Фундаменталисты могут быть монархистами и иногда даже коммунистами.

— Вот, большинство из нас, вероятно, политика чуть больше интересует…

— «Православный коммунизм» возник в позднесоветский период. Тогда уже и власти в этом крамолы не видели. Это стало происходить «вспышками» в 1990-е годы, тогда и протоиерей Александр Шаргунов стал взаимодействовать с КПРФ, а ближе к нашим временам покойный о. Чаплин выступал на митингах с Павлом Грудининым.

Но сколько бы внимания ни привлекали «православные коммунисты», все-таки, это маргинальная часть церкви. Что бы ни заявлял Геннадий Зюганов, для большинства православных соединение с коммунизмом — «оксюморон». Слишком большой урон нанес коммунизм церкви в ХХ веке.

— Для православия куда органичнее монархисты?

— Разумеется. Монархисты тоже разные. Есть более миролюбивые, они группируются, например, вокруг иеромонаха Никона (Белавенца). Человек тоже с «харизмой», постоянно принимает членов дома Романовых.

Он мирный по сравнению с монархическим движением, которое начало формироваться вокруг предпринимателя Константина Малофеева. Вот это уже идеология православного корпоративного государства. Движение Малофеева провело съезд и провозгласило, что в России должна быть монархия. Он стал заместителем главы Всемирного русского народного собора (ВРНС). А главный экономический советник у них Сергей Глазьев.

— То есть, в экономике они, получается, коммунисты? Или «правые социалисты»?

— Скорее, второе. Они ратуют за некое социальное государство, соединенное с корпоративизмом. Земля и фабрики — народу, но управлять этим должен в общем-то не народ, а что-то вроде Земского собора. Православие должно быть в конституции, а русский народ — титульным безо всяких оговорок. В современном мире это соединение несоединимого, и то и другое утопично.

Отдельное движение формируется вокруг «Русской народной линии». Это православный консерватизм в классическом виде, более-менее интеллигентный. Даже если критикуют Патриарха, это все-таки критика с точки зрения истории церкви, самобытности православия, представления о католической экспансии. Но это критика умеренная.

Но вокруг РНЛ действительно сформировалось движение по всей России, хотя неформализованное. Белавенец может похвастаться движением скорее в пределах Москвы. Вокруг же Малофеева и ВРНС движение еще по сути не сложилось. Как и в свое время вокруг Чаплина. Хотя потребность в таком консервативном движении существует.

Есть консервативное общероссийское движение «Сорок сороков». Но если они и говорят о монархизме, для них это отдаленная идея. Они не ставят своей целью прямо сейчас восстановить царя. Их ближайшие цели как раз достаточно демократические: право на демонстрации против абортов, против тех, кто оскорбляет веру. Как только они входят в полосу гражданского действия, сразу начинают жить по другим законам.

— Вот насчет демонстраций. Многих напугали события в Екатеринбурге. Можно быть за храм или за сквер — но «православные титушки» с кулаками, это как-то мрачно.

— Было два таких крупных, знаковых околоархитектурных конфликта. В парке «Торфянка» на севере Москвы в 2015 году, где «Сорок сороков» якобы побили местных жителей. Оказалось, что они скорее подрались с коммунистами и «яблочниками». Лидер столичного «Яблока» Сергей Митрохин тогда выставил антицерковную программу на выборах. Это была политическая борьба, которая вылилась в кулачную.

В Екатеринбурге было столкновение сторон, за которым наблюдали полицейские и духовенство. Последнее не знало, что делать. В драку вступала с одной стороны молодежь, активные «хипстеры», а с другой стороны — охранное агентство спонсоров этого храма. Конечно, тут недоработка самой Екатеринбургской митрополии, которая оказалась заложницей ситуации, поскольку морально и финансово с помощью спонсоров вложилась в постройку храма. Церковь должна была осудить насилие с обеих сторон, но и от денег отказаться сложно.

Если же говорить о «скинхедах», которые бьют мигрантов и евреев, в конце 1990-х бывали такие спортивные группы при приходах. Но сейчас это абсолютно маргинально и, как правило, в рамках прихода не допускается.

— Ну, а духовенство в целом — куда больше склоняется?

— Духовенство очень разное, и нельзя сказать, что это один «мешок», который можно перекладывать из одной идеологии в другую. Консервативное движение — да, мощное. Есть и радикальные священники, как о. Александр Шаргунов или, например, о. Александр Шумский, который заявил в 2012 году, что надо либералов расстреливать, — но, видимо, его попросили не выступать так шумно.

Активно выступает о. Андрей Ткачев. Но его риторика — скорее консервативное морализаторство. Его политическая позиция тоже подспудно ясна, но сейчас это меньше проявляется. И о. Димитрий Смирнов — тоже «библейская программа». Он призывал ввести в школе Закон Божий, но у него в лозунгах нет монархизма или «корпоративного государства». Это часто путают, все объединяют и обзывают «православным фашизмом». Смирнов, как и «Сорок сороков», вполне вписывается в демократическое развитие церкви.

