Левые идеи на будущее

Вопрос, есть ли будущее у социализма, коммунизма и, соответственно, у тех, кто верит в это — у левых, задается достаточно регулярно. За прошедшие с 2014 года почти шесть лет он стал еще актуальней, потому что значительная часть тех, кто позиционируют себя левыми, оказалась в одном политическом лагере с крайне правыми.

Этих левых от правых сегодня не отличить — они националисты, патриоты и шовинисты, они за несменяемого национального лидера, который по факту является выразителем интересов крупного капитала, они ничего не имеют против частной собственности на средства производства. Спрашивается, в чем же их левизна? Пожалуй, только в самоназвании, да в пристрастии к старой советской символике.

Конечно, есть еще крошечные группки «марксистских» ортодоксов, которые «не поступаются принципами». Они за диктатуру пролетариата (которая, впрочем, сводится у них к вечной диктатуре одной партии) и полную национализацию средств производства. Интересно, что ряд этих «радикалов» поддержали присоединение Крыма к России и попытки отторжения от Украины ее юго-востока. То есть, по сути дела, поддержали внешнюю экспансию «родного» российского капитала.

При том, что ни диктатуры пролетариата, ни национализации им никто не обещал. Наоборот, как мы помним, власть «отблагодарила» их за поддержку ростом цен, падением реальных доходов, повышением пенсионного возраста и подготовкой новой волны приватизации оставшихся унитарных государственных и муниципальных предприятий.

Иными словами, левые в России (да и не только), поддерживая правоконсервативную государственную власть, оказались у руин левой политики в своей собственной стране. Единственное что им остается — клянчить социальные подачки у трона, который они сами поддержали.

Одной (но не единственной) из причин такого их жалкого положения является отсутствие у них сколько-нибудь внятных идей. С левыми идеями сегодня так же плохо, как и с левой политикой. В том смысле, что их почти нет. Конечно, каждый левый скажет на это, что его главная идея — справедливость. Но что это такое? Всеобщая уравниловка? Нет, почесав в затылке, скажет такой левый, вспомнив СССР.

Тогда что? Когда у одного — острова в океане, яхты размером с океанские лайнеры, дворцы и стада дорогих авто, а у другого — «Запорожец» под дождем? То есть, когда все что-то вроде имеют, но каждый по-разному. Так с такими идеями начинались либеральные реформы в СССР и в России. Что ж в них левого и социалистического?

Между тем, как писал когда-то Маркс, «теория становится материальной силой, как только она овладевает массами». Но вот вопрос: где она, современная левая теория? Отвечая на него, левым стоило бы провести спокойную ревизию старых, прежде всего, марксистских идей. Почему именно и по преимуществу марксистских? Потому что, как ни крути, Маркс, по выражению Энгельса, это человек, который «превратил социализм из утопии в науку». Это не значит, конечно, что в марксистской теории нет ошибок и недостатков. Но есть ли вообще теории об обществе, которые нельзя было бы поставить под сомнение? Вопрос риторический…

Маркс, будучи настоящим ученым, не занимался футуристическими построениями. Он скрупулезно изучал то общество, в котором жил, а также древние и средневековые общества, о которых в истории остались более или менее достоверные данные. По этой причине он не оставил и не мог оставить своим потомкам некоего универсального плана построения будущего, который ему, тем не менее, упорно приписывают.

Однако некоторые гипотезы о будущем обществе он, конечно, высказывал — всегда, впрочем, оговариваясь, что будущее будет гораздо более удивительным, чем все фантазии о нем. Но «практика — критерий истины», приговаривал Маркс. Под этим углом стоит сегодня рассмотреть и его собственные теории.

Какие гипотезы Маркса и его друга Энгельса сегодня стали явью? Это, прежде всего, их утверждение, высказанное еще в их «Манифесте коммунистической партии» (1848 год), о том, что буржуазный способ производства становится всеобщим. Что в него неизбежно будут втянуты все народы, вне зависимости от национальных, культурных и цивилизационных различий:

«Потребность в постоянно увеличивающемся сбыте продуктов гонит буржуазию по всему земному шару. Всюду должна она внедриться, всюду обосноваться, всюду установить связи. Буржуазия путем эксплуатации всемирного рынка сделала производство и потребление всех стран космополитическим. К великому огорчению реакционеров она вырвала из-под ног промышленности национальную почву… Под страхом гибели заставляет она все нации принять буржуазный способ производства, заставляет их вводить у себя так называемую цивилизацию, т. е. становиться буржуа. Словом, она создает себе мир по своему образу и подобию… Так же как деревню она сделала зависимой от города, так варварские и полуварварские страны она поставила в зависимость от стран цивилизованных, крестьянские народы — от буржуазных народов, Восток — от Запада».

