Защищаем семью или от семьи?

Законопроект о профилактике семейно-бытового насилия, опубликованный Советом Федерации 29 ноября, буквально расколол российское общество. Консерваторы уверены, что государству не стоит лезть в семью, а сторонники закона утверждают, что от домашнего насилия ежедневно страдают множество российских женщин и детей.

Как ни странно, антагонистов объединила оценка представленной редакции документа: и первые, и вторые сочли ее совершенно никчемной. Дискуссия на эту тему прошла накануне на круглом столе в «Росбалте».

Закон-парадокс

Негосударственный Кризисный центр для женщин начал свою работу в 1992 году. Каждый день сотрудники центра помогают девушкам и женщинам, пострадавшим от сексуального и физического насилия: им оказывают не только психологическую, но и материальную поддержку, например, подбирая жертве убежище от преследователя.

«В прошлом году к нам обратились шесть тысяч человек, — рассказывает Елизавета Великодворская, координатор психологической службы Кризисного центра. — Чаще всего жертвой насилия становится женщина с маленькими детьми, живущая под одной крышей с мужчиной. Звонит в слезах: вечером вернется муж, и побои могут повториться. Мы оказываем поддержку вне зависимости от того, есть у нас закон о домашнем насилии или нет. Конечно, плохо, что нет алгоритмов межведомственного взаимодействия — на подбор убежища у нас порой уходят недели».

Появление долгожданного законопроекта не могло не обрадовать сотрудников центра. Правда на смену воодушевлению довольно быстро пришло разочарование: специалисты считают, что в нынешней редакции он не способен никого защитить.

«Семейно-бытовое насилие — умышленное деяние, причиняющее или содержащее угрозу причинения физического и (или) психического страдания и (или) имущественного вреда, не содержащее признаки административного правонарушения или уголовного преступления», — так выглядит первое определение в редакции закона. Это значит, что домашним насилием нельзя назвать ни изнасилование, ни побои, ни даже оскорбление матом.

«Все то, ради чего принимается закон, в закон не входит. Зачем тогда он? — задается вопросом Николай Стариков, лидер общественного движения „Патриоты Великого Отечества“. — „Имущественный вред“ — вот для чего лоббируется закон. Но что такое имущественный вред в рамках семьи? Это когда жена после скандала разбила машину мужа или когда муж попил из чашки жены? И из-за этого люди могут получить запрет на проживание в квартире?»

Его поддерживает представитель института Общественного уполномоченного по защите семьи и главный редактор православно-патриотического РИА «Катюша» Андрей Цыганов:

«У нас все есть в действующем законодательстве — разве что кроме психологических программ и защитных предписаний. Есть административный надзор, закон о защите свидетелей… Вводить новую, неопределенную институцию опасно. Это ящик Пандоры, а не способ защитить женщину, как говорят феминистки», — уверен Цыганов.

Покажите статистику

По данным ВОЗ о глобальной распространенности насилия, опубликованным в 2017 году, каждая третья женщина в мире на протяжении своей жизни подвергается физическому или сексуальному насилию со стороны интимного партнера. Что касается статистики по России, данные разнятся в зависимости от источника: у полиции цифры свои, у медиков и правозащитников — свои. Именно слабая изученность проблемы в российском поле позволяет многим пренебрежительно относиться к самому явлению домашнего насилия.

Андрей Цыганов заявляет, что «все это — продвижение мифа о том, что семья — самое опасное место на земле, надувание кролика через трубочку». Он называет закон порождением феминистской идеологии и результатом подрывной деятельности иноагентов. А по мнению Николая Старикова, в муссировании темы домашнего насилия вообще виновата журналистская братия, увлекающаяся «чернухой» и выстраивающая неправильную повестку дня:

«Нам нужно общее снижение заметок о насилии. О многодетных рассказывайте, а не о серийных убийцах!» — назидательно отмечает спикер.

Но правильно ли замалчивать проблему, которая существует в семьях испокон веков?

«В племенных общинах дрались за возможность разделить ложе с женщинами, и семья была создана как институт урегулирования напряжения в обществе. Но вместе с семьей появились и проблемы: долгое время были согласованные замалчиваемые элементы насилия, измены на стороне. И тот факт, что сейчас российское общество заговорило о централизованном решении проблемы, говорит о том, что нужно с этим что-то делать», — уверен психолог, начальник службы медиации городского центра социальных программ и профилактики асоциальных явлений среди молодежи «Контакт» Михаил Бриль.

Тем не менее тема самодурства в четырех стенах до сих пор остается неисследованной в российских академических кругах. Например, о создании центра изучения проблем домашнего насилия СПбГУ было объявлено только после того, как гром грянул — доцент Олег Соколов убил и расчленил свою возлюбленную.

Все исследования проблемы домашнего насилия, которые на данный момент есть в распоряжении вуза — это телефонный опрос. По словам профессора кафедры уголовного права СПбГУ Владислава Щепелькова, который возглавит центр изучения проблем домашнего насилия, 2% взрослых ответили, что за последний год стали жертвами насилия. Многие отвечать отказались.

Психологические насильники

Еще одно слабое место редакции законопроекта — психологическое насилие. Об этом виде абьюза в один голос говорят правозащитники, однако юридически грамотно обозначить его признаки пока не получается.