Мировоззрение же большинства духовенства, особенно молодого, я бы назвал «консервативной демократией». Приходскую деятельность они развивают по демократическим принципам, а социальную и подавно.

Духовенство настроено консервативно в церковном смысле — и демократически в смысле политическом. Это немного похоже на ситуацию в начале ХХ века и в 1917 году. Нельзя ведь сказать, что тогда все обновленцы были. Большинство было за сохранение церковных традиций. Но политически большая часть была настроена революционно. Несвобода в рамках царской системы не сравнится с давлением советским, но все же она не позволяла церкви обращаться к обществу напрямую.

Так и сейчас: священники видят, что ко Христу идут, а в «церковь государственной идеологии» никто не идет.

— А какую позицию занимает Патриарх?

— Патриарх и должен быть центристом и «над всеми». Он, например, увольняет и либерала, и консерватора, как в случае с покойным о. Чаплиным и издателем Сергеем Чапниным. А вот, председатель Синодального отдела по взаимоотношениям Церкви с обществом и СМИ Владимир Легойда — типичный центрист, выдерживающий идейный и бюрократический баланс. У него два заместителя: Вахтанг Кипшидзе, с более открытыми взглядами, и Александр Щипков — консервативный политический философ.

Если говорить о Кирилле до патриаршества, то он был либералом во многих вопросах, в том числе — по части экуменических контактов, которые были одно время основным полем его деятельности. Но всегда был жестким администратором, не позволял никакого либерализма в епархиях, которыми управлял. Наоборот — развивал ВРНС, который продвигал идею Земского собора. И стоял за управление Россией вне демократических механизмов. Митрополит Кирилл критиковал и партийную систему, говоря, что она вообще не подходит, и парламент нам не нужен.

При этом он всегда говорил, что церковь должна стать составной частью общества, и здесь политика ушла на второй план. Все-таки основные деятели нашего государства по сию пору провозглашают именно демократический курс. Противоречить которому Патриарх не мог и не может. А сейчас, думаю, что и не хочет, и не будет. Ситуация поменялась, и оказалось, что церкви более комфортно в ситуации свободного демократического развития.

— Разве?

— А вот возьмите хоть «украинский вопрос». Церковь заняла независимую позицию, не вступила в крымскую эйфорию, не стала поддерживать ДНР-ЛНР (чем очень обижен Игорь Стрелков). И постоянно поддерживала отношения и с Турчиновым, и с Порошенко, пока он не впал в константинопольскую ересь. На фоне столь острого противостояния с Константинополем все, что удалось сохранить в 2014-м, могло обрушиться в 2019-м. Но нет! Градус антиукраинской риторики немного подскочил, но быстро «отскочил» обратно. Теперь Зеленский — чуть ли не лучший друг Московской Патриархии, человек умеренный, не давит на церковь (пока).

С некоторыми, может, и не очень позитивными эмоциями, но Патриарх принял систему, которая сложилась в стране после 2012 года: появление молодого и демократического поколения духовенства, развитие творческих социальных инициатив, о которых он сам постоянно говорил с 2009 года. Поэтому мы видим корректную и даже в целом позитивную реакцию на обращение священников по «московскому делу» осенью 2019 года, в защиту тех, кто пострадал, призывы к справедливости и к честному суду. В 2012 году подобное воспринималось как некоторое нарушение церковных канонов, но вот прошло восемь лет, и оказалось, что это позитивно влияет на имидж церкви.

Может оказаться, что на новом витке истории новым источником гражданской активности будет православная церковь. Для властей, да и для части нашей либеральной интеллигенции, это может быть неожиданностью.

В каком-то смысле церковь развивается даже быстрее, чем само общество, надолго погрузившееся в обсуждение конституционной реформы. Вслед за политической либерализацией, происходят и важные изменения внутри церкви. Возросла роль прихода, священники и епископы (особенно в новых небольших епархиях) стали ближе к нуждам людей. Меняется и становится более гибкой миссия среди населения.

Кстати, в епархиальном собрании московского духовенства в декабре Патриарх говорил, что можно иногда часть богослужения читать по-русски, что тоже вызывало шквал критики. Хотя вообще о переводе всего богослужения на русский язык речи не идет, но 20 лет назад и это считалось «ересью» в церковных кругах. Что касается постов, то Патриарх и раньше говорил, что не надо прихожан мучить монастырским уставом. Все равно миряне не соблюдают всех правил, придуманных для монахов…

Я бы сказал даже так: у нас не может быть Второго Ватиканского собора с его достаточно радикальной модернизацией католицизма. Реформы православия не могут быть выражены в жестких доктринах и декретах. И тем не менее, у нас такой собор будет, только постепенный. По сути, он уже идет.

Беседовал Леонид Смирнов