Удивительно, ведь все это еще было написано до втягивания в капиталистический мир наглухо закрытых тогда Японии и Китая… Десятилетия после этого множество теоретиков и литераторов бесконечное число раз пытались опровергнуть тезисы Маркса и Энгельса, заявляя, подобно Киплингу: «Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им никогда не сойтись».

Как видим, еще как сошлись. Все регионы мира, которые, как казалось кому-то в XIX веке, являются неповторимыми и уникальными, и никогда не станут такими, как буржуазный Запад: Китай, Япония, Индия, Индокитай, Россия и даже арабский Восток, несмотря ни на какие цивилизационные различия, втянулись в капиталистическое производство и на этой основе постепенно меняют и свою политическую систему.

Итак, та мировая тенденция универсализации мира на основе капиталистического способа производства, которую увидели и осознали в далеком 1848 году двое молодых немецких друзей, сегодня стала реальностью. Даже в тех считанных сегодня странах, где авторитарные правители, опираясь на консерватизм и традиционализм, пытаются сохранить власть в своих руках навечно, все равно господствует капитализм, который рано или поздно разрушит и их политическую монополию.

Но что дальше? Выдвинутая Марксом классовая теория государства также остается актуальной, поскольку разделение людей на противоположные классы и группы в современном обществе никуда не исчезло, а государство, вопреки разнообразным идеалистическим концепциям, и сегодня не стало выразителем интересов всего общества, но в первую очередь служит интересам правящего меньшинства.

В современном обществе на одном полюсе — громадное большинство наемных работников умственного и физического труда (современный пролетариат), создающее прибавочный продукт для своих работодателей. Эти люди много работают, но зарабатывают в основном на то, чтобы кое-как оставаться на плаву, не дай бог не потерять работу и не сорваться в пропасть откровенной нищеты. На другом полюсе — ничтожное меньшинство, концентрирующее в своих руках колоссальные богатства.

Некоторое время назад опубликована очередная сводка Bloomberg Billionaires Index (BBI) о концентрации богатства в мире. Согласно расчетам BBI, в октябре 2019 года 10% самых богатых россиян контролировали 83% национального богатства страны…

По данным Forbes на осень 2019 года, 100 российских миллиардеров обладают совокупным состоянием в 425,1 млрд долларов. В российской валюте, по курсу Центробанка РФ на ноябрь текущего года, это 27 трлн рублей. Чтобы уж совсем наглядно: по данным Минфина РФ, доходы бюджета Российской Федерации на сентябрь 2019 года составляли чуть больше 15 трлн рублей. Иными словами, совокупное состояние всего 100 семей российских миллиардеров почти вдвое превышает доходы бюджета огромной страны…

Естественно, концентрация богатств в руках немногих — процесс, который идет во всех странах. В США в том же 2016 году в руках миллионеров и миллиардеров было сосредоточено 78% национального богатства. Разница с Россией лишь в том, что в США в тот год насчитывалось 13,6 млн миллионеров и миллиардеров, что составляло примерно 4,2% от 325 млн населения этой страны. В России же долларовых миллионеров и миллиардеров всего около 80 тысяч. Это менее 0,1% от общей численности населения РФ (143 млн человек).

Колоссальные средства позволяют меньшинству не только купаться в роскоши. Богатство дает реальную власть. Капитал конвертируется во власть напрямую, когда миллионеры и миллиардеры становятся министрами, депутатами и президентами, или косвенно, когда те же миллиардеры финансируют политические партии и лоббируют через них свои коммерческие интересы. Не говоря уже о традиционной коррупции, то есть тайном подкупе политиков и представителей власти богачами.

Второй (непрямой) вид конвертации капитала во власть гораздо опасней, поскольку общество эту скрытую от людей власть никак не контролирует. Богатейшие люди обладают политической властью, которую им никто не вручал.

