«Незачем в муках рожать вторую Москву»

«Росбалт» продолжает дискуссию о возможностях развития Северной столицы. Почему сознание жителей и руководства России остается имперским, применима ли идеология «вольных» городов к российским реалиям и что требуется для особого статуса мегаполиса, в интервью рассказал депутат Законодательного собрания Ленинградской области, «самый известный региональный парламентарий России» Владимир Петров.

— 31 мая был дан старт избирательной кампании в городе на Неве. Фактически она идет давно, но оценки ее неоднозначны. В том числе, из-за отсутствия актуального содержания. Реплика вице-губернатора Любови Совершаевой о том, что Петербург строился как столица и наши имперские амбиции должны быть удовлетворены, оказалась едва ли не единственной про будущее города. Имперский вектор развития действительно до сих пор актуален для Северной столицы? Или, если уж смотреть вглубь истории, сегодня правильней было бы опираться на опыт «вольных» городов?

— По существу действительно говорят мало, и уровень риторики — маленький. Снег, пыль, детские сады, «травокуры» в ЗАКСе — это, конечно, очень волнительно, но к развитию Петербурга никакого отношения не имеет. Город же действительно особенный, и в некотором роде — заброшенный. Я далек от разговоров о «периферийности» Петербурга, но потенциал города не раскрыт. Дискуссии, тем более широкой, по этому вопросу нет.

Но природа пустоты не терпит, и появляются гротескные сравнения и утрирование как инструмент риторики. Уездность, периферийность, империя, вольный город … В части уездности и периферийности нам еще есть к чему стремиться, а «империя» или «вольный город» в классической терминологии — не предмет дискуссии, на мой взгляд, поскольку утопичны в наших реалиях по сути своей.

— Даже на идеологическом уровне?

Мы живем в правовом поле — или делаем вид. В рамках действующих законов обе формы не применимы. С научной точки зрения империя — это о прошлом. Император в современном мире один, в Японии. Причем, казус в том, что государство, им возглавляемое, империей не является.

Империя в классике определения — монархическая держава с опорой на военное сословие. Или колониальная. Или значимая на международной арене. Держава с идеологией, объединившая разные народы и территории в одно государство. Что применимо к нам, причем, не к Петербургу, а к России в целом?

Если опираться на аллегории, то все применимо. Если на законодательство — то не так уж много. Да, Россия значимая на международной арене держава с сильной армией и централизованной властью, в свое время активно прираставшая территориями и объединившая разные народы в одно государство. С толстым намеком на идеологию, ибо и ура-патриотизм и воцерквленность становятся идеологической базой страны — такие «вера и корона». Здесь мы идем прямо по Ницше — «империя нуждается не в друзьях, а во врагах, только так она становится необходимой».

Но на этом все. Если обобщить, то к Петербургу все перечисленное отношения не имеет вообще, лишь как к части «империи» и бывшей официальной столице. Поэтому сейчас сам термин «имперский» воспринимается как ретро-анахронизм и тему не раскрывает, хотя смысл и понятен. Так что здесь лучше перейти в плоскость прирастания территориями и исторической роли города, который действительно создавался как столица империи, коей Россия в то время была. Сейчас уместно говорить о масштабе смысловом и духовном — научный, военный, логистический и культурный центр сильного государства.

— Хорошо, а «вольный» город?

— Идеология «вольного» города неприменима к России вообще. Термин пришел к нам из Германии времен раздробленности и сопротивления власти Рима. Против кого нам сопротивляться и чью власть отрицать?

Данциг, Кельн или Краков в свое время были вольными муниципиями. Но масштаб современного Петербурга явно больше, чем эти города. К тому же, в истории нет ни одного примера, как бывшая столица сверхдержавы превращалась в культурную и экономическую автономию. Даже во времена разделения Германии Западный Берлин не стал полностью вольным городом, как это предлагал Никита Хрущев.

Кроме того, в современном мире политики работает астрономический гравитационный принцип — большое притягивает малое. Если Петербург получает автономию, в полной мере независимым он быть не сможет. Либо он останется в орбите Москвы — и тогда зачем эти пляски с вольностью? Либо он идет по рельсам Прибалтики, берет курс на отделение и рвет связи с «большой Россией». Обсуждать, что никто при таком развитии событий ничего не выиграет, бессмысленно, ибо это невозможно.

— Вы затронули идеологию. Давайте все же обсудим этот момент подробнее — и с точки зрения империи, и вольного города, и в целом в контексте Петербурга.

— Про идеологию вообще вопрос отдельный. На уровне России у нас абсолютно имперская идеология и такой же образ мыслей. И у Северной столицы на глобальном уровне так же. Несмотря на весь сегодняшний либерализм и гуманитарное веганство, Петербург задохнулся от возмущения при вербализации самой идеи о «сдаче» города нацистам, когда такая дискуссия несколько лет назад была инициирована в виде опроса на одном телеканале.