«Что такое „угроза причинения психологического страдания“? Формулировки очень расплывчатые. В проекте закона написано „есть основания полагать, что может быть причинен вред“. Теща запрещает мужу смотреть телевизор — это можно считать психологическим насилием?» — приводит пример, пусть даже слегка утрированный, Николай Стариков.

Психолог Елизавета Пархоменко согласна, что психологическое насилие — слишком тонкая категория, и существующая редакция закона позволяет полицейскому или сотруднику опеки решать, было насилие или нет, «на глазок».

«Мы исследовали только физическое и сексуальное насилие или его угрозу, — говорит Владислав Щепельков. — По остальным видам не изучали. Я считаю, что в законе надо ограничиться только им, и оставить в покое психологическое воздействие».

На деле же упоминание психологического насилия в тексте проекта говорит о том, что супругам пытаются дать возможность обратиться за помощью на том этапе, когда они видят угрозу. Для кого-то и простое «схватил за руку» — уже предвестник бури. И пока неясно, может ли на данной стадии кто-то помочь, или потенциальные жертвы по-прежнему будут слышать равнодушное «звоните, когда убьют».

А как же дети?

Противники закона о домашнем насилии в первую очередь опасаются, что он создает идеальные условия для злоупотреблений.

Так, в РПЦ считают, что новые нормы «нарушают право на свободное воспитание детей родителями в соответствии со своими убеждениями и национальными традициями». В официальном заявлении РПЦ опубликованном на сайте Патриаршей комиссии по вопросам семьи, защиты материнства и детства, говорится, что закон приведет к тому, что «практически любое нормальное человеческое действие может быть признано „семейно-бытовым насилием“, а сам проект закона „активно поддерживают организации, связанные с радикальными антисемейными идеологиями (это ЛГБТ-активисты и феминистки) и организации, получающие иностранное финансирование“.

„Я считаю, что закон направлен на разрушение многодетной семьи“, — заявил на круглом столе в „Росбалте“ протоиерей Константин Пархоменко. — Это вторжение в семью и преступление против брака. Мы вот все говорим о проблемах двух взрослых людей, которые ссорятся, мирятся, разводятся. Но ведь есть и дети! Воспитание детей в семье всегда сопряжено с проблемами, которые слишком легко подвести под этот закон. Мой знакомый священник живет в Гатчине, у него пять детей, которые, естественно, часто бегают и кричат. В итоге сосед заявил на них в органы опеки. Священнику пришлось искать другую квартиру».

Андрей Цыганов также полагает, что закон — это инструмент внешнего контроля за семьей:

«Чужая сторона может оказать помощь ребенку принудительно. Некоторые родители уже боятся скорую вызывать после травмы, чтобы не попасть „на карандаш“. Этот же закон превращает медицинские и образовательные организации в сборщиков информации за семьями».

Такие прецеденты в нашей стране действительно были. Не так давно прогремела история петербурженки Олеси Уткиной. На инвалида по слуху, в одиночку воспитывающей двоих малышей, в опеку нажаловались корыстные соседи по коммунальной квартире — якобы мать не выполняла свои родительские обязанности. Опека даже умудрилась отправить детей в разные детские дома. В этой истории, правда, конец был счастливым — Выборгский районный суд постановил не лишать Олесю Уткину родительских прав и вернул ей детей.

С той же бедой столкнулась семья Киселевых из карельской Костомукши, у которой приставы в январе этого года отобрали шестерых детей. Причина — перевод Киселевыми своих детей на домашнюю форму обучения по советской программе.

«В нынешнем виде закон открывает ворота для злоупотреблений, — уверена психолог Елизавета Пархоменко. — Заявлять может кто угодно. А если соседи просто хотят таким образом расшириться? Закон нужен, но и невиновных людей нужно защитить».

Рожки да ножки

Многочисленные «черные дыры» в представленном на суд публики и законодателей тексте его авторы объясняют тем, что итоговая редакция кардинально отличается от первоначальной.

«Под давлением консерваторов от нашего проекта остались ножки да рожки. Это абрикос, скрещенный с ежом, — негодует ответственный секретарь правозащитного совета Санкт-Петербурга, член СПЧ при президенте России Наталия Евдокимова. — То, что пришло из СовФеда — ампутант. Мы попробуем вернуть наши нормы и дефиниции».

К согласию противоборствующие стороны так и не пришли. Если правозащитники надеются внести адекватные поправки, то консервативное крыло напирает на то, что можно и без закона «улучшить координацию с полицией, чтобы она реагировала на все вызовы».

Итог дискуссии подвел Михаил Бриль, заявивший, что новый закон — одновременно и возможность, и риск: ведь внедряться придется в механизмы, которые работали сотни лет и решались как-то сами собой — в том числе с человеческими потерями.

«Да, принятие закона породит множество спекуляций. Но „пусть будет, как будет“ — так уже нельзя. Обращаются действительно часто, и врубить „заднюю“ уже не получится. Замолчать то, о чем раз заговорили, достаточно сложно. И почему бы закону о защите семьи не стать законом о защите семьи в том числе от насилия?»

Анжела Новосельцева