В современном обществе, где легитимность власти в большинстве стран отождествляется с мандатом, полученным политиками от народа на честных выборах, такая тайная власть денежных мешков все больше становится нонсенсом. Конечно, в наиболее развитых демократиях сегодня используется целый комплекс механизмов, призванных нивелировать влияние капитала на власть. Однако, учитывая институализированность крупного капитала и его роль в современной экономике, полностью эта проблема может быть решена лишь тогда, когда этот капитал, так или иначе, перейдет в руки всего общества.

Как будет организован процесс перехода — путем прогрессивного налогообложения или путем социализации капитала, и если последнее, то какой она будет — с выкупом или без (современные демократические социалисты в большинстве своем за первый вариант — постепенного выкупа) — дело второе.

В любом случае, без решения главного противоречия современного общества, выявленного в свое время Карлом Марксом — общественного характера труда и частного присвоения результатов этого труда; без преодоления отчуждения непосредственного производителя от средств производства и ряд других принципиальных противоречий разрешить невозможно. Без преодоления этих ключевых противоречий современного общества оно так и будет поделено на тех, кто управляет, и тех, кто подчиняется.

Советский диссидент Петр Абовин-Егидес, высланный в 1980 году из СССР, говорил, что западный человек свободен в своей политической жизни, но не свободен на своем рабочем месте — вынужден подчиняться начальству, вне зависимости от того, на каком он работает предприятии — частном или государственном.

Однако по большому счету и политическая свобода даже в развитых западных демократиях сводится главным образом к тому, что раз в несколько лет гражданам предоставляется право проголосовать за ограниченный список партий или политических лидеров.

Миллиарды людей в современном мире по экономическим причинам отчуждены не только от выдающихся достижений современной науки, прежде всего, медицинской, которая касается каждого из нас. Проблема еще и в том, что направления исследований в науке задаются не столько коренными интересами людей, сколько коммерческими интересами владельцев транснациональных корпораций. Именно этот узкий слой крупнейших собственников решает, в каком направлении должны идти научные исследования.

Что в таких условиях выгодней: создавать лекарства, которые могут полностью излечивать людей от таких смертельных недугов, как рак или СПИД, или сосредоточить все силы и средства на создании лекарств, продлевающих жизнь на десятки лет при условии… использования лекарств конкретной фармакологической компании? Это тоже вопрос риторический…

При нынешней системе производственных отношений невозможно решить и экологические проблемы. Или проблема рационального размещения населения на планете. Где-то плотность человеческой популяции уже сама по себе грозит перерасти в экологическую катастрофу, а где-то мы имеем громадные и неосвоенные безжизненные пространства. Учитывая мощь современных производительных сил, ничто, кроме национальных границ и концентрации богатства в руках немногих, не мешает человечеству освоить гигантские и сегодня практически пустынные территории нашей планеты на благо всех людей и ее самой.

Вопрос лишь в том, как это сделать. После Маркса радикальным левым, называвшим себя коммунистами, все казалось достаточно просто. Рецепт преобразования общества был отыскан, оставалось только применить его. «Пролетариат берет государственную власть и превращает средства производства прежде всего в государственную собственность. Но тем самым он уничтожает самого себя как пролетариат, тем самым он уничтожает все классовые различия и классовые противоположности, а вместе с тем и государство как государство», — писал Энгельс в своем «Анти-Дюринге».

В результате этого шага, как казалось и Марксу, и Энгельсу, а затем и Ленину, и Мао, классы, в том числе и сам пролетариат, чудесным образом исчезнут. Государство же, в силу его ненужности, постигнет та же участь. А на его месте возникнет «свободная ассоциация производителей». Аллилуйя!

Схема выглядела замечательно, хотя при желании в ней можно было углядеть некоторую противоречивость. На практике, в тех странах, где она была применена, противоречий оказалось еще больше. В теории, главным актором этого всемирно-исторического действа объявлялся пролетариат, то есть класс наемных работников, не имеющих собственных средств производства. Однако, как мы знаем, и как прекрасно знал тот же Ленин, пролетариат в предреволюционной России составлял всего 10% населения. 85% населения даже после Октябрьской революции в середине 20-х годов XX века составляли крестьяне. То есть собственники, сельские буржуа. В основном мелкие.

Русские, а вслед за ними китайские и латиноамериканские революционеры были убеждены (а многие левые там убеждены в этом до сих пор), что абсолютное большинство этих, тогда по преимуществу общинных крестьян, спали и видели не как увеличить свою собственность (прежде всего, земельный надел), а как бы произвести социалистические преобразования в деревне.