Если бы сознание руководства и граждан страны было бы не имперским, не стояло бы на базе ордынской системы принадлежности жизни гражданина государству, а было бы проекцией или лекалом европейских «вольных» городов, то на какой день город был бы отдан немцам?Какова в целом самоидентификация жителей Петербурга? Имперская — или нет? Помните, сколько петербуржцев проголосовали за Путина год назад?

— «Утопите» уже вольный город в принципе…

— Формат вольных городов возник в протестантской Европе на закате Средневековья и начала Нового времени. Данная формация общественного устройства органично ложилась на идеи раннего лютеранства. Это вообще совершенно отдельная история, прекрасно описанная Вебером в книге «Протестантская этика и дух капитализма».

— Вот там как раз не про тактические решения, а про миссию и идеологию, очень удачно наложенные на экономику…

— Да, именно так. Чтобы попасть в рай, ты должен много зарабатывать и мало тратить, вести довольно аскетичный образ жизни. Именно такая философия привела к промышленной революции в Европе.

К нам это применимо хоть как-то с точки зрения идеологии, во-первых, и законов, во-вторых? У нас строительство трех храмов в сутки — вот и вся идеология. Вы, кстати, помните, что в Средние века «вольными» называли города, освобожденные от власти епископов и архиепископов? Если совсем недавно мы радовались восстановлению храмов, то сейчас мы видим церковь уже не только духовным и общественным, но и довольно радикальным институтом социально-политического толка, с сильной экономической базой, которая при этом, не про экономику вообще. Продолжать будем?

Идеологическое наполнение давно ищут. Ничего лучше, чем формула графа Сергея Уварова, «Православие, самодержавие, народность», — пока не нашли. В советское время самодержавие заменялось на коммунизм. Сейчас мы тоже находимся в парадигме своеобразного абсолютизма пост-византийского или ордынского толка. Мы инертны, патернальны, самоотвержены и всегда в поиске абсолютной справедливости, которую никогда не найдем.

Даже коммунистическая революция, враждебная любой государственности, за считаные годы превратилась в идеологию осажденной крепости и крепкой вертикали власти, основанной на государственном насилии. Скажите, ну вот откуда у нас здесь взяться вольным городам? Где в православном мистическом сознании возникнет сама мысль о вольности? Мы — страна парадоксального мышления. Вовне — мы всегда империя.

Много русских или например англичан работают гастарбайтерами? Колонизаторами, просветителями, политэмигрантами, дауншифтерами или прожигателями жизни — да. Гастарбайтерами — нет. Даже последний забулдыга имеет на подкорке имперское сознание и в отличие от жителей колоний (стран бывшего СССР) уехать на заработки на год, оставив семью, не готов.

Но внутри «вольности» в нас мало. Старец Филофей еще раньше, чем Уваров, выдвинул идеологему о «Третьем Риме». Вся политическая традиция России изначально враждебна западной англо-саксонской и протестантской манере. Мы получили в наследство от древней Византии не только государственные символы, но и стиль государственного управления. «Борьба бульдогов под ковром» — это слова Черчилля о политике в России, который вряд ли задумывался о генезисе такого явления. Власть в России всегда наделяется сакральностью, а не транспарентностью.

Не будем никого обманывать, что мы такая же Европа, как, допустим, Нидерланды. Мы — это микс из Золотой Орды, Византии и славянского разгильдяйства, умноженного на склонность к онтологическому поиску вселенской справедливости от океана до океана. Мы с легкостью можем запускать космические корабли до Юпитера и обратно, но с огромным трудом способны заставить себя не кидать окурки мимо урны. Под византийским влиянием мы были холопы чужой веры, под западно-европейским стали холопами чужой мысли. Мысль без морали — недомыслие, мораль без мысли — фанатизм.

— Что с особым менталитетом петербуржцев? Есть он или нет, на ваш взгляд?

— Если про «вольный» город как форму государственного устройства с отделением и суверенитетом, то нет, конечно. Откуда в коллективистском экспансионистском сознании могут взяться мысли о сознательном самоуничижении до размеров города-государства? В Петербурге можно найти больше сторонников завоевания или возвращения в состав империи, скажем, Финляндии, чем унылых евроинтегралистов.

— А если брать элементами, как от империи? То есть брать только идеологию и мышление…

— Тогда Петербург «вольный» город, конечно. Колыбель революций и так далее. Еще раз, мы вовне в большинстве своем живем абсолютно имперским мышлением. А на уровне части страны и бывшей столицы бывшей империи начинается вольница.

Петербург — город, придуманный и созданный императором-западником, построенный европейцами и в духе идей просвещения. Это не только «окно в Европу». Это «окно Европы», исток всей европейской культуры в России. Потому мы всегда за свое государство или за свою империю, частью которого мы были и есть.

Но на уровне нашего города мы хотим свободы. Идеология «веры и короны» в существующем виде — это не идеология Петербурга, и она ею не будет. На уровне страны мы ее переварим, но здесь и для себя потребуем особого статуса. И здесь не про сепаратизм, а про западническое, кровное, если хотите, вольнодумие в рамках родных имперских пенатов.

