Почему мы потеряли будущее

С будущим что-то случилось. Конечно, оно всегда было неопределенным, но в двадцатом веке государственное управление и экономическая жизнь были основаны на идее предсказуемого движения, развития. Этого больше нет. Почему образ будущего внезапно исчез, и как его сконструировать заново, обсудили на Гайдаровском форуме-2020.

«Большое количество проблем сегодня связано с тем, что неожиданно образ будущего просто пропал. Разные страны, с разными политическими системами, разной степени развитости жалуются на то, что будущее исчезло. А без образа этого самого будущего ни каждый отдельный человек, ни государство в целом выстраивать стратегию жизни не сможет. Если мы сами не представляем, кем мы или наши близкие должны быть в каком-то ближайшем будущем, происходит распад личности и полная дезинтеграция», — считает главный редактор журнала и издательского дома «Новое литературное обозрение» Ирина Прохорова.

Почему образ будущего внезапно исчез? Каким образом он заново должен быть сконструирован? «Блестящий исследователь и теоретик культуры Анита Асман объяснила, что он пропал после Второй мировой войны. Ужасы первой половины двадцатого века, чудовищные войны были порождены большими нарративами — коммунистическими, фашистскими идеями. Эти ложные проекции дискредитировали идею светлого будущего. В результате, общество в Западной Европе перешло от конструирования будущего к переосмыслению прошлого. Эта тенденция сохраняется до сих пор. В нашей стране происходит то же самое. Борьба за историю носит не только политический характер. Это еще и мировоззренческие столкновения. Строго говоря, в традиции вообще европейской культуры образ будущего всегда кристаллизуется после окончания борьбы за прошлое. Я думаю, что мы вместе со всем миром находимся в стадии переосмысления прошлого опыта, ошибок, достижений, что позволит нам как-то переформулировать идеи будущего», — отметила Прохорова. А до тех пор и государства, и люди будут жить, словно в вакууме, не понимая, куда и зачем они движутся.

С будущем определенно что-то случилось, согласилась профессор антропологии миграций в Оксфорде Даце Джановска. «Его нет в том виде, в котором оно существовало в двадцатом веке, до краха социализма. В целом западный мир потерял видение будущего как неуклонного развития человечества в смысле управляемого движения к определенной идее хорошей жизни. В двадцатом веке господствовала идеология прогресса как социалистического, так и капиталистического. Будущее обещало улучшение жизни, преодоление неравенства и бедности. Сегодня идеологии прогресса и развития нет. Мало кто обещает улучшить жизнь с помощью единой универсальной программы. Не существует идеологии будущего как окончательного преодоления бед настоящего. Будущее является результатом процессов, которые мы начали — технологии, рынок, но которые мы уже не можем полностью контролировать. Подготовка к будущему означает или попытки предотвратить апокалипсис, или приобретение умений, с помощью которых можно встретить непредсказуемое будущее. Конечно, оно всегда было непредсказуемым. Но государственное управление и экономическая жизнь в двадцатом веке были основаны на идее предсказуемого движения. Сейчас это изменилось», — подчеркнула Джановска.

Она рассказала, что еще в 2004 году, исследуя эмиграцию из Латвии, заметила, что собеседники сводят разговор к пустоте и безнадежности. «Большинство жителей Латвии представляют себе будущее как чужой мир, к которому они не имеют никакого отношения. Некоторые говорят о возвращении дикой природы или о том, что скоро все захватят китайцы. Но запустение и опустошение — обязательная часть разговоров о меняющейся материальной и социальной жизни», — отметила эксперт.

Словно отражая страхи людей, связанные с будущим, в современных утопических романах и фильмах часто встречается апокалиптический финал, связанный с климатом, технологиями или социальным разрывом и неравенством.

«В условиях конца знакомого и понятного мира прокладываются индивидуальные жизненные траектории. Одни говорят об эмиграции в места, где время течет узнаваемым образом. Мигранты из Восточной Европы едут в Англию в поисках осмысленного, по их мнению, хода времени, когда за тяжелой работой следует более высокая зарплата и так далее. Они считают, что такое течение времени исчезло в их местах жительства, где все стоит на месте, и им приходится ждать непонятно чего. Другие остаются склеивать жизнь из осколков старого мира, и делать все возможное, чтобы завтрашний день не очень сильно отличался от сегодняшнего. Третьим нравится свобода, которую возвещает конец света», — говорит Джановска.

По ее словам, те, кто уезжает из Латвии в Англию, ищут там будущее прошлого, когда течение времени было предсказуемо. «Там время еще течет таким образом не потому, что в Англии есть прогресс, но потому что сама страна еще живет в рамках модернизма двадцатого столетия. Там значительные сегменты населения еще не выброшены из оборота капитала и социальной защиты. В Англии тоже есть опустевшие деревни и туристические города. Но по сравнению с Латвией, многие англичане исходят из того, что можно сохранить будущее прошлого. Некоторые из них проголосовали за выход из Евросоюза и за вступление в глобальную экономику на новых условиях. Но остается непонятным, можно ли участвовать в сегодняшней глобальной экономике, и сохранить идеологию развития двадцатого века. Наверное, нет. Но новой идеологии, кроме свободного рынка, пока не придумали. Рынка как естественного и универсального механизма построения идеального общества», — заключила Джановска.

Но, как отметил ведущий научный сотрудник Школы антропологии будущего РАНХиГС, заведующий лабораторией социальной и экономической психологии Тимофей Нестик, образ позитивного будущего и готовность черпать какие-то уроки из прошлого, из нашей общей истории, напрямую связано с убеждением о том, что мы можем влиять на настоящее. В этом и кроется проблема.

«Наши исследования показывают, что россияне, как и китайцы, пока еще верят в светлое будущее, в то, что их дети будут жить лучше, чем они сами. В США и Европе это уже не так. И реакцией на растущую неопределенность оказывается упрощение, возвращение к традиционным ценностям, та консервативная революция, которую мы сегодня наблюдаем», — отметил Нестик.

Замдиректора Школы антропологии будущего РАНХиГС Евгений Ивахненко в свою очередь считает, что наше будущее во многом будет связано именно со способностью выдерживать большое количество неопределенностей. То есть, проще и понятнее уже не станет.

Поэтому не надо уповать на какую-то одну хорошую идею, полагает ведущий научный сотрудник Школы антропологии будущего Сергей Ениколопов. «Она может быть очень хорошей. Но если говорить о роли интеллектуального сообщества, она заключается в том, чтобы заранее исследовать и проанализировать негативные эффекты любой хорошей идеи», — считает он.

Анна Семенец