Однако уже в 1918—1920 годах русские крестьяне эти иллюзии социалистов развеяли. Попытки создания колхозов и сельскохозяйственных коммун в эти годы потерпели полный крах. В большинстве случаев они развалились. Крестьяне, получившие после Октябрьской революции 1917 года и землю, и возможность выбора: кем стать — работником коммуны или собственником-единоличником (то есть, фермером) — в абсолютном большинстве выбрали второе. То есть, абсолютное большинство населения России — крестьяне — проголосовали тогда за капитализм. Как мы знаем, в 1929 году их насильно загнали в колхозы. Так возник этот казарменный сталинский государственный социализм. Однако, как мы знаем, эта система и в СССР, и в Китае, и во всех других бывших соцстранах через 50-60 лет рухнула.

Однако сегодня после тридцати лет капиталистической реставрации социальная структура современного российского общества, в отличие от общества России столетней давности, гораздо более социалистична. Если в начале ХХ века 85% населения составляли крестьяне, около 5% — другие собственники, то сегодня более 90% всех занятых в РФ — это разные категории наемных работников города и деревни, а количество экономически самостоятельного населения колеблется в районе 4-5%.

Коллапс системы «реального социализма», начавшийся, конечно, не в 1980-е годы, а гораздо раньше, заставлял социалистических теоретиков ломать головы над тем, как не наступить на грабли в следующий раз и какие реформы могут изменить современное общество к лучшему без тех громадных потерь, которые имели место в странах, строивших социализм в XX веке.

Еще в 1960-80 годы в Польше, Югославии и СССР на уровне теоретиков альтернативного социализма стали развиваться идеи рабочего самоуправления. Тем, кто был сторонником таких идей, все казалось достаточно просто и понятно: надо отменить власть одной партии, ввести политическую демократию, а на уровне экономики — передать предприятия и учреждения в собственность и под управление их работникам.

В СССР в 1987 году Михаил Горбачев поддержал закон о госпредприятии, который вводил возможность выборов директора. Их предполагалось проводить раз в пять лет. В этом, собственно, и заключалось самоуправление по позднесоветскому образцу. Однако избранные директора, получившие уже не только фактическую, но и юридическую возможность распоряжаться ресурсами своих предприятий, через пять лет, то есть, в 1992 году, как выяснилось, расставаться со своими креслами не собирались. Во многом их усилиями этот закон был максимально дискредитирован тогдашними советскими СМИ…

…После «отмены» реформаторами в конце 1991 года Советского Союза, были отменены и мешавшие им законы. В том числе, и закон о госпредприятии. Опасность лишиться кресла после начала либеральных реформ в январе 1992 года для директоров заводов и учреждений счастливо миновала… А после их акционирования указом президента РФ в апреле 1992, замаячила реальная перспектива стать их собственниками. Самоуправленческий социализм скончался, не начавшись.

Можно винить в этом реформаторов, но где были десятки миллионов советских рабочих, колхозников, сотрудников учреждений? Почему они не вышли на улицы, требуя вернуть им их предприятия? Да, отчасти они были обмануты господствовавшей в СМИ пропагандой. Но дело не только в этом. Капитализм лез изо всех щелей позднего советского общества. Независимые от государства артели строителей, частный извоз на своем и государственном транспорте, «цеховики» (когда госпредприятия втихую использовались их руководителями для производства «левой» продукции) — все это процветало в СССР уже в 60-80 годы ХХ века, а с началом либеральных реформ было лишь легитимировано.

Однако проблемы современного общества, как в бывших соцстранах, так и в традиционных капстранах после победы капитализма в Восточном блоке никуда не исчезли, а стали лишь более понятны. Тем не менее, мы как не видели, так и не видим массового стремления наемных работников стать со-собственниками своих предприятий и компаний. Социализм умер?

Вот тут стоит вспомнить идею, высказанную классиками марксизма еще в XIX веке — о том, что новые производственные отношения вызревают в недрах старого общества. Действительно, третье сословие, буржуа, пролетарии, как мы помним, появились еще в недрах старого феодального общества Европы. Но если сегодня класс собственников-работников в массовом порядке так и не появился, возможно, мы не там ищем? Возможно, изменения современного общества надо искать в чем-то другом?