— Прекрасно, мы подошли к главному. Мы хотим от «империи» особого статуса, и статуса живого, эха «столичности». Да не просто абы чего, а великой империи — как тогда, когда Петербург был ее центром. При этом, будучи городом западным до мозга костей, мы хотим больше свободы. Совместите, пожалуйста, все в какой-то прикладной концепт. Такое вообще возможно?

— Любые социально-политические изменения мирного времени обязаны быть направлены на улучшение качества жизни людей. Оно растет благодаря экономике, у которой, как и у рынка, свои законы. Точка.

Для особенного статуса либо требуется один глобальный проект, либо проектов должно быть несколько. И они не могут быть тактикой, им необходимо жить в какой-то миссии. Как только возникнет миссия или маркетинговая стратегия, определятся проекты или их круг. И здесь очередь экономики, которая должна быть более свободной.

Миссии же у Петербурга нет. Мы до сих пор бредим и путаемся в прилагательных столицы. Сначала была столица, потом колыбель революции, потом Северная столица, Культурная, Криминальная (и даже здесь был особый шарм), туристическая, научная и так далее. Сейчас какая?

Уже не культурная, не ресторанная, не научная, не образовательная. Не стоит себя обманывать. Нужно честно себе признаться — никакая и ни в чем сегодня не столица. Другие города по кусочку что-то откусывают, а Москва — по всем фронтам.

Можно, конечно, вернуть отдельные столичные функции — Думу разместить в Таврическом дворце и получить в довесок дополнительных сто лет имперской истории. Но это меры тактического толка, скорее. Госдуму, правда, никто в Петербург не перевезет, и столицей он уже не будет. Парламентской — в том числе. Поэтому, прежде чем искать для Петербурга путь, нужно найти миссию. Ответить положительно на вопрос «Сделает ли Беглов Петербург greatagain» можно только в том случае, если врио скажет «Ihaveadream». И «dream» будет не про скрепы.

— Так все-таки нужно ли Петербургу возвращение именно столичного статуса?

— Петербургу необходимо возвращение особого статуса. А столичного — не нужно. Более того, мы столицей или «столичными» быть не хотим. И Москвой быть не хотим. Незачем в муках и неудачно рожать вторую Москву — уже опоздали, не родим, не догоним, да и зачем. Страдают ли Дубай, Барселона, Мумбаи, Стамбул и Нью Йорк от того, что они не столицы? Нет, конечно. Еще раз — это вопрос миссии. При понимании миссии всегда найдутся и пути развития, суть у которых одна — экономика.

— И как же вернуть особый статус? Что Петербургу нужно? «Силиконовая долина» или кладбище госкорпораций? Хипстеры или чиновники? Крупный капитал или стартапы?

— Петербург — действительно комфортный для жизни город, в котором решено достаточно много бытовых и социальных проблем. Город абсолютно комфортный. Жить можно и без особого статуса, для этого как раз все есть. Но не получается — история, империя, вольница берут свое.

Плюс давайте не будем забывать про особый статус города для высшего руководства нашей страны. Можно, конечно, перевести еще пару госкорпораций сюда, но системно вопрос развития города это не решит. Ihaveadream. Почему Петербургу не быть империей разума, духа и свободы? Со своей «силиконовой долиной», для которой не нужны сумасшедшие инвестиции в очередное Сколково — город и так располагает к работе хипстеров, программистов и прочих яйцеголовых в лучшем понимании этого слова. Вот вам и империя разума. Искусственного, в том числе.

Или Петербург как особая туристическая зона — раз уж мы так любим слово «зона». С особым визовым режимом, с игорной зоной. В конце концов, почему нет — ведь жители Лас-Вегаса и Макао не страдают. Со стимулирующим законодательством для бизнеса, хоть как-то вовлеченного в туристическую сферу. С созданием абсолютно безбарьерной для бизнеса среды. Вот вам империя свободы, экономической в первую очередь.

Или Петербург с особым подходом к развитию культуры и искусства. Можно отдать под реновацию территорию старого порта и Конюшенную улицу, и сделать там артпространства, галереи, музеи, театры, книжные кафе и лавки hand-made. Раздать «жилье» маленьким театрам, художникам, поддерживать новые формы искусства, инсталяции, уличное искусство во всех его формах. Открыть, в конце концов, в Петербурге на одном большом пространстве филиалы всех ключевых музеев мира. И вот вам империя духа.

К этому уже подтянутся триллион, инвестиции, федеральные деньги, ВСД, много станций метро и даже Арктика. Нам от вольного города надо взять любовь к свободе — разума, творчества, мысли, экономики. И реализовать ее в бывшей столице Империи. Все остальное люди и законы рынка сделают сами. Не стоит растекаться, нужно ставить реальные цели. Например, максимальное количество счастливых людей в нашем городе. Вспомните Ремарка: самый чудесный город это тот, где человек счастлив.

— Курт Кобейн как-то сказал: «Я люблю проникать в механику системы, выдавая себя за одного из них, затем медленно начинать деградировать внутри империи». Мне кажется, это про вас.

— Похоже. Но Курт Кобейн плохо кончил.

Беседовала Анна Хмелева