Например, сегодня развитые страны вплотную подошли к ситуации, когда десятки миллионов работников могут быть замены машинами. Скажем, в Германии этот вопрос волнует серьезных политиков гораздо больше, чем пресловутый «наплыв мигрантов». То есть, мы сегодня на пороге того, когда идея социалистов (в том числе, Маркса) о том, что на место управления людьми в будущем придет управление машинами, будет вот-вот реализована. В этой связи уже в практической области, в том числе и в России, обсуждается идея сокращения рабочего дня и сокращения рабочей недели.

На Западе обсуждается и идея так называемого «базового дохода», когда каждому человеку, вне зависимости от того, работает он или нет, должна начисляться сумма, достаточная для нормальной современной жизни. Для реализации этой идеи средства в общечеловеческом ВВП уже есть. Единственная проблема пока — огромная разница в доходах населения развитых стран и развивающихся, прежде всего Африки, части Азии и Латинской Америки. Однако эта разница выравнивается уже на наших глазах. Например, минимум заработной платы в Китае уже выше, чем в России.

Таким образом, реализация идеи «базового дохода» уже не утопия, а близкое будущее. Но что это будет означать на практике? А то, что люди все равно будут работать, но заниматься не тем, что дает им доход, а тем, что приносит удовольствие. То есть труд, как и предсказывали классики марксизма, из тяжкой необходимости превратится в потребность и наслаждение. И произойти этот перелом в трудовых отношениях может уже при жизни нынешнего поколения. Когда-то солидным экономистам все это казалось утопией… Но вот мы уже на пороге этих глобальных перемен.

Но что будет с освободившимися работниками, с обществом в целом? Сегодня развитые общества вполне могут предоставить своим гражданам возможность самореализации в самых разных сферах. Или просто заняться самосовершенствованием, не думая о жилье и хлебе насущном. Например, в маленькой и бедной природными ресурсами Финляндии уже сегодня практически решили проблему бездомности — жилье есть для всех. Так же, как для всех есть еда.

Другое дело, что миллионы людей, решивших свои основные социальные проблемы, неизбежно могут начать задаваться экзистенциальными вопросами. Например: почему я владею лишь однокомнатной квартирой, а другой владеет дворцами и островами? Где справедливость? Или: почему мы голосуем за те или иные партии, но в нашей жизни мало что меняется, а политики, придя к власти, обманывают нас? Эти вопросы людей нового, сытого общества все также социальны, как и сто, и двести, и две тысячи лет назад. Просто само это общество меняется. Как и люди, которые в нем живут.

Когда наступит черед глобальных политических и экономических перемен, некоторые левые идеи прошлого будут осмыслены по-новому. Например, идея диктатуры пролетариата окажется уже не идеей интеллектуального меньшинства для большинства, которому она будет навязана. Это будет уже идея абсолютного большинства для… всех, потому что все хотят равного доступа и к управлению обществом, и к его ресурсам.

Кроме того надо отметить, что Ленин в свое время совершенно неправильно понял идею диктатуры пролетариата как прямое насилие, не ограниченное никакими законами. По Марксу же любое государство, в том числе и самое демократическое, есть диктатура правящего класса (пусть и латентная, как в развитых буржуазных демократиях). Но если при буржуазной диктатуре (демократии), в лучших ее образцах, существуют свобода СМИ, свобода партий и собраний, честные выборы, то почему «диктатура» пролетариата, ставшего в наше время уже господствующим классом хотя бы в силу своей численности, должна быть менее демократична, чем диктатура капитала?

Впрочем, уже и сегодня при буржуазной «диктатуре», в развитых западных демократиях очень много сделано для того, чтобы государство, как аппарат насилия, по выражению Энгельса, «засыпало». Самый яркий пример — пенитенциарная система демократических стран Запада. Недаром, попав в тюрьму в Европе, россияне называют ее курортом по сравнению с российской зоной.

А еще отмена смертной казни, сокращение вооруженных сил передовых государств, усиление местного самоуправления, почти повсеместный переход в развитых странах со сдельной на почасовую оплату, исчезновение денег как материального фетиша в связи с переходом на виртуальные электронные платежи…

Все эти тенденции в самых передовых странах мира говорят о том, что «крот истории» роет в правильном направлении.

Александр